Форум » Архив форума » КОНСТАНТИН АРКАДЬЕВИЧ РАЙКИН, ЧАСТЬ 2 » Ответить
КОНСТАНТИН АРКАДЬЕВИЧ РАЙКИН, ЧАСТЬ 2
Administrator: КОНСТАНТИН АРКАДЬЕВИЧ РАЙКИН, ЧАСТЬ 1: http://suhanov.fastbb.ru/?1-1-0-00000013-000-0-0-1208419773 Продолжаю тему отрывком из заметки о вручении "Золотой маски". Отсюда. Маска Лира Вручена ведущая театральная премия России Образ покинутого своими детьми короля Лира вот уже которое столетие пробирает до глубины души не только рядовых театралов-любителей, но и маститых критиков. В прошлом году за исполнение этой роли спецпремию «Золотой маски» от жюри драматического театра и театра кукол получил Петр Семак (питерская постановка Малого драматического театра (МДТ) — Театра Европы), а в этом году судьи взяли выше — на состоявшемся 15 апреля вручении «Золотой маски-2008» приз за лучшую мужскую роль в драме уже не впервые забрал художественный руководитель «Сатирикона» Константин Райкин, сыгравший в прошлом сезоне несчастного и яростного шекспировского монарха...
Casi: http://www.kontrakty.com.ua/show/ukr/article/13/1420042329.html Український дiловий тижневик "Контракти" / № 14 вiд 05-04-2004 Костянтин Райкін: «Уміння впливати — головне мистецтво» Розмовляв Вадим ДИШКАНТ Фото Світлани СКРЯБІНОЇ Моя перша спроба зустрітися з Костянтином Райкіним у Москві не увінчалася успіхом. Він саме репетирував «Річарда ІІІ», а з передпрем’єрного життя серйозного актора (який при цьому ще й керує театром «Сатирикон») випадає все, що не пов’язано з майбутньою виставою. Проте під час недавніх гастролей у Києві з моновиставою «Контрабас» Патрика Зюскінда, привезеною сюди продюсерською агенцією «Інтерлекс», актор усе-таки знайшов час для спілкування з «Контрактами». «Безглуздо вважати, що ти — найкращий» Костянтине Аркадійовичу, ви були приречені на те, щоб стати актором? — Середовище, швидше за все, прискорило прийняття рішення піти в актори. Я тривалий час сумнівався, думав, чи це не інерція? Я людина, по-перше, самоїдської будови, по-друге, — самолюбна. Змалку не хотів користуватися послугами батька — мені це здавалося вульгарним, огидним і неможливим. Звісно, з дитинства захоплюючись театром, я якось примірявся до нього. І?водночас намагався зайнятися якимись іншими справами. Серйозно захоплювався не лише спортом, а й наукою. У Ленінграді я навчався у школі при університеті, цікавився біологією і опановував її дуже стрімко. Та потім настав час, коли я інтуїтивно зрозумів: ніщо мене так до глибини душі не захоплює, як театр. І думаю, що я зробив правильний вибір. Бо нічого краще за це робити не міг би. Бути сином знаменитої людини — успіх чи тягар? — Коли вибираєш ту саму професію, що й твій знаменитий батько, доводиться нелегко. Не знаю, може, комусь іншому це не так обтяжливо, але мене порівняння з батьком, м’яко кажучи, не радували. Це дуже заважало. Будь-яка людина з нейтральним прізвищем сама по собі вже підноситься над рівнем моря. А ти, оскільки тебе порівнюють не з рівнем моря, а з Джомолунгмою, від самого початку немов у ямі знаходишся, перебуваєш у стані програшу. Порівняння в мистецтві в принципі ідіотичні. Це річ, припустима у підмайстрів. Майстри змагатися не повинні. Зрозуміти, хто кращий — Рафаель, Мікеланджело чи Тиціан, неможливо. Тому що за їхнього рівня майстерності «краще-гірше» — неправомірні звороти. Я в жодному випадку не порівнюю себе з ними, йдеться про сам підхід до мистецтва. В?яких амперах, метрах чи кілограмах можна виміряти витвори майстрів? У них своя система одиниць, майстер на своїй території унікальний, він кращий за всіх, тому що якусь річ робить так, як ніхто у світі. У цьому й полягає сенс його майстерності. Проте в мистецтві, як у спорті, постійно влаштовують змагання: роздають премії, звання... — Усі зараз змучені цими шаленими «Оскарами», «Глобусами», «Ніками». Найкращий спектакль, найкращий актор року... Безглуздо думати, що твій фільм чи спектакль і справді найкращий. Нерозумно вважати, що «Оскар» отримує насправді найкращий фільм. Не можна до цього ставитися серйозно. Адже це гра, в якій є частка умовності й іронії. Звісно, приємно отримувати премію, це тішить твоє самолюбство, але треба до цього ставитися з іронією. Коли тебе висувають в одну номінацію з такими майстрами, як Євген Миронов, Олег Меньшиков, Інна Чурикова, Сергій Маковецький, безглуздо