Форум » Архив форума » ОТЕЛЛО » Ответить
ОТЕЛЛО
Administrator: Шекспир О Т Е Л Л О. трагедия Перевод Б.Пастернака, О.Сороки, Б.Лейтина Композиция ю.бутусова Режиссёр ЮРИЙ БУТУСОВ Художник АЛЕКСАНДР ШИШКИН Композитор ФАУСТАС ЛАТЕНАС Свет АНАТОЛИЙ КУЗНЕЦОВ Звук ДАРЬЯ КАЩЕЕВА Помощник режиссёра ЕЛЕНА БЕЛИНСКАЯ
Administrator: От зрителя "Отелло", реж. Ю. Бутусов, "Сатирикон", дубль 2 Тимофей Трибунцев обсуждал свои яговские злодейства глаза в глаза со мной - сегодня смотрела спектакль из центра зала и увидела его во всей красе: картина, написанная грубыми мазками, к финалу превратилась в некий апофеоз войны, написанный импрессионистом (impressionnisme, от impression — впечатление), впечатлительным человеком. "Отелло" - в порядке спектаклей Бутусова, которые пришлись на меня, не первый и не последний. Мы с ним из одного поколения, росли в схожих реалиях, потому со-чувствовать ему, проживать вместе с ним в общем мире интересно, так же жадно, как ему. Поколению наших детей мы видимся отжившими свое, несовременными, но я мы с Бутусовым:) - зачастую энергичнее многих "молодых", недовольных, критикующих, ставящих себя выше других, чтобы поднять собственную самооценку. Нам с Бутусовым (очень :))) ) важно не столько получить высокую оценку, сколько высказаться, даже если тебя списывают со счетов: списывающие не заметят, как доживут до этого возраста, разве что вопрос, будет ли у них, боящихся зрелости и возраста, столько энергии, сколько есть у делающего в "Чайке" сальто "пожилого" Бутусова, который не боится опыта, прожитых лет, успевшего сделать побольше многих умудренных опытом и ярче многих юных. Можно стараться поступать правильно, чтобы быть принятым и приятным, а можно позволять себе быть таким, каким вызрел. Кто-то так и проживает скоротечную жизнь в бездеятельной критике других, кто-то совершает правильные, но скучные и занудные поступки, наученный правилами и законами, которые нарушают хулиганы, открывающие новые законы. В научном коллективе обязательно должен быть тот дурак-незнайка, который вовремя задаст вопрос "а почему нет?" и перевернет науку с ног на голову. Сцена переполнена вещами, детали разбросаны щедрыми руками режиссера Бутусова и художника Александра Шишкина во времени и пространстве: вода, черная и белая краски, киношные софиты, фальш-инструменты, бутафорские фикусы с инвентарными бирками, такие же бирки, прикрепленные в финале к "трупам" Яго и его жены Эмилии. Что зачем, есть ли связь или это плод необузданной фантазии зрелых мужчин, вырвавшейся на свободу? Что знают о свободе юные, которые, подобно Кассио и Родриго, озабочены вещами куда более компактными, нежели смыслы Яго и Бутусова? Бутусов, судя по его спектаклям (на носу мой "Макбет. Кино", тем интереснее следить за полетом его мысли и чувства), о свободе - в первую очередь, самовыражения разными способами и средствами, - думает много и делает её не только для себя, но и для вызревшего к осознанию права на собственную свободу, многое. Он и другим дарит эту свободу - так же щедро, как разбрасывает по спектаклям символы, которые пытаются разгадать зрители: берите, сколько хотите и сколько сможете себе позволить. В разные моменты жизни важными, значимыми вопросами становятся порой противоречащие друг другу: вопросы верности и преданности - вопросы безграничности и свободы выбора; вопросы любви - вопросы страха как антипода любви; вопросы доверия - вопросы ревности: вопросы содружества - вопросы борьбы и соперничества. Каждый зритель, нырнувший в бутусовские вопросы, ищет свои ответы или бутусовские ответы. Угадать чужие желания и понять чужие мысли или понять свои желания и прожить свои мысли как личный опыт - выбор личный, но и проживание своего срока с последствиями этого выбора - тоже личное. А для кого-то главным переживанием во время спектакля стал "что ж он никак не может её задушить?" - довольно громко прошептал какой-то нетерпеливый мужчина позади меня в середине второго действия. Как страшно видеть со стороны, как зло, ревность, зависть, мелкодушие находят темные лазейки в душах других, как чернота и грязь, низость побеждают, шагая по страхам в душах других. Как искусно Яго оплетает кружевом ржавчины всех вокруг и побеждает в своей искусительной искушающей игре, с какой легкостью люди готовы поддаваться соблазнам думать черно и манипуляциям. Сколько таких мерзкодушных возбуждают зло и разжигают горячую ненависть не только в близком человеке, но в массах людей, готовых следовать за манипуляторами, обладающими способностями ораторов и живущими в низких слоях атмосферы, питающимися отходами человеческих поступков. В этот раз я плакала. То ли в присутствии подруги, которая в прошлый раз критиковала особенности фигур актрис, постеснялась со-чувствовать актерам, то ли сегодня ловила жадно энергию, исходящую в зал со сцены, а только пробрало капитально. Бутусов меня достал. До потаенной крошечки души. Да так, что даже проговорив с подругой час после спектакля на другие темы, остаток дороги до дома проплакала в метро, удерживаясь от рева навзрыд. Это хорошо и правильно - выплакать свои чувства наружу, чтобы никому не во вред. Хранить слезы и боль внутри вредно. За эту возможность спасибо театру. Спасибо Бутусову. Спасибо Трибунцеву и Суханову. Спасибо Марьяне Спивак - за Дездемону отдельно, за приглашение на спектакль отдельно, и за все 8 лет, что я её знаю, и за то, что она доверила мне и свою человеческую порядочность, доброту и великодушие, и раскрыла свой талант лично для меня, изначально его не рассмотревшей. Ошиблась я когда-то в ней и радуюсь этой ошибке от души. Зал был полон. Молодой человек в гардеробе, забирая одежду, внимательно рассмотрел недвусмысленно круглый животик подруги, достал "из-под полы" желтый дублер синего номерка и, улыбаясь, сказал, что с ним после спектакля мы можем "втроем" получить одежду без очереди. Его напарник тепло улыбался. Такая неожиданная мужская внимательная щедрость в театре, где всё стоит денежек, порадовала. Можно было отблагодарить материально, но это снивелировало бы ценность человеческой доброты. Хороших людей больше. А Трибунцев так мило "задерживался" на поклонах, скромно улыбаясь и принимая в одиночку восторги зала, что выглядело не эгоизмом, а какой-то трогательной застенчивостью маленького мальчика. Такие вот дела.
