Форум » Архив форума » КОНСТАНТИН АРКАДЬЕВИЧ РАЙКИН » Ответить
КОНСТАНТИН АРКАДЬЕВИЧ РАЙКИН
Ирината: Константин Аркадьевич - это, если брать наше определение - СОЛНЦЕ. Самое большое, самое яркое и самом солнечное изо всех солнц. Но всё-таки это - ОСОБОЕ СОЛНЦЕ. Это - РАЙКИН. Вот и подумала... надо бы все его фотографии, интервью и проч., и проч. вынести тоже в ОСОБУЮ ТЕМУ. Начинаю вот с этой ссылки. Константин Аркадьевич показывает нам абитуриентов, приходящих на экзамены в творческие вузы...
Perfect: А видели фотографии отсюда? http://www.podkowa.ru/gallery/gallery00.htm Administrator/Ирината: Нууу... в принципе, видели. Где-то здесь они есть - в "наших солнцах", наверное. Но форум уже столь "глубок", что можно черпать давно позабытое "со дна" и вот так выпускать "на поверхность". Так что - спасибо за напоминание!
Ирината: Отсюда. Фрагмент. ...Только любовь способна на настоящую жестокость, враг который живет в каждом из нас. Убийство, ради мщения или ради спасения себя?Что лучше? Иметь пороки и платить за них убийством своего, второго я,или не иметь их, но будет ли это свободой? Вопросы....,слезы, стоя аплодирующий зал и благодарность Константину Райкину, за спектакль "Косметика врага"
Ирината: Отсюда. ...А вообще жизнь прекрасна! Не знаю, в какой по счёту раз иду на спектакль "Косметика врага", но иду туда. Сегодня, с Оксаной вместе. Спектакль, кстати, всем советую посмотреть. Там только два актёра на сцене будут играть для вас - Роман Козак и Константин Райкин. Имена их, я думаю, многим известны. Кстати говоря, "Косметика" в названии - от слова космос, про декоративную косметику и прочий Avon и L'Ocitane разговора нет. Спектакль "Косметика врага" поставлен по рассказу Амели Нотомб, молодой бельгийской писательницы. И ни слова я не скажу о сюжете - ибо тогда я выдам секрет, который ждёт в конце спектакля всех, кто придёт, чтобы это увидеть. Цитата о произведении: ""Косметика врага" - причудливый и метафизический триллер, который поражает своей философской глубиной. Ни одного лишнего слова, ни грамма жира, ни одного литературного завитка. Сто страниц динамита!"
Ирината: Отсюда. ...Аэропорт. Задержка рейса. Два злодея. Два напряженных часа без антракта... На мужской день, который один мой знакомый называет не иначе как "днем защитника от Отечества", Майя Ч. сделала классный подарок - мы отправились на спектакль Романа Козака "Косметика врага". Премьера случилась весной 2005 года, но я до сих пор не видел, как не смотрел, оказывается, многое из достойного внимания. Давали "Косметику" в Пушкинском (спектакль идет то там, то в "Сатириконе"). Крепкий, умный, местами остроумный и даже смешной текст бельгийки Амели Нотомб - роман, написанный в виде диалога. Да, слов много, и ближе к середине они утомляют. Но! Играют Константин Райкин и сам Козак. Играют изобретательно. В лаконичных декорациях - место действия, как и было сказано, аэропорт, причем парижский. Сюжет пересказывать не буду - кому интересно, тот найдет рецензии, а я не спойлер брату своему. И читать "Косметику" перед походом в зрительный зал не стоит - скучно знать финал детектива, а Нотомб написала почти детектив, если считать детективом, скажем, "Преступление и наказание". В двух словах: это зрелище, которое буду горячо рекомендовать всем друзьям-приятелям. Так вот и рекомендую! Один из лучших спектаклей, виденных мной в последние годы и у нас, и за границей. Убедился: на московской сцене К.А. Райкин - лучший актер на сегодня. Ну, а кто, если не он? Не люблю я location "Сатирикона", неудобный путь в Марьину Рощу, и его стеклобетонное здание не люблю, но надо в ближайшее время посмотреть (или пересмотреть) все спектакли с участием Райкина.