всерйоз претендувати на перемогу. Кожен з них — неповторна величина, і те, що тебе раптом називають найкращим чи не називають, — це не привід ні для гордості, ні для скорботи. Сам факт, що ти опинився в цьому букеті, доволі приємна звістка. А далі — заспокойся, там своя драматургія. Особисто мені водночас смішно й сумно слухати, коли хтось говорить: «Ви тепер переплюнули тата». Тому що театр — мистецтво теперішнього часу. І середній живий артист завжди буде кращим від померлого геніального. Так глядачі влаштовані. Геніальний артист постаріє, втратить здоров’я й миттєво стане нецікавим публіці, яка віддасть перевагу здоровому, сильному, енергійному. Театральні враження розсмоктуються, затьмарюються новими емоціями. Був час, коли ви з батьком працювали разом. У вас виникали конфлікти? — У нас були непрості стосунки. Ми шість років працювали в одному театрі, причому — в його театрі. У нас траплялися палкі суперечки, але ми любили один одного. Я був йому необхідний, він потребував людини, на яку міг покластися. Різне було. Він бачив, що у мене є сили, й хотів, щоб театр я взяв у свої руки. Хоча розумів, що він після цього буде іншим, бо Театр Аркадія Райкіна піде з його смертю. «Ми брали кредити в банках і вчасно їх віддавали» Ваші менеджерські посади (керівник батьківського театру, потім «Сатирикону») — це якась ваша нереалізована амбіція? — Так складалася ситуація, що я об’єктивно мав узяти на себе керівництво театром. Інша річ, що в якийсь період це стало життєвою необхідністю (йдеться вже про «Сатирикон»). Гадаю, що за своїм покликанням я не лише артист. Тобто певні акторські дані в мене є, але я ніколи не думав про себе, шо я лише актор. Мій організм розрахований на додаткові навантаження. За своєю природою є лідером. Якби я не став керівником театру, що цілком могло б трапитися, то все одно за собою когось вів би. Так я влаштований. Когось вести — значить, за когось і відповідати. Як «Сатирикону» вдається зводити кінці з кінцями? — За канонами світової економіки стаціонарний репертуарний театр, як, наприклад, Шекспірівський театр у Лондоні, заробляє трохи більше ніж 40 відсотків власного бюджету, решта — дотації. Ми підпорядковані Міністерству культури Росії («Сатирикон», на жаль, не московського, а федерального підпорядкування), а це жебрацька організація, яка дає нам копійки. Ми, по суті, знаходимося на госпрозрахунку. Тобто в держави я беру мінімум. Будь-який наш спектакль, зокрема й «Контрабас», коштує не менш як 150 тисяч доларів. Є спектаклі, які коштують мільйон доларів. Оскільки в мене дотація мінімальна, то я почав заробляти від 83 до 87% бюджету. Коли наш адміністратор, який вчився в ГИТИС, почав за нашими викладками здавати екзамен, то його ледь не вигнали, бо таке вважається неможливим. У це справді складно повірити... — У нашому випадку це стало можливим, тому що в нас великий зал і дорогі квитки, які розкуповують. Що ми робили? Ми брали кредити в серйозних банках і вчасно їх віддавали. У нас дуже хороша репутація, нам давали кредити в півмільйона — при цьому ми діяли відкрито, через інтернет, улаштовували публічні презентації майбутніх проектів. Ми спростували скептиків, мовляв, людям мистецтва довіряти не можна. І незважаючи на дефолти й кризи, економічно жили цілком пристойно, підвищували зарплату артистам. Адже нас усіх орієнтували на самостійність, на ринкову економіку, і ми це сприйняли першими. З нашим директором, хорошим театральним економістом, ми розробили систему, як продавати квитки, як вибудовувати рекламну кампанію, як знаходити спонсорів, як з ними вести роботу. І в результаті виявилися одним з найзаможніших колективів країни. При цьому театр наш знаходиться не в центрі Москви. Я тому й опинився у президентській раді, що потрапив у число лідерів, які досягли помітних успіхів у своїй діяльності. І ось тепер раптом завдяки «милій» реформі самостійність стає «крамолою». Про яку реформу йдеться? — Ця тема для мене нині болючий, кривавий мозоль. Йдеться про реформу, з мого погляду, руйнівну не лише для театру, а й для всієї російської культури. Називається ця реформа «Реструктуризація бюджетної сфери». Це означає, що в театрів більше не буде грошей, які вони заробляли на свої позабюджетні рахунки. Буде лише один рахунок, бюджетний. Усі гроші, які ти