Administrator: От зрителя "Отелло", Сатирикон, режиссёр Юрий Бутусов Ты морщишь лоб, Как будто в черепе твоем запрятан Какой-то ужас (с) На сцене много хлама, много людей, много движения. Даже переводов пьесы Шекспира взяли три: Б. Пастернака, О. Сороки и Б. Лейтина. Визуально спектакль при этом прекрасен, но первую его половину (пока не начнутся диалоги Отелло и Яго, Дениса Суханова – Тимофея Трибунцева) кажется, что было бы хорошо просто фотографировать, настолько смысловая нагрузка на втором плане. Я в целом как зритель не люблю, когда символов слишком много. Начинаешь рассматривать один, слёту придумываешь пять разных трактовок, и видишь, что таких вещиц ещё штук пятьдесят. Некоторые из которых не задействуются вовсе, а просто захламляют пространство. Для меня это слишком: Для себя я решила, что замусоренное пространство служит подстраховкой, чтобы незахламлённые сцены точно выстрелили. Ключевыми для меня стали именно они – сцены, расчищенные от хлама. Отелло бродит между мебельными коробками, в голове его тягучие отравляющие мысли, от которых он успел устать. Тут ему в руки попадает игрушечная собачка. Нажал на лапу – и нежный голос игрушки поёт задорную песню, жутковато звучащую на полупустой сцене: 'If you're happy and you know it, clap your hands'. Длинные уши игрушки два раза хлопают в такт музыки. 'If you're happy and you know it, clap your hands'. Бледный Отелло долго смотрит на игрушку. Страшные мысли о платке, мести, измене и утекающем сквозь пальцы счастье контрастируют с призывающей радоваться жизни песней. Пару секунд недоумения, один проблеск в глазах, но он отстранённо ставит игрушку на коробку. С впрыснутым в его сознание ядом (привет от Яго) многое кажется ему китайской подделкой. Он и жену свою видит то кривлякой-командиршей с властным голосом, то глупой куклой – рисует перед своими глазами фальшивку, в то время как чистая его Дездемона (Марьяна Спивак) не изменилась. Это то, что я буду помнить. И то, что в этом спектакле мне понравился Денис Суханов (Отелло). Обычно мне кажется, что он продолжает вышагивать Шантеклером, не сбросив перья той звёздной роли. Здесь тоже вышагивает. Но при этом может раздеться так, что это не выглядит глупо, и монолог произнести с таким включением, что о перьях забываешь. Редко, когда в "Сатириконе" кто-то может побить в моём личном рейтинге Тимофея Трибунцева, но этот спектакль они с Сухановым честно играют на двоих. При всей красоте спектакля хороших фотографий в сети найти не получилось. Остальное забуду. Потому что когда на в очередной раз выбежавшего из комнаты Отелло зритель с досадой крякнул: "Хм, никак не задушит" - его можно было понять. А мне хотелось понять режиссёра. Потому что это дорогой мне Юрий Бутусов. Я видела его разным. Сначала он показывал на Золотой Маске "Старшего Сына", и меня разорвало от нежности. Потом я смотрела его первый спектакль в Сатириконе – уже не нежный, но абсолютно мой "Макбетт", который поразил меня. Но на "Чайке" я поняла, что режиссёр изменился. И перестал быть моим. "Отелло" - продолжение "Чайки" (изначально даже "Три Сестры" вместо "Отелло" репетировались). Я знаю, что знакомые театралы пищат от восторга, я за них рада. Но сама буду скучать по старым временам, когда всё было не столько накидано, сколько выверено в пропорциях. Словно раньше Бутусов долго составлял свой рецепт и готовил, тщательно подобрав ингредиенты, а теперь берёт всё, что есть в доме и холодильнике. Но он новатор и умница, ему можно. Всё равно не смогу быть к нему равнодушной.
Administrator: От зрителя Спектакль "Отелло" в театре "Сатирикон" Я восхищена, поражена, ошеломлена и обескуражена! Эмоциями переполнена моя душа, поток сознания переливается через край разноцветным хаосом! Настоящая любовь, настоящая ревность - они неподвластны самоконтролю! Как так?! Немецкие лозунги, много воды, рояль, Бах, Эминем, Пушкин, Ахматова и Шекспир - как все это смогло гармонично переплестись? Показать полностью.. "Если бы Юрия Бутусова не существовало на свете, его невозможно было бы выдумать" Юрий Бутусов: "Она выворачивает из нас какие-то вещи, очень страшные, в которых мы себе боимся признаться. Она связана с подсознательными черными процессами" "Шекспир меня не отпускает. Его невозможно знать хорошо — он сложный, странный, тягучий. Есть такая фраза замечательная в пьесе — "она была неверная, как река…". Шекспира поймать невозможно. Он такой непонятный, загадочный, и в этом так интересно разбираться. Вначале кажется, что пьеса огромная, прочитать ее невозможно, а потом работаешь, и уже она тебе представляется очень маленькой, компактной, простой или совсем наоборот…" Аплодирую стоя!