Casi: http://map.afisha.net/Magazine/Article.aspx?classid=68&ObjectID=284 Дуплетом в угол Елена Ковальская, Иван Пустовалов Мартин МакДонах — самый популярный драматург сезона. Уже четыре премьеры по его спектаклям вышли в Москве, теперь Константин Райкин репетирует сразу две его пьесы — и объясняет «Афише», чем хорош этот молодой ирландец. — Помнится, лет восемь назад в Москву приехали менеджеры лондонского театра Royal Court — агитировать за новую британскую драматургию. «Сатирикон» был у них в списке главных московских сцен, но им быстро объяснили: это серьезный театр, здесь современную пьесу не играют. И вот вы ставите в «Сатириконе» сразу две британские пьесы. Что же случилось? — Да мы и раньше ставили современную пьесу. Леонарда Герша, например, — «Такие свободные бабочки». И «Трехгрошовая опера» Брехта — не такая уж несовременная пьеса. Другое дело, что новым пьесам сложно выдерживать сравнение с Шекспиром или Островским. — А МакДонах выдерживает? — Да. — Сравнение с кем? — С Достоевским. — Вот это новость. МакДонах — и Достоевский. — Федор Михайлович, как никто другой, умел показать, как благие намерения выворачиваются всякими гадостями, которыми чревата человеческая натура. И это замечательно умеет МакДонах: в «Сиротливом Западе» об этом последняя сцена, и она гениально написана. Еще вот почему я его люблю: он правду пишет и не заблуждается, что все лучшее в человеке — природное, все мерзкое — от цивилизации и что хорошее непременно победит. Он горький драматург, но и замечательно смешной. — «Королева красоты» в Вахтанговском театре идет. А «Сиротливый Запад» про что? — Это жесточайшая пьеса. Там есть такой Иисус Христос — только он кончает жизнь самоубийством. Хотя это и не самоубийство, а жертва, которую он приносит, чтобы исправить двух чудовищных ублюдков. И еще есть девушка, влюбленная в священника. А он человек книжный и сталкивается с реальностью, только приехав в эту деревню, Линнен. И он сначала клюнул на природу, на то, что там все красивое и цветущее, а оказывается, в этой природе люди делают чудовищные вещи. — От ваших спектаклей впечатление, что вы взялись вывести на чистую воду всю мерзость мира. — Да нет, я ничего не собираюсь исправлять. Другое дело, мне небезразлично, как на меня реагирует публика. В отличие от кого-то другого. Я сейчас читаю книгу про Анатолия Васильева — мне интересно, хотя это совсем противоположный моему театр. Ведь я же когда-то был потрясен его спектаклями. Но однажды я своими ушами слышал, как он сказал, что не для людей их делает. — Для Бога? — Для Бога. И я подумал, что это большое высокомерие — так говорить. А кто не для Бога работает? Просто я подразумеваю, что Бог в каждом из людей. А книгу читать интересно. Не уверен, что я не брошусь когда-нибудь в это. Я ведь разными вещами занимаюсь, сейчас вот на малой сцене работаю. — МакДонах на малой сцене пойдет, потому что все-таки не может тягаться с Шекспиром? — Да нет, в этом смысле я человек смелый. Я ведь вынес на большую сцену и играю уже шесть лет «Контрабас» Зюскинда — вещь, которую на большой сцене не играет никто, кроме меня, в целом свете. Был такой всемирный фестиваль «Контрабасов» — и я на него не поехал, потому что они не могли обеспечить мне большую площадку. Они взяли какой-то кукольный театр, а это интересно на Красной площади играть, там же вселенская история, там человек со своим контрабасом стоит на земном шаре. А здесь уровень откровенности другой, это тоже модель мира — но в спичечной коробочке. — У ваших актеров связки на другие мощности рассчитаны. — Да нет, мы и «Великолепного рогоносца» на малой играли, и «Превращение» Кафки, сейчас здесь «Дурочка» идет. И потом, я лично соскучился по работе на малой сцене, я устаю от наших полигонов. Хотя понимаю, что они нас кормят, и вообще люблю театр больших форм. — А почему пьесы выходят дуплетом? — У МакДонаха это трилогия. Как она писалась: сначала «Королева красоты», затем «Череп из Коннемары», затем «Сиротливый Запад». И последняя пьеса — самая совершенная из трех, из нее слова не выкинешь, это такая мускулистая драматургия — я обожаю такую. Ведь все наши великие — Чехов, Пушкин, Гоголь — они для театра пописывали. И в мире есть только несколько людей одного масштаба, так хорошо знавших театр. Таким был Мольер, которого когда читаешь, просто поражаешься, как он знает, в какой момент кого-то ввести, как повернуть сцену, как вот в этом месте зал затихнет, а он его обманет. Так знал театр Гольдони, он жил театром. Таким был Островский. И МакДонах этим владеет. — Но почему из трех пьес вы взяли две? — Три истории происходят