заробив, надходитимуть на цей рахунок, а далі — до бюджету країни. А Міністерство фінансів саме перерозподілятиме ці гроші й вирішуватиме, скільки воно тобі дасть. Це повернення до часів радянської влади. Своєрідне розкуркулення: «Ага, ви заробляєте багато? Значить, ми у вас віднімемо й розподілимо поміж тими, хто заробляє мало!» Ми все це вже проходили. Звісно, деяким колективам, які не можуть залучити глядача й заробити, це вигідно, вони тепер отримуватимуть гроші за рахунок інших. Але для нашого театру це подібно смерті. Бо в міністерства таких сум на театр, якими ми оперуємо, немає. Вони можуть дати на спектакль 250 тисяч рублів. За таку суму ми можемо поставити спектакль лише на малій сцені. Проте на великій сцені жодного спектаклю я випустити не зможу, це потребує величезних коштів. І жоден спонсор не зможе нічого дати. Бо даватиме він не в панчоху, а на бюджетний рахунок, і в нових умовах фінансуватиме не театр, а Росію. Проте хто захоче давати спонсорські гроші просто державі, не знаючи, як вона ними розпорядиться? Ви пробували якось протистояти цьому? — Мабуть, нічому я протистояти не зможу. Хвиля ця настільки потужна, що не лише одна людина, а й усі театральні діячі навряд чи зможуть її зупинити. Тим більше, що всі ми роз’єднані, підпорядковані різним відомствам. Я вже півтора року входжу в президентську раду з культури й досі вирішую для себе питання, яку користь можу принести, знаходячись там? Єдине, що може в моїх очах виправдати моє перебування в раді, — це протистояння тій тенденції, яка зараз явно переважає. Проте своїми різкими промовами я, вочевидь, порушив там загальну благосну атмосферу приємної бесіди, і, гадаю, мене не зрозуміли. Адже це великий удар не лише по театрах, а й по бібліотеках, музеях, які існували за рахунок позабюджетних коштів. А тепер ніхто навіть в оренду приміщення здати не зможе. Культура позбавиться можливості заробляти. Дивна держава — щойно починаєш жити трохи краще, тебе відразу ж намагаються довести до загального рівня бідності. «Путін нічого не забуває» Вочевидь, усе-таки є якийсь вихід? — У мене один вихід — приватизувати театр. Хоча це непросто зробити. Я звертався до президента, знаючи, що він дуже добре ставився до батька і неодноразово бував у нашому в театрі. Я просив, щоб він у цій ситуації допоміг урятувати театр. Путін — людина, яка робить, реагує відразу. Не беруся говорити про його глибинні людські якості, для мене, як і для всіх, це загадка, але діє він дуже професіонально. У мене великий досвід спілкування з Путіним, і я помітив, що він нічого не забуває. Звичайно, може щось не зробити, але скаже про це. Нині усе ускладнює зміна уряду, але я сподіваюся на допомогу президента. Єдиний реальний вихід — викупити «Сатирикон», який стане приватним репертуарним театром. Ви вхожі до вищих політичних кіл. Наскільки політика, бізнес і театр схожі? — Будь-який хороший актор і режисер — передусім психолог. Він здатний зрозуміти внутрішні процеси, які ведуть до тих чи інших вчинків. Уміння вплинути, викласти ідею красиво, захопливо — це головне мистецтво, яким зобов’язані володіти люди театру. Якщо ти знайомий з психологією, отже, можеш впливати на людей, щоб змусити їх непомітно для них самих діяти у своїх інтересах. Для будь-якого політика чи бізнесмена це, мабуть, найважливіша мета. Бізнесмени, з якими я спілкуюся, говорять, що без особистого шарму жодну проблему вирішити не можна. Від шарму, здібності захопити залежить, чи можеш ти впливати на людину, захопити її своїми ідеями. Тому що все одно все вирішують, зрештою, особисті контакти, людські симпатії й антипатії. Чи є теми, яких журналісти в розмові з вами не мають права торкатися? — Вони мають право порушувати будь-яку тему. Проте я маю право не відповідати на запитання, яких я не те що боюся — просто вони мені нецікаві. Є якісь життєві теми, інтерес до яких, на мою думку, не є цінним. Він для мене не корисний, задоволення цього інтересу відгонить певною дешевизною, опошляє мої інтереси. Тож у вас своє право, а в мене — своє. До речі, про права... Ви прихильник західного духу права, контракту чи все-таки людина російської, слов’янської культури, з її неприйняттям суворої регламентації відносин юридичними законами? — Звичайно ж, російської, слов’янської культури. Проте знову?