Administrator: Фото: Екатерина Цветкова
Administrator: Из комментов к основной записи ... Для меня этот момент с дурацкой игрушкой тоже был сильным. Причем в какой-то степени это олицетворяет и не случившегося ребенка Отелло и Дездемоны в страшном ряду событий. Если ты счастлив - радуйся, хлопай в ладоши, а не ищи, из чего сделать проблему. Яго-Трибунцев легко вымостил путь к своей цели, пользуясь готовностью других видеть в окружающих зло. При этом он лукаво предлагал разные варианты: то ли лежала, то ли нет, но сомнение дорисовало в воспаленном мозгу Отелло ту картину, которую запрограммировал Яго. А ведь, действительно, так просто: If you're happy and you know it, clap your hands. Главное делает не Яго, а сам Отелло, создавая собственные картины в собственном мозгу, дорисовывает эскизы от Яго. Это же его версию мы видим, когда Дездемона капризно ил властно добивается "своего", подтекст в её поведении видит исключительно сам Отелло. Рада, что спектакль родил в тебе раздумья:)) ... Да, Яго запускал механизмы, но именно потому, что в этой почве они готовы были запуститься. Самой мне кажется, что самый важный индикатор - это счастье (привет игрушечной собачке с хлопающими ушами). Есть разные высказывания, в том числе: "Никогда не жалей о том, что сделал, если в этот момент был счастлив". Отелло, пропитавшись ядом сомнения, счастливым был перестал. И менее всего был счастлив, прилепив на лицо Дездемоны чёрную смертную маску. На то это всё и трагедия, конечно. И урок. Плохое можно придумать на ровном месте. Только зачем. Конечно, жить в обмане - это тоже не вариант, но изначально Отелло хоть за это пытался цепляться: мол, будь ты хоть с целым полком, лишь бы я ничего об этом не знал. Просто неверно пытался (потому и перестал). Загораживаться неведением смысла особого нет, всё равно прорвётся. Ещё две сплетни от Яго, один липовый факт (платок) - и готово. Слепота одураченного Отелло. В его случае нужно было лучше разглядеть свою жену, увидеть её суть, быть изначально её союзником. Как там ещё говорят? "Доверяй, но проверяй"? Я бы сказала - слушай советы приятелей, но старайся их отфильтровывать. Потому что одурачивание Отелло угадал, но не его источник. Яго, конечно, был упорен. И подливал масла не только на сковородку с яичницой (я, кстати, поняла, что яичница была затеяна, чтобы подливание масла показать). В общем, разматывать клубок этой пьесы и этого спектакля можно бесконечно! ...
Administrator: От зрителя Аккуратно и тихо, почти нежно заводится пружина спектакля. Как старые проржавленные часы он требует особенно трепетной руки. И таким шёпотом, каким говорят, когда уложат спать ребёнка, таким шёпотом, каким говорят с кем-то давно уснувшим и очень дорогим, кого нельзя будить, но кому нельзя и не высказаться, таким шёпотом прозвучит из динамиков голос: «Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Одиннадцать… Поехали». Поехали. Красота сценографии Шишкина, от которой можно захлебнуться... Многоцветье пластмассовых фикусов, бутафорских деревьев, картин в рамах, комодов, тумбочек, стульев, кирпичей, детских игрушек, ламп, барабанов, вентиляторов, толстых морских канатов, ящиков, чёрного фортепьяно, белого рояля, красного турника, огромной кровати; домашняя уютность дощатого пола, плещущая вода бушующего моря, огромные качели-корабль... И всеобъемлющая чернота занавеса, которой нет конца. И пожелтелые черепа на авансцене – кто в очках, кто с листиками или пузырём жвачки в зубах. Глупо, но про черепа хочется сказать – мечтательные. Простецки-непосредственные. Лежат себе и лежат, сочувствуют может даже. Зрителям ли, актёрам – кто знает. Некоторые – на боку, как человек бы голову на плечо склонил. Но молчат. Уже совсем. И всё это нагромождение вещей – предательски хрупко. Тронешь – обрушится цветастым водопадом. Поэтому тише, дорогие зрители. Дышите легче. Перед вами – ломкая, как молодой лёд, кромка бытия. Пройдите, балансируя среди милых вещей родного уюта, пройдите осторожно, ступайте след в след и всё ещё, может быть, обойдётся. Сядьте поудобнее, дорогие зрители. Молчите. Перед вами - история одного человека, одного безумия, одного обыкновенного, ничем не примечательного мира. Встречайте, дамы и господа – Отелло!!! Он долго одевается перед зеркалом в человеческий рост. Пластичный Суханов, красивым жестом отбрасывающий неподошедшие рубашки. Но покроет своё лицо ровным слоем маслянистой чёрной краски, спокойно обессмысливая надежду любиться Дездемоне и самому себе. Или нет? Восторг и первый пыл влюблённости уже остались позади. Отелло оденется в тишине. Это тишина после того, как затих последний аккорд, это тишина после того, как слетел первый лист, это тишина после того, как хрустнул под ногою лёд, это тишина после того, как плакать уже стало невмоготу, это тишина после того, как посерело небо, это тишина за секунду до того, как хлынет дождь и завоет ветер, это тишина, в которой впервые начинают тикать часы… Тик-так, время пошло, господа. Тревога. Лёгкое подрагивание секундной стрелки. Белелые пальцы, уцепившиеся за край стола. Отелло боится этого времени. Отелло боится этого завода, который когда-нибудь непременно закончится. Ах, если бы было место, где можно спрятаться от времени! Где можно было бы просто жить, с Дездемоной, вдвоём, вечно жить, ничего