в соседних домах. И в каждом доме говорят про соседей. Это самостоятельные пьесы, но между собой они перекликаются. И мы решили сыграть их в одной декорации, в одном художественном решении. А «Череп из Коннемары» в эту систему не встраивается, там дело происходит еще и на кладбище. К тому же эта пьеса меня не так увлекла, а другие две я проглотил, давно не получал такого впечатления. Поначалу я не мог выбрать — что ставить. Понес их в другой театр, там мне предложили играть самому. А я же либо играю, либо ставлю. Но у меня такое к этим пьесам уже цельное отношение, что я бы другому режиссеру мешал. Артист ведь существо подчиненное. Замечательный актер тот, кто замечательно выполняет то, что нужно режиссеру, а богатство души ему нужно для того, чтобы как можно скорее сделать это своим. Нужно уметь быть исполнителем. Я это умею в себе переключать. — А вам как режиссеру какой нужен актер? — У меня тут Марьина Роща, на скучно играющих артистов долго не смотрят — встают и уходят. Некоторые возвращаются, впрочем, — просто пописать выходят. Но все равно это бывает очень неприятно. Думаю, мочевой пузырь у него победил, и вот бы он описался, забыв обо всем, как ребенок. Люди сюда приезжают с трудом, нужно людей отблагодарить за то, что они приехали, и не показывать им скучное. — И все-таки строитесь здесь же, а не перебираетесь в более удобное место. — Мы уже освоились здесь. В пристройке к театру будет два зала: новый малый и концертный зал для шоу, где могут быть и столики. А там, где сейчас котлован, будет театральная школа — уникальное заведение со сценой, выходящей прямо в сквер. Там мы будем проводить гуляния, уличные спектакли. Театр же — дело дурашливое, я не люблю этот умный брехтовский театр с его остранением — чтобы мысль не замутнилась и чтобы никаких эмоций, это мне кажется очень чужим. Вот приезжал Мартин Вутке, вы видели? — Видела. Великий брехтовский актер. — Вот мне все равно, по Брехту он играет или нет: я вижу фантастического артиста. И я понимаю, что он владеет техникой, и блестяще владеет, но он при этом невероятно живой. — Вы ведь знаете, наверное… — Что нас с ним сравнивают? Да, у Валеры Фокина даже была мысль «Двойника» с нами двоими сделать. Нет, Вутке восхищает меня, вот такой театр я люблю! И что я думаю: чувство юмора у актера — это и есть дистанция между актером и тем, что он играет. И не нужно быть приверженцем брехтовского метода, достаточно чувства юмора. — К слову, Вутке тоже любит Достоевского. — А для меня когда-то это был любимый писатель. Да что там — Достоевский мне меня объяснил когда-то. — Что из Достоевского? — «Записки из подполья». У него это была разминка перед всеми его великими романами, но это уже гениальная вещь. Подполье души, неоцененность, раскол по оси самолюбия — эти темы он уже там размял. Эта вещь нас породнила с Валерой Фокиным — мы, может, ничего больше вместе не сделаем, но все равно будем родственниками. Я-то считаю, что это была моя лучшая роль в жизни и, может быть, лучший спектакль Фокина. — Сколько вам было лет? — Когда играли спектакль, мне было 27 лет. А когда прочел — 24. Слава богу, у меня была сломана нога, потому что иначе я бы не дочитал. Меня поразило, что посторонний человек из другого времени столько про меня знает. Я думал: если он знает это, он должен знать и еще одну вещь. Переворачиваю страницу — а он и про это пишет. Так несколько раз было, и я зашвыривал книжку куда подальше. Потом брал костыли, доползал до угла и снова читал. Однажды я перевернул очередную страницу, а там написано: «Тогда мне было 24 года». И я подумал: да будь она проклята, эта книжка, а-а-а! Не хочу! Там было и то, что я сильно позже про себя стал понимать. — Не застала этого спектакля. — Его смотрел Ежи Гротовский в свое время. Он приезжал в Москву на два дня, и единственное, что захотел посмотреть, был тот спектакль. Мы играли в четыре утра, после его встречи с актерами «Современника». Тогда он был для меня таким кумиром, мне сложно было представить, что я когда-нибудь вообще его увижу. После спектакля он весь был залит слезами, в совершенном экстазе, а мы были поражены его реакцией. Мы тогда соединили «Записки из подполья» со «Сном смешного человека». «Смешного человека» играл Гарик Леонтьев, «Записки из подполья» — я с Леной Кореневой. Это был «бедный театр», мы играли при одном осветительном приборе где-то в углу на пятом этаже «Современника», потому что никаких малых сцен тогда попросту не было. Для меня это был, так сказать, момент истины. И это был единственный момент, когда мне было все равно, что про меня скажут. Почти все равно.