ж таки — дивлячись що під цією культурою розуміти. Я з тих людей слов’янської культури, до яких належать, приміром, Менделєєв, який створив свою таблицю, чи Станіславський з його системою начебто непізнаваного акторського світу натхнень, почуттів. Я себе з ними зіставляю не за масштабом, а за підходом до життя. Тому що російська душа — це не лише відчайдушність, щедре нехлюйство й бездумність, як деякі вважають. Це не лише відчайдушна Москва з кривими вуличками, а й Пітер, увесь продуманий, «навмисний». Тож я належу до цього «різновиду» російської ментальності, тому що в мене є почуття обов’язку, запас посидючості, терпіння, сумлінності. Не можу себе віднести до людей західного, прагматичного сприйняття життя. Однак я, звичайно, з тих, хто певною мірою й прораховує, і продумує. Без цього неможливо керувати колективом. При цьому, гадаю, маю доволі сильний темперамент. Сподіваюся, що я — людина пристрасна. -------------------------------------------------------------------------------- Досьє Райкін Костянтин Аркадійович народився 8 липня 1950 року в Ленінграді. 1970 року закінчив Московське театральне училище ім. Б. В. Щукіна. З 1970 до 1981 року грав на сцені театру «Современник». У кіно здобув популярність після фільму Нікiти Михалкова «Свій серед чужих, чужий серед своїх» (1974). 1981 року перейшов працювати до Ленінградського театру мініатюр під керівництвом Аркадія Райкіна. 1982 року театр переїхав до Москви, його було перейменовано на Державний театр мініатюр. Після смерті 1987 року Аркадія Райкіна очолив театр, перейменувавши його на «Сатирикон» і сформувавши повноцінний драматичний репертуар. 1992 року удостоєний звання народного артиста Російської Федерації. Володар російських театральних премій «Хрустальная Турандот», «Золотая маска», премії Станіславського, лауреат держпремії РФ. Костянтин Райкін
Катюша: Український дiловий тижневик "Контракти" / № 14 вiд 05-04-2004 Ась? _________________________________________ Звездный бульвар / 2008 Июль http://www.zbulvar.ru/newspaper/streaks/articles/detail.php?STID=16017&phrase_id=218893 НАШИ СОСЕДИ Константин Райкин: Я очень неуверенный в себе человек «Больше всего на свете ненавижу кашель в зрительном зале» Автор: Елена Алексеева Театр «Сатирикон» весь прошедший сезон не давал новых спектаклей, целый год готовится к премьере — «Синему чудовищу» знаменитого венецианского сочинителя Карло Гоцци. Сейчас идут ежедневные напряженные репетиции. И вот после одной из них, закончившейся в десять вечера, мы встретились с художественным руководителем «Сатирикона» и режиссером-постановщиком «Синего чудовища» Константином Райкиным. — Константин Аркадьевич, рассказывают, что в этой премьере зрителей ожидает много чудес. Например, сооруженная на сцене настоящая цирковая арена. — Да, ее барьер будет двигаться на разных скоростях и на какое-то время арена заполнится водой, потом вода уйдет. Вообще, в этом спектакле задействовано много постановочных элементов. Это и хорошо, и плохо. Плохо, потому что это очень трудно все вместе соединить. В одной постановке задействовано столько устройств, механизмов и декораций, что их хватило бы на четыре или пять спектаклей. Потрясающая декорация венецианского моста Реальто, плавающие гондолы, огромная двигающаяся гидра семиглавая... Но я хочу сказать, что это очень актерская пьеса: несмотря на чудеса механики, спектакль будет держаться по-настоящему только на актерах, на их игре. Это замечательная драматургия, которая позволяет разлететься в театральной стихии. По жанру это комедия дель арте (комедия масок). Для нашего зрителя жанр чужой, но если к нему найти русский ход, то появляются огромные возможности прежде всего для актеров. Таким ходом стал цирк. В этой пьесе масса превращений, волшебств, есть острый сюжет, много испытаний и риска для жизни главных героев. Вообще, от них требуется большой героизм. А все это понятия, очень наводящие на цирк, потому что это рискованное искусство сродни театру. Мы завязались с бригадой настоящих цирковых артистов и тренеров, которые нас обучают. И наши актеры делают сложные номера, в том числе и в воздухе. Я хочу сделать спектакль демократичный для театральной публики, но так, чтобы это было интересно. — А вы как-то изучаете зрителя, знаете, кто к вам приходит? — Можно, конечно, какие-то социологические