не теряя и не приобретая. Уголочек домашнего уюта, вечноживущего тепла, неугасающего очага…Он гладит её по волосам, но на неё не смотрит – он смотрит в бездну пустыми глазами, и бездна эта чарующа, от неё не оторвёшь взгляд. Позвольте мне лирическое отступление – без лирики с Бутусовым нельзя. Позвольте мне рассказать, как мы гуляли по мерзнущему полузимнему миру. И говорили о пустоте. О букве «у», гулкой, словно эхо ветра в горах. Об играх на краю пропасти. О ноге, занесённой над бездной. Тебе нет причин терять равновесие и падать, но под частицей твоей плоти– внемирная пустота, и мало что так будоражит. Теперь я знаю – от таких провалов надо уходить. Плюнуть, повернуться спиной и пойти туда, где хорошо, даже если кажется, что это не по пути. Но Отелло – на самом краю. «Хорошо» кажется ему лживым. Истинность всего он проверяет пустотой и «всё» не выдерживает этой проверки. Он смотрит, как сползает в пропасть земля и заключает – всё сползёт. И не борется. Давно уже не борется. С самого начала. С той бурной ночи и последовавшей за ней тишины, в которой он медленно кладёт мазки чёрной глянцевитости на своё лицо. Не удивительно, что в упоении пьянящей покорностью смерти Отелло не пытается спасти себя. Удивительно, что он не пытается спасти Дездемону. Или пытается, но слишком слабо, вяло? Неужели этот трепетный, тихий белый свет не засветил ему из-за спины, маня прочь от чарующего края мира? Неужели, видя этот нежнейший белый цветок сползающим в пропасть, он не захотел взять его в руки и идти против движения земли, идти пока хватит сил, идти, продлевая жизнь и сохраняя свет как можно дольше, даже без надежды и веры - хранить любовь? Может, одно волевое усилие всё спасёт? Может там, за туманным пологом есть твёрдая земля и свет, «немучительная любовь и нестыдный стыд»*? Но нет. Отелло бездвижен. Отчего же это – любит мало? Кто осмелится сказать, что мало Отелло любил Дездемону?! Нет уж… Лучше обойдём их молчанием. В молчании и с молчанием обойдём их, и оставим пока так – её, устало присевшую у его ног; и его – с руками на её плечах, с глазами, устремлёнными в пустоту. На краю этой пропасти есть ещё человек, посмотрим теперь на него. Он неплохо умеет балансировать на краю. Он катает вниз камни и меланхолично сплёвывает. Он прост. Прост и даже прям, не смотря на все свои сложность, хитрость, коварство. Он зол. Он зорок и потому циничен. Чтобы стать мудрым, чтобы научиться видеть за и ввысь – надо сначала согласиться ослепнуть. Но упорствующие в зоркости не избежат цинизма – потому что слишком хорошо научаются видеть, какое всё, честно говоря… Он ненавидит Отелло, как может ненавидеть человек сильный человека слабого – и счастливого. Слабого? Для Яго Трибунцева Отелло слаб хотя бы уже тем, что верит в счастье. Ах, не верит? Ну и черт с ним, в любом случае он счастлив, чтоб его. Но твоё счастье катится в тартарары, болван! Ах, сволочь, и усом не ведёт. Ну, я покажу тебе. Но злоба для Яго – состояние привычное. Это ленивая, безалаберная, усталая злоба. Ему жутко надоели все эти дураки и безумцы вокруг него. Но и весь мир ему надоел, и сам он себе надоел, ужасно надоел. И почти от скуки, как двоечник, отрывающий крылья мухам, он начинает усиливать и ускорять обвал под Отелло, спокойно и не таясь подталкивая землю ногой. Ему не хватает терпения дождаться конца. А может – не хватает цинизма? Может, в самом преступлении Яго кроется оправдание ему? Может ли оправдать злодея его нежелание терпеть гадостность мироздания? Погибаешь – погибай, пропади всё пропадом, только, ради Бога, скорее! И всё же – он спокоен. В углу сцены среди пёстрого хаоса образуется кухонька, где Яго начнёт губить Отелло, потчуя его яичницей, которая уютно шкворкает на сковороде. Жив, оказывается, ещё, возможен ещё уют в этом оползающем мире! Тут бы и успокоиться, и забыть бы о смерти хоть на миг, и есть бы хлеб свой, и радоваться – но нет, в жилах их – едкий яд, которому имя – смерть, которому имя – жизнь, эта мутная, замешанная ещё во времена грехопадения, наверное, смесь жизни и смерти, рождающая столько отходов, грязи и разложения. «Благое унижение органической жизни», писал как-то Льюис, но для Бутусовских героев блага в нём нет. Жизнь, тоскливую балладу о которой я разглядела (верно, не верно?) под пластами жуткой и пёстрой фантасмагории, конечно, не назовёшь органической в узком смысле слова. Но она – земная, и существует по земным законам, по которым вся она – непрерывное умирание. Значит, остановиться нельзя. Значит, отдохнуть негде. Потому что любая остановка – всё то же оползание вниз. И оба они это чуют. Вот ещё почему Отелло так цепляется за Яго – Яго знает. «Друг мой. Мы всю жизнь умираем.»**. Яго не питает иллюзий. В мире, покрытом чёрной краской, все остальные с их надеждами и мечтами теперь и Отелло скучны и противны. Но Дездемона… Дездемона?! Дездемона, Дездемона! «Светильник для тела есть око. Итак, если око твоё здраво, всё тело твоё будет исполнено света; но если око твоё нечисто, всё тело твоё будет исполнено мрака. А если свет, который в тебе, есть тьма, то как же темна сама тьма!»… Лицо – обращённость к миру. Но в мире слишком многое обоюдоостро. Несколько раз покроются чёрным лицо и руки Отелло. И замутится взор его, и станут неправыми дела его, и поднимется в тонком звоне мутный чад, и мир исказится температурным бредом. И Марьяна Спивак-Дездемона выйдет на сцену в чёрном парике-каре, на высоченных чёрных шпильках и мёртвым голосом попросит-прикажет Отелло вернуть разжалованного Кассио на службу. А он не может отказать, жалкий, ничтожный, какой-то маленький у её ног. Он слишком зависим от неё и потому мучится – но в его бредовом мире она мучит его. И мучит сознательно. Раз: стерва. Кассио придёт к ней с просьбой. Уже в белом парике, развратная до ощущения лёгкой тошноты, она затащит его к себе в постель. С чёрных полей занавеса нам скажут белые буквы: «На самом деле ничего этого не было». Не было. Это так очевидно, что даже не стоило объяснять, но всё же спасибо, что напомнили. Многого в этом спектакле на самом деле не было. Но от этого не легче, потому что оно всё же было – сейчас, перед нами, в Отелловом бреду. Почему-то это зло проникло в мир, почему-то Отелло с самого начала не верил Дездемоне, но верил в отсутствие своей веры. В первые минуты спектакля он жёстко отчитает напевный стих Пушкина, фрагмент поэмы «Руслан и Людмила». В нём – всё неверие Отелло. Неверие в возможность полюбить его за что-то, кроме славы, и горькая память - за славу не любят. «Герой, я не люблю тебя!» Но и не только в этом дело…«Она была неверной как вода»… Дездемона была неверной, при кристальной своей верности, и это страшило Отелло ещё до начала отсчёта – до начала времён. Во всяком случае, он столкнулся с Кассио, выходящим из её комнаты. Два: шлюха. Три… Тогда Отелло уже совсем плохо понимал происходящее. Он кричит, он требует объяснений, оправданий, извинений, он, на самом деле, просто хочет ранить её, пробиться в неё и через неё, хочет, чтобы и она страдала, как страдает он. А она, на шпильках на этот раз какой-то уже просто занебесной высоты, в парике, похожем на волосы барби и многослойной тюлевой юбке, высоким деревянным голосом твердит всё одно. Кассио, Кассио, а как же Кассио, ты обещал мне, что Кассио… А ему, черт возьми, ненавистно это имя! И он глохнет, он слепнет, чёрная маска краски на лице мешает ему смотреть – и он не видит, что она тоже страдает, что он уже добился своего, захлёстнутый злобой он не может остановиться, ничто не дрогнет в нём, не крикнет – хватит! Довольно!.. И, сорвав с неё парик, он сдирает и юбки одну за другой, как слои лжи и фальши, которая… Есть? Как часто бывает у Бутусова, эта сцена сыграется дважды – и второй раз, на деревянной кровати, покрытой живым дёрном, Дездемона жива и несчастна, и бьётся в Отелло так же, как он в неё, но мягче, с болью – без злобы. Значит, нету в ней фальши? Просто безумец Отелло настолько слеп, что не видит, ничего не видит? Но и она не слышит его, не хочет понять. (Хотя можно ли от неё этого требовать, Боже мой!) И тревогу заронит первый вариант этой сцены – ничего этого не было, но было, было, было! А из юбок и наслоений выпадет под натиском жестоких рук Отелло живая Дездемона. Выпадет и разрыдается совсем по-женски, надрывно и отчаянно, но Отелло этого уже не увидит. Он видел её пустые глаза и слышал её мёртвые речи, в ней нет души и сердца, она упряма и бесчувственна. Три: кукла! А это хуже всего. Стерву можно терпеть, шлюху можно простить, но кукла мертва, и роковое недоразумение, что она ещё двигается и говорит, и заставляет, самое ужасное, любить себя! Впрочем, как назвать любовь без милосердия? Не придумала мировая литература ещё такого слова, и не надо! И не надо! И снова в самом неожиданном месте сомкнутся образы Отелло и Яго. Как всё это созвучно женоненавистническим монологам, которые Трибунцев произносит остервенело, но почти безлично, под плеск воды и стук ладоней по дереву. И тут, как ни странно, Отелло Яго превзошёл. Он, никогда не веривший в чистоту и правду, с рьяностью неофита уверует в то, что все они стервы, шлюхи и далее по списку. Яго же у Трибунцева – немного романтик, как часто бывает с циниками. Не веруя ни во что и всё губя, он, однако, очень любил Эмилию, свою жену. С самого начала спектакля он и браня её почти нежен. Но вот – тот самый роковой диалог между Дездемоной и Эмилией, когда Эмилия говорит о том, что изменила б мужу – если за целый мир-то. Но всё в этом разговоре не так. Слова Дездемоны – о верности, о чистоте и правде – говорит Яго. А перед ним – фактически все женщины спектакля – Эмилия, Бьянка, Дездемона. Сидят, закинув ногу на ногу, грызут большие зелёные яблоки. Ох уж это яблоко – избитый символ извечной женской червоточины! Но как её избыть, если и Дездемона, светлая, как горный снег, всё же рождает в сознании Отелло жуткие призраки, дикие слепки себя? Если и она – с яблоком на высоком барном стуле, одна из тех, кому выносится безапелляционный приговор, но и из тех, кто его выносит. Сидящая перед Яго, который одновременно и судья и приговорённый, как Отелло когда-то – мал и беззащитен перед тремя стальными фуриями, закованными в броню каблуков, платьев и собственной неприступности? Может ли женщина не мучить мужчину уже тем, что она женщина, уже тем, что в ней всегда – соблазн и тайна? Может. Но не в этой сказке. А образ Яго вдруг напоится печалью. И пройдёт он перед сценой, с дурацким светящимся деревом за спиной, а над сценой, белым на черном – «Яго очень любил Эмилию»… Всё рухнуло. Два дурака раздразнили судьбу, а она