опросы проводить, но я чувствую зрителя. Человек театра зрителя ушами ощущает. Он его не видит со сцены, и слава богу, потому что лица как раз очень отвлекают. Но он слушает его ушами. И вот когда кашляют — это плохо. Больше всего в жизни я ненавижу кашель в зрительном зале. Это означает, что зрители невнимательны. Если зал внимателен, напряжен, хоть они все больны гриппом, коклюшем, пока им интересно, они никогда не закашляют, ни один человек. Как только внимание ушло — все, обязательно. — А хороший признак какой — полная тишина? — Да, тишина меньше нуля. — Это как? — Есть тишина пустого зала, когда просто нет звуков, потому что в зале никого нет. Ночью зайди в зал — там тишина. А есть тишина меньше нуля. Всасывающая тишина туго набитого зрителем зала, который затаил дыхание и ждет чего-то. Все — на натянутых нитках внимания. Это воронка такая. Бывают взрывы какие-то, аплодисменты, случаются слезы в зале, что тоже всегда слышно. — Даже слезы? — Да, конечно, и слезы слышно всегда. Люди, плача, как-то начинают шмыгать. Нет, зал — это такое живое существо. А как зал смеется?! Это же не какие-то отдельные хохоточки, это какой-то общий «а-а-а-а», то есть такое чудовище смеется. — А для чего вы выходите на сцену? — Потому что я не могу без этого, мне это очень по душе, по крови, по кишкам, по животу, по существу по моему. Эта профессия мне не просто нравится, это мой способ жить и мой способ улучшаться. — Даже если злодея играете? — Если злодея играю, то еще лучше становлюсь. Потому что это реактивное движение выплескивания на сцену своей какой-то гадости в художественном виде. Таким образом — движение в противоположную сторону. То есть ты уходишь из опасности быть таким в жизни. Это самоочищение. Это как рассказать о себе, что вот, мол, что могло бы быть, находись я в других обстоятельствах. Может быть, мне эта профессия нужна еще и для того, чтобы обрести уверенность. Я очень неуверенный в себе человек, с детства с этим живу. Меня заставить усомниться в себе ничего не стоит. И как заике порой нужно стать оперным певцом, потому что когда он поет, то не заикается, вот так и мне нужна моя профессия. Когда выхожу на сцену, я вынужден производить впечатление уверенного в себе человека, потому что зритель не прощает неуверенности. — Читала, что вы были отличником в школе… — Нет, отличником я не был никогда. Но я хорошо учился: у меня не было троек в четвертях. — Есть расхожее мнение, что актеру ум необязателен, что он ему может и мешать. — Ну что значит ум? Ясная голова должна быть. Просто умному человеку труднее поверить в предлагаемые обстоятельства, наив ему труднее дается, а дураку легче. Ну, так дурак и не сыграет, как правило, того, что умный сыграет. Но есть, конечно, примеры достаточно необразованных людей, которые стали гениальными артистами, как Николай Олимпиевич Гриценко. Все невежды и средние, серые артисты приводят его в пример, чтобы как-то защитить себя. Но он гениальной одаренности артист был, это уникальный случай, это исключение из правил. К примеру, он замечательно играл князя Мышкина, но не мог прочесть этого произведения, ему «Идиота» своими словами пересказывали. — Ваша дочь Полина окончила Щукинское училище, и сегодня она артистка Театра имени Станиславского. А в «Сатирикон» вы ее не приглашали? — Еще когда она училась на третьем курсе, я звал ее к нам. Мне нравилось, как она работает. Полина отказалась. Но она в «Синем чудовище» с третьим составом репетирует. Я все составы готовлю одинаково. — Что после «Синего чудовища» будет? — У нас еще одна премьера запланирована на открытие сезона — это «Не все коту масленица» Александра Островского на Малой сцене. Я там играю со своими студентами. Дальше я буду снимать кино по пьесе киевского драматурга Маши Ладо. Меня эта пьеса давно очень интересовала. Называется она «Маэстро». Современная история о том, как в абсолютно бескрылой жизни, где ничего не предвещало никакого чуда, вдруг оно случается. Это будет фильм, в котором я сниму и актеров своего театра, и кого-то, может быть, еще, и сам там немножко поиграю. — Кажется, это будет ваш дебют как кинорежиссера? — Да. Я вообще в этом ничего не понимаю, как мне кажется, но меня эта пьеса волнует. Я знаю, как срежиссировать актерскую игру и создать атмосферу. Посмотрим, что получится.