заскрежетала железными колёсами и бег её неостановим. А на полутёмной сцене снова встретятся два человека, измучившие друг друга до потери души. Нагим пройдёт по доскам пола гибкий Денис Суханов с чистым белым лицом, навстречу ему мягко ступит красивая как песня Марьяна Спивак в пальто, повязанном на бёдрах. Лицо к лицу, глаза в глаза и в них – ни озлобления, ни чуждости, только безграничная тоска. Распахнётся и вновь запахнётся пальто, уже связующим объятием, и взовьются трепетные и хрупкие руки, и сплетутся тёплой вязью. Отелло очень любит Дездемону. Дездемона очень любит Отелло. Но всё умерло, умерло, умерло. Пропасть в двух шагах, жизнь обнажила свою изнанку. Где пестрота и яркость, где хаос многоцветья? На сцене картонные коробки, замотанные скотчем, мусорные пакеты. Всё уложено и собрано, но не в дорогу, а чтобы отнести на свалку чердака и забыть навеки. Отелло сидит посреди объедков своей жизни и прекрасно понимает, что здесь ему уже не место. Но сделать последний шаг – страшно, и немеют руки. Из какой-то коробки он достаёт плющевого цветастого зайца. Заводной заяц, если на него нажать, весело поёт: «If you're happy and you know it, clap your hands» - и хлопает лапками. Мерзотно скрежещет где-то в области живота. Снова и снова Отелло заставит зайца петь. Счастлив? Счастлив? На пороге небытия нет ничего смешнее и пошлее вчерашнего счастья. Не грохот и гром, не бури и мрачные литавры реквиема – весёлая песенка, вот музыка, под которую придётся умирать. И Дездемона… Уже не спорит, не кричит и не мечется, не ропщет на судьбу и ни о чём не просит – тихо плачет, глядя в зал глазами, полными тоской за пределами горя, полными принятия смерти в себя и на себя, принятия окончательного, без бунта и надежды, без страха и веры. Едва ли она молилась, но об этом Отелло и не спросит. Яго аккуратно окутает её плечи толстым полиэтиленом, и Отелло закрасит ровными мазками ей лицо. Чёрный парик, чёрные очки. И сядет рядом с ней, как и она, сложив руки на коленях. И только льются по уже чёрным щекам Дездемоны ещё живые слёзы. Вечно живые? Стрелке осталось совершить последний круг. У этого ещё минуту назад живого надгробия встретятся Эмилия и Яго. В ужасе Эмилия, в отчаянном ужасе и тоске, а Яго жалостливо и скорбно гонит её. В этом выгнившем мире он хотел бы хоть в жене сохранить тепло. Но она не простит его и тягостно ляжет у ног Отелло, вытянув руку с жёлтой биркой морга. И он ляжет рядом. Не оправданный делами своими. Ничем не оправданный. А позади спокойно и мерно, поднимая страшный грохот, но словно бы и не замечая его, начнут разбирать сцену, открывая черноту, скрывавшуюся до сих пор под досками. Всё, спектакль окончен. Шли бы вы по домам, дорогие зрители.
Administrator: От зрителя Спасибо за наслаждение настоящим творчеством, браво! Денис Суханов гений! Трибунцев великолепен! Все актеры смотрятся гармонично... Много пронзительных моментов, когда Яго жарит яичницу и вливает в Отелло яд ревности, когда Дездемонна наступает каблуком на шарик... Но мне кажется есть и затянутые места, они снижают остроту восприятия... Я не поклонница творчества Бутусова, но в этот раз было очень много интересных находок!
Administrator: Фото: Сергей Петров
Administrator: Фото: Сергей Петров
Administrator: Фото: Тамара Йон
Administrator: Фото: Тамара Йон
Administrator:
Administrator: Фото: Тамара Йон
Administrator: Фото: Сергей Петров
Administrator: От зрителя Отелло", Сатирикон, реж. Ю.Бутусов ... О спектакле Бутусова нужно было писать сразу, по горячим следам и с неостывшими эмоциями. Теперь в трех словах. "Макбет-кино" я не видела, но "Отелло" - тоже кино. Режиссер Яго (фантастический Т. Трибунцев) снимает фильм "Отелло". Одну сцену в таком жанре, другую - в этаком. Дездемона то кукольная блондинка, то бизнес-вамп-вумен... В одной из сцен три Эмилии (прекрасные сатириконо-бутусовские девушки), как три Поликсены у Женовача за неделю до "Отелло". Смотрела с интересом, но вряд ли пойду еще раз (поход в "Сатирикон" для меня - испытание), а "Чайку" повторяла несколько раз.
Administrator: От зрителя Предательство. Этому легко подвергнуться, если быть таким же доверчивым, как Отелло. А доверчивых людей легко направить в любую сторону и сподвигнуть на нежелательные действия. В мире трудно подчас разобраться, где правда, а где ложь, кто друг, а кто враг. Таким образом из-за лживых высказываний в адрес Дездемоны Отелло стал её убийцей. Как себя почувствовал Отелло, что он затем узнал, что убил ВЕРНУЮ ему супругу - своё счастье? На этот вопрос мы нашли ответ, посмотрев премьеру спектакля "Отелло", по мотивам Уильяма Шекспира, в театре им. Аркадия Райкина "Сатирикон" 25 мая в 18:00. Не сговаривайтесь против друга, говорите правду! В чём сила? Сила - в правде! Говорите правду и не будьте доверчивыми ко всему, иначе и Вас постигнет участь Отеллы. Ещё сказано в Библии: "Глупые верят всякому слову, а проницательные видят всех насквозь".
Administrator: Отсюда Для тех, кого интересуют изменения в спектаклях! 25 мая в "Отелло" снова была сцена "на рояле" - с песней группы "Колибри". Столько зрителей мечтали о возвращении этой сцены! Будем надеяться, что теперь она останется в спектакле! Решена она несколько по-другому, чем прежде - на мой взгляд, интереснее и точнее. Ещё изменился финал 1-го действия.
Administrator: Фото: Сергей Петров
Administrator: От зрителя Чудом занесло в театр, да сразу на шикарные места. В Сатириконе я бывал лишь изредка по работе, а тут еще премьера этого сезона: Юрий Бутусов - ОТЕЛЛО. Спектакль необычен уже тем, что приходится вписываться в не слишком комфортное пространство. Отсюда появление точечных источников света, когда каждый раз боязно за актеров, бегающих вокруг и без меры льющих воду. Разбушевавшаяся стихия воды очень сильный ход, с первых же моментов погружающая в атмосферу противостояния. Огромный зал и большое количество музыки вынуждают к использованию радиопетличек, отчего прошедшая звукоусиление речь на выходе делается синтетической, не такой живой. Для меня это оказалось главным разочарованием постановки. Поддержка такого композитора как Фаустас Латенас не останавливает режиссера от использования шумных хитов 80-х, при этом актеры держат микрофоны, имитируя пение. По контрасту с этим прорывным получился этюд с детской игрушкой от батареек, когда смолкают все фонограммы и ты оказываешься наедине с акустической тишиной - негромким звуком игрушки и беззвучно плачущим Отелло. Именно это оказалось для меня самым трогательным моментом всего спектакля, такая вот театральная алхимия Бутусова. В театрах с разной долей творчества подходят к объявлениям перед началом, в Сатириконе за дело взялся сам худрук. Конечно, приятно было услышать знакомый голос, но если бы дело кончилось только первым объявлением, вполне ожидаемым, традиционным. Через пару минут следует другое - с усталостью и обидой, даже обвинением части публики в недобрых намерениях. Не знаю как у всего зала, мой театральный настрой был подпорчен.
Administrator: Петербургский Театральный Журнал ОТЕЛЛО НА ФИНСКИХ БРЕГАХ У. Шекспир. «Отелло». Театр «Сатирикон». Режиссер Юрий Бутусов, художник Александр Шишкин Сталкиваясь с последними работами Юрия Бутусова, не знаешь, с чем имеешь дело: с изобретением нового языка театра, эстетикой XXI века либо с неудачей, провалом, причиной (или следствием) которого является сценический хаос. Бутусов заявляет важнейшие темы, взрыхляет целые пласты культурной рефлексии и перечеркивает, рвет им же сочиненное тут же, на наших глазах. То ли будучи не в состоянии довести сказанное до завершения, то ли признавая заведомую невозможность ясности, строгости, однослойности современного театрального высказывания. Бутусов как очевидный режиссерский лидер пребывает сегодня в таком статусе, что ему прощается многое из того, что не простилось бы, скажем, молодой режиссуре. Этот постоянно меняющийся, интересно эволюционирующий художник доказал свое право на разрушение канонов, базиса постановочного мастерства. Его последние спектакли строятся более по законам энергообмена, драйва, нежели сценической логики. Неслучайно в «Макбете. Кино» одна из сцен превращается, попросту говоря, в дискотеку для зрительного зала: эту грань театр пока еще не переходил, и тут осознание этого шокирующего факта должно, на мой взгляд, смениться пониманием и одобрением. В кои-то веки театр возбуждает столь телесно выраженную эмоцию, что тело зрителя само пускается в пляс. Надо сказать прямо: «Отелло» в «Сатириконе» организован значительно хуже, чем «Чайка», «Макбет. Кино» и «Добрый человек из Сезуана» — признанные удачи Юрия Николаевича. В спектакле «Сатирикона» деконструкция сюжета, ролевой структуры, сценической логики ничем не компенсируется. Бутусов разобрал любимую игрушку на этюды и не собрал заново. Хаос как организующее начало торжествовал в «Макбете»: случайно совпал с духом свободы, который сложно не ощутить. Режиссер как-то сразу нам объяснил: не стоит ждать цельности художественных образов. А вот в «Сатириконе» что-то с чем-то не совпало. Тут этот дух мучительный, не отпущенный. Спектакль длится долго, концовок масса, и событий, смыслов буквально ожидаешь. На огромной широченной сцене в избыточности Александром Шишкиным разложен в хаотическом порядке реквизит: свалка вещей, мебели, предметов быта. Все это окружено кадками с растениями, из подвешенных пакетов низвергаются веселящие водяные струи, журчат вентиляторы — так изображается пышущий флорой остров Кипр, райская земля, где могло бы быть счастье, но не случилось. Справа завернут под колосники гигантский парус с меловым изображением цветка в горшке. Артисты исполняют прекрасный энергичный этюд, похожий на камлание: выбивают по мокрому столу барабанную дробь, разлетаются брызги. Флот Отелло подходит к берегам. Отелло Дениса Суханова — высокий, статный, выспренний — вышагивает по сцене как по палубе корабля. Потрясает гривой, гарцует. Флотоводец, капитан на море, в домашних условиях он, кажется, не справляется со своей ролью. Управлять своей жизнью значительно сложнее, чем механизмом армады. «Три раза б со щитом стояла я, чем раз один родить!» Поначалу кажется, что Бутусов пойдет по линии сближения шекспировского мифа и Петербурга — станет переносить средиземноморский сюжет на Балтику. Седая Марина Дровосекова (которая вообще-то пышущая здоровьем Бианка, но тут не Бианка отнюдь) вдохновенно-филармонически читает Ахматову. Разыгрывается этюд из «Трех сестер» — нереализованного замысла, из которого созрел «Отелло» и который теперь перешел в театр имени Ленсовета. Родриго (Тимур Любимский) копирует пластику Андрея Краско в роли Тарелкина из давней постановки Бутусова, артисты являют нам отрывок из «Руслана и Людмилы»: «И наконец задумал я / Оставить финские поля; / Морей неверные пучины / С дружиной братской переплыть / И бранной славой заслужить / Вниманье гордое Наины». И вроде бы как сюжет этот начинает складываться, ткаться — и даже интерес появляется нешуточный: задача не только Отелло сделать иноземцем на петербургских галерах, но и петербургский миф высадить в Марьиной роще. Однако тщетно мы ждем развития этих обозначений — собственно, дальше в этом направлении «Отелло» не движется. Не заложена в этом спектакле обязанность продолжать начатое. Как нет четкости, отработанности и в самых элементарных сценических процедурах: на занавесе первая часть отображается как «часть 