Casi: http://www.nashfilm.ru/stars/3067.html Юбилей Натальи Гундаревой 28 августа ТВ Центр и телеканал Культура покажут два документальных фильма о Гундаревой. На телеканале ТВ Центр об актрисе в фильме «Браво, артист! Наталья Гундарева» расскажут Константин Райкин, Светлана Немоляева, Леонид Ярмольник, Сергей Шакуров.
Ирината: ЗДЕСЬ - серия фотографий. "Петербург. Художественный руководитель театра "Сатирикон" Константин Райкин на пресс-конференции, посвященной началу гастролей театра "Сатирикон" в Санкт-Петербурге".
Ирината: Смотреть на видео о 50-летии К.А.Райкина и о спектакле Контрабас - ЗДЕСЬ.
Ирината: Константин Райкин. Рабочие материалы (интервью) для телепрограммы "Звезды" и Судьбы. Сьемка проходила 30 мая 1996 года в номере отеля "Октябрьский" г.Екатеринбург Автор и ведущая: Оксана Сергеева Режиссер: Андрей Бархатов Оператор: Александр Ярош Продюсеры: Андрей Бархатов и Дмитрий Киприянов Совместное пр-во МАО УО КИНОЦЕНТР и Ассоциация Независимых Теле и Киноработников А.Н.Т.и К. 1996 P.S. Данная программа не монтировалась Видео - ЗДЕСЬ.
Casi: Константин Райкин
Ирината: ЗДЕСЬ много-много фотографий НАСТОЯЩИХ артистов - в том числе и Константина Аркадьевича Райкина. Здесь - 4 фото из подборки. По ссылке их гораздо больше...
Ирината: Отсюда. Горестный оптимист Мария Седых, Александр Иванишин (фото) Константин Райкин: "Я не люблю прямых высказываний, как и фиг в кармане. Объелся ими за свою жизнь. Считаю, что на каком-то этапе творческого развития это очень мешало папе. Ужасно, когда такому гениальному артисту приходилось говорить о шпунтах, гайках и вообще об экономике. Этакий театр при Госплане. Мне это неинтересно" Как это часто бывает на театре: слухи о готовящемся в "Сатириконе" "Синем чудовище" Карло Гоцци в постановке Константина Райкина намного опередили премьеру. Счастливчики, попавшие на весенние просмотры "для пап и мам", рассказывают о небывалом зрелище и виртуозности совсем молодых артистов-дебютантов... На этой неделе художественный руководитель "Сатирикона" Константин Райкин откроет новым спектаклем двадцать первый сезон, приняв в труппу свой выпускной курс, чтобы очередной раз начать все сначала. - Константин Аркадьевич, если попытаться из ваших публичных высказываний составить частотный словарь, то первое место займет слово "успех". Когда его повторяет, ну, к примеру, Табаков, то тут же рапортует о финансовых достижениях и больших зарплатах артистов. Вы тоже хорошо платите? - Олег Павлович, конечно, администратор замечательный. Но я лично ему говорил и прилюдно, потому могу повторить: мне эта его манера бравировать своим материальным достатком не нравится. МХТ - театр, находящийся на особом положении. Одна из главных команд страны. Так уж повелось исторически. Гранты, рестораны... Мы же дотацию получаем гораздо меньшую, чем любой московский театр. У кормушки самые последние. Слава богу, не "академики", что дает нам возможность в дальнейшем поэтапно приватизироваться. Просто Табаков совсем другой человек. Он сыграл и играет в моей жизни очень серьезную роль - старший товарищ. Мы сидели десять лет в одной гримерке, и именно у него я спрашивал когда-то, как избавиться от бесконечных диких сомнений. Я каждую минуту на сцене был не уверен в себе. Он ответил, мол, надо поиметь один внятный успех и понять, что ты интересен. - Помогло? - Для меня его формула вообще не работает. Я по природе, по генотипу совсем не самоуверенный человек. Как это можно, "поимев успех", раз и навсегда понять, что ты интересен? А потом другая роль, и где гарантия сыграть ее столь же успешно? - Вы начали строить свой театр двадцать лет назад, когда публика от театра отвернулась. Вами двигало желание ее вернуть? - Да, конечно. Неполный зал - это всегда унизительно, всегда печально. И когда во время действия уходят - печально. Даже если в туалет. Значит, я проиграл соревнование мочевому пузырю. - Такая зависимость от зала не унизительна? - Такая нет. А вот от зависимости жизненной в буквальном смысле слова, от стоимости билетов, от частоты играемых спектаклей хотелось бы уйти. Отчасти поэтому и затеяли