1», где единица в кружочке, а вторая часть — как «часть вторая», просто буквами. Казалось бы, ну что такого — так, красная тряпка для недалеких критиков. А по мне — так небрежность, непричесанность, необязательность, которая выглядела бы кокетливо и вызывающе, если бы встретилась единожды в постановке. Или в какой-то момент на сцене картина Шагала — почему, зачем? Неясно. Как неясно и явление Полины Райкиной, которая возникает то тут, то там и действительно очень неплохо, страстно, чувственно танцует, но непонятно — зачем, почему не обошлись без нее. Продолжаем дальше по рассыпанным крупицам складывать замысел. Важнейшая тема в Отелло — тема чужого, странного, нездешнего — Бутусову неинтересна. Подверженность страстям Отелло — не дикого свойства, а рядового. Не дитя природы, не зверь, не иноземец. Ни в чем не отличен от остальных — нет в этом Отелло эксклюзива. Все бедненькие, все несчастные, все страдают в одиночестве и без любви. Когда вскипает, мажется черной краской, но и другие мажутся, и сам Отелло вместо того, чтобы Дездемону задушить, мажет ее этой чернотой. В своих снах Отелло вступает в интимную связь с Бианкой и вовсе не мечтает о Дездемоне. Нет невинности и в Дездемоне. Тут Юрий Бутусов предъявляет нам вполне явственные характеристики. Перед последней сценой женская троица Бианка, Эмилия, Дездемона (в какие-то моменты Марина Дровосекова, Лика Нифонтова и Марьяна Спивак обращаются в панкерш-ведьмочек, в женскую зондер-команду) рассказывает Яго о подлости и сволочизме женской природы: демоны порока и похоти владеют женскими организмами, и измена — это не тот порог, что как-то трудно преодолеть. Природа героев Бутусова во всех спектаклях сложна и двойственна, он не любит филистерского морализма и четкой разграниченности добра и зла. Все люди-человеки, все грязненькие — никто не свят и ничто не свято. И каждый заслужил как меру сострадания, так и меру наказания. Единственная роль, сделанная последовательно и тем значительная, — роль Яго, через которую после долгого перерыва в премьерный репертуар Только Яго в спектакле носит какое-то подобие военной формы — застиранные брючки с лампасами. Щупленький, бритый, суетливо-подвижный, с затравленным взором, он похож не на морского офицера, а на прапорщика, даже на ординарца. Его способ коммуникации прост: там, где он не подчиняется, там он подчиняет; промежуточных состояний нет. Ключ к их отношениям с мавром — в удивительно хорошо сделанной сцене посещения Отелло унылой каморки Яго. Где-то слева отгороженное ширмой, утлое микропространство офицерской походной кухни — табуреточка, газовая плита, коробки, пакеты, мусор, неуютность, жуткая теснота и нищета. Чтобы поесть, этот маленький человек ставит коробку перед табуреткой, на нее сковороду с на скорую руку изготовленной яичницей, тут же шматок серого хлеб и оловянная ложка. Отелло смотрит на этот быт как завсегдатай VIP-зоны в аэропортах мира на атмосферу общего вагона Москва — Гомель. Так бедненько, так скудненько, что и посочувствовать не получается. Яго уязвлен всем. Прежде всего — социальным неравенством. Но и не только. Вокруг Отелло вертятся женщины, а Яго даже жену Эмилию редко видит. Отелло, возможно, имел связь с его женой — этот факт Бутусовым педалируется. И чувство ревности в Яго также живо. Яго уязвлен, возбужден самой возможностью нагадить успешному руководителю. Это для него забава, игра. Мы чаще всего его и застаем в этом состоянии: вот живет человек, не спит, не ест, сам не существует ради самого себя, а только денно и нощно занят чужой личностью, следит за ним, копается в его жизни. Соглядатай, тень, энергетический вампир, вурдалак. Вот как тот «простой» ленинградец, уязвленный гением Бродского, благодаря доносам которого был поэт осужден и изгнан. Месть ни за что, месть человеку за свою патологическую зависимость от объекта мести. Яго живет жизнью другого и зависим от нее. И чем больше угасает Отелло, чем слабее он, тем все более оживляется, раскрывается Яго — эта «донорская» связь выявлена очень ярко, очень четко. Яго спокоен, уверен, терпелив, он знает законы человеческой природы: как возбудить человека, убеждая его «от противного», как медленно созревает сомнение, как неспешно формируется желание убивать. Он не торопит события, он уверен в биологических законах человеческой природы: если раздражать нужный рецептор, человек среагирует. Яго ловит Отелло на инстинкт. И спектакль, наверное, про это — про автоматизм в человеческой психологии. Мутную эмоцию очень легко возбудить и непросто остановить. Человек легко поддается манипулированию. Человек не способен контролировать разрушительные эмоциональные процессы. Не получив удовлетворения, не успокоится. Наблюдая за тем, как Бутусов никак не может окончить спектакль, за множественностью финалов, думаешь вот о чем: в петербургском «Макбете» он освободился от формы, а тут, в «Отелло», форма его поглотила. Чтобы строить сюжет, необходимо содержание, режиссеру необходимо в каком-то смысле слова стать этим Яго, воспользоваться его методом: долго, дотошно возводить замысел спектакля — план за планом. Манипулировать зрительским восприятием, наконец. В «Макбете» логика в известном смысле спрямленная: убил — наказан. «Отелло» сложнее — необходимо доказывать, разъяснять конфликт, вводить психологические характеристики: что движет Яго, что движет Отелло. И ответ на эти вопросы — вариативен. Не решив основополагающих мотивов (например, вопрос об инаковости Отелло), не построить драму финала. И в этом смысле финал «Отелло» слаб — он наполнен этюдами-снами мавра (и один из них очень интересный: Отелло ползает среди пустых коробок-гробов, не находя здесь ничего живого, кроме китайского игрушечного песика, который механически повторяет одни и те же движения и тявканье, — некая метафора роботизированной смерти, послекатастрофического мира), но не наполнен содержанием. Чаще всего Денис Суханов изображает африканскую страсть с помощью выпученных глаз, стекленеющего взора, которого явно не достаточно для масштаба сценических событий. Павел Руднев Ноябрь 2013 г
полная версия страницы