строительство культурного комплекса. Во имя независимости. Чтобы зарабатывание шло не только и не столько за счет театра. - Сейчас принято рассуждать о новых театральных моделях. Если бы с нуля начинали, какую избрали бы? - Я человек старомодный, все равно строил бы театр-дом. Правда, с одной стороны, все время говорю об этом, строю, и в какой-то мере, мне кажется, построил, а с другой - состав труппы постоянно меняется, обновляется... Вон висит на стене фотография из спектакля "Шантеклер". Прошло с той премьеры лет шесть или семь, сейчас только четыре артиста из тех у нас служат. Другим предложил уйти... Кто-то ушел сам. - Прямо не дом, а детдом, во главе с Карабасом Барабасом. - Нет, дом. С крышей над головой. Здесь хорошо тем, кто работает, а не клянется друг другу в вечной верности. Ни я им, ни они мне. И в семье кто-то уезжает, кто-то рождается, кто-то женится, разводится, приводит любовницу. Я понимаю, у нас нужно много вкалывать, и это может расходиться с чьими-то коммерческими интересами. А иногда и творческими, когда я не вижу перспектив. Да, я сам, все время повторяющий одно и то же, могу в конце концов осточертеть. Есть основной костяк, артисты, которых я бы назвал мастерами, - Денис Суханов, Лика Нифонтова, Григорий Сиятвинда... - Когда лет через десять - пятнадцать самому понадобится старушка-партнерша, где возьмете? - Приглашу. Играли же у нас и Стеклов, и Филиппенко, и Фоменко. - Зато никогда не превратитесь в террариум единомышленников. - Не люблю этих ревнивых. Знаю точно, если тебя не хотят, ничем не заставишь. Творчество все-таки дело добровольное, более того - инициативное. Когда вижу, что актер не рад, получив роль, вопрос с ним для меня внутренне уже решен. Он может быть очень хорошим артистом, но если театр нужен ему формально, как порт приписки, я не могу и не хочу его заинтересовывать. Насильно. - И никаких мук совести? - Расскажу честно. У меня погиб студент. Вторая гибель на курсе, на этот раз от передозировки. Когда я очнулся от шока, меня не покидало ощущение вины. Почти до безумия. Он был очень одаренный парень, и в то время я репетировал с ним Гамлета. Большой отрывок, сцену с матерью. Я тогда из-за него не поехал никуда на каникулы, понимал - не успеваем. Мне было интересно. Потом уже вспомнил, как на разборе он несколько раз засыпал, но я думал, что просто не увлекателен, не интересен, элементарен для него, склонного к режиссуре. Я верил ему, считал в завязке. Не сумел отвлечь его работой. Понимаю, невозможно соперничать с физиологией, и все-таки... Я не в силах работать с людьми, которые не чрезвычайно хотят работать. Почему я в принципе люблю репетировать с молодыми? Они очень хотят уметь. - Лелеете комплекс ученичества? - Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы осознать: мы занимаемся делом, до конца непознаваемым. Талантливому режиссеру не нужны твои старые умения. Он их не любит заведомо и готов тебя немедленно уличить в заштампованности, в имитации живого процесса. Ему надо тебя раздеть и заставить сыграть, как природа повелела. - У вашей режиссуры тот же импульс? - Начнем с того, что до сих пор я с трудом называю себя режиссером. Поставив 20 спектаклей, стабильно успешных без моего актерского участия... - В переводе на русский это означает: приглашенный режиссер не может принести театру успех спектаклем без актера Райкина? - Может. Но это бывает нечасто. Наверное, никто, как я, не чувствует этот зал, его энергетику и зрителя, сюда приходящего. Я точно знаю, как здесь нужно строить сцену, чтобы удержать внимание. - Вы начинали вместе с Валерием Фокиным. И в "Щуке", и в "Современнике". Он повлиял на становление режиссера Райкина? - Мне с ним было очень хорошо, и я с большой любовью вспоминаю наши времена. При этом и то, что мы разошлись, - тоже очень хорошо. Не конфликтно, а просто как бы каждый по своим делам. Валера ведь человек жесткий и выжигает поле вокруг себя в смысле надежд на какие-то собственные амбиции. Он такой - единоличник и, может быть, прав в какой-то степени. - Но на что-то опирается ваша режиссура? - Всегда на хорошую драматургию. Актерскую, которая будит мою фантазию. Я ставил Шекспира, Мольера, Гольдони, Островского, Гоцци. Это все очень разные драматурги, но для меня есть в них какой-то глубинный общий знаменатель - мощные характеры, высокий накал страстей, возможность трактовки и образного переосмысления. - И любимый Вами МакДонах из той же компании? - Для меня - да. Драматург, на котором надо учиться в театральной школе. Петелька - крючочек, петелька - крючочек: абсолютно точно психологически все выстроено. Мне он кажется лучшим современным драматургом. У нас так писать сейчас не умеет никто. Глубоко, горько и очень смешно. С настоящим знанием человека и большой сердечной болью за него, порой даже граничащей с сентиментальностью. Мы поставили, по-моему, две его лучших пьесы и, мне кажется, почувствовали. Артисты, во всяком случае, замечательно играют. - Так это для малой сцены, для избранных. - Театральную публику составляет столь малое количество народа, что она уже отобранная, уже элита. К слову, и по этой причине театр всегда будет востребован, даже из соображений моды и чувства престижа. Вы видели? Не попали? А вот я попал. На малой сцене мне тоже интересно ставить. Устаю от своего полигона, от необходимости постоянно ощущать 23-й ряд. Надо иногда с микроскопом работать, с увеличительным стеклом - меленько, подробненько. У Константина Райкина надо брать видеоинтервью: диктофон не может зафиксировать всю гамму чувств, мгновенно отражающихся на его лице - МакДонах, конечно, замечательный автор. Но, по-моему, современному театру не хватает гражданского темперамента, прямого разговора о времени и о нас. - Я не люблю прямых высказываний, как и фиг в кармане. Объелся ими за свою жизнь. Считаю, что на каком-то этапе творческого развития это очень мешало папе. Ужасно, когда такому гениальному артисту приходилось говорить о шпунтах, гайках и вообще об экономике. Этакий театр при Госплане. Мне это неинтересно. - И все же история большинства театров начиналась с открытия своего современного автора: Чехова ли, Розова. - Не всегда. Вахтанговцы ведут летоисчисление от "Принцессы Турандот" Гоцци... - Верно, но они предельно его актуализировали. - Как и мы свое "Синее чудовище". И это, считаю, абсолютно правильно. Комедия дель арте - далекий от нас жанр и совершенно не русский. Великий спектакль Стрелера "Арлекин" с легендарным Ферруччо Солери у нас прогорел бы. Константин Райкин репетирует «Синее чудовище» со своими бывшими учениками, ныне артистами «Сатирикона» - ??? - Уверен. Он для фестивалей, для театральных дегустаторов. Мы не приучены к такому откровенному театру представления. Нам нужно искать свой русский ход. Изобретение Вахтангова - полное погружение в обстоятельства, переживания по системе Станиславского и вдруг неожиданное перечеркивание шуткой. Ныряние и выныривание. Я помню, так играла Адельму Максакова, буря эмоций, до слез доходила и с легкостью шуткой возвращала зрителей в театр. Публика попадалась и с удовольствием это осознавала. Наш русский ход через цирк, в котором традиционные маски - клоуны-коверные. - Плюс репризы. Не получится капустник? - Нет, слишком мучительные страсти. Настоящая любовь и настоящая ненависть - не в жанре капустника. Да и история сама жесткая и во многом мрачная, а цирк дает свободу фантазии (здесь ведь масса чудес-волшебств в отличие от "Турандот") и снимает напряжение и пафос. - Пафосу-то откуда взяться? - Хотелось бы избежать нелюбимого мной слова "сатира", но у этой истории есть адрес. Чудовище - многоголовая гидра, семь телевизионных "журавлей" с камерами, которые возвышаются над нами, то заглядывая в глаза выступающему, то резко разворачиваясь к толпе. У него ни души, ни сердца. Страшное существо, похожее на динозавра. - И страшнее зверя нет? - Так часто бывает. Страшное зло рождается из гениальных изобретений человечества. Телевидение - гениальное изобретение, но, попав в руки безбожников, становится силой дьявольской. - Вот уж действительно не русский ход, а русский код - до слез повеселиться. А казались несокрушимым оптимистом. - Я - горестный оптимист.
полная версия страницы