Ирината: Отсюда. Сходили на моноспектакль Константина Райкина. Ему уже почти 60. Но так помнится его герой в «Труффальдино», где он прыгает и кокетничает с Гундаревой, что на язык просится фамильярное «Костя». А у меня есть еще и собственное детское воспоминание. Не знаю, в Москве мы с мамой в театр ходили, или Сатирикон в Северодвинск приезжал, но начало такое: на сцену один за другим выпрыгивают персонажи в масках и принимаются скакать и танцевать в бешеном темпе. Каждый следующий круче предыдущего, и про каждого зал думает: «Вот этот – Костя!» Когда же наконец выскочил Костя, стало понятно, что все те были лучше друг друга на ступеньку, а Костя их всех – на целый этаж. Два часа в одиночку держать зал – героическое деяние, кто б спорил. Но в остатке – ощущение прочитанного мне вслух текста. Причем почитанного очень громко и настойчиво. С повторами, эмоциями, жестикуляцией и прочими шумами. Перечитала после спектакля книгу. У Зюскинда все спокойнее, мудрее, ироничнее. У Райкина – резче, громче, комичнее. Наверное, в театре так и надо, но…
Ирината: Педагогическая поэма. Юный Константин Райкин, будучи человеком и темпераментным, и литературно одаренным, вел донжуанский дневник.Записывал, так сказать, свои впечатления от начинающейся мужской жизни.По всем законам драматургии, однажды Костя свой дневник забыл, в раскрытом виде, на папином рабочем столе-и, вернувшись из института, обнаружил родителей с интересом изучающих эту беллетристику. -Даааа, протянул папа...-Интересно...Я в твои годы был скромнее сказал он, чуть погодя.. -Ну, ты потом наверстал,-заметила мама, несколько испортив педагогический процесс.Но педагогический процесс только начинался.Райкин -старший вдруг сменил тему. -Знаешь, Котя,сообщил он,-у нас в подъезде парикмахер повесился. Котя не сразу уследил за поворотом сюжета. -Парикмахер? -Да,печально подтвердил Аркадий Исаакович-,Повесился парикмахер.Оставил предсмертную записку.Знаешь, что он написал? Райкин-старший взял великую педагогическую паузу и, дав ребенку время сконцентрировать внимание, закончил -"Всех не переебреешь!!!" -Но стремиться к этому все-таки надо! смеясь, добавляет сегодня Райкин -младший, рассказывая эту поучительную историю... (из книги Шендеровича "Изюм из булки") Отсюда.
Casi:
Ирината: Страничка Константина Райкина на сайте Высшей театральной премии Москвы "Хрустальная Турандот". У Константина Аркадьевича две "Турандот"... И ведь это наверняка не предел!
Ирината: Наверное все об этом уже знают, но... Отсюда. (В статье речь идет об оригинальных коллекциях). ...Коллекционером запахов можно назвать Константина Райкина, который коллекционирует одеколоны...
Casi: Константин Райкин и Аркадий Райкин
Ирината: Добавляю на форум две фотографии Константина Аркадьевича. Фото: Paul Roeder.
Ирината: Фото: Paul Roeder. Довешена еще одна фотография Райкина.
Ирината: Отсюда. Беседуя для газеты с какой-нибудь знаменитостью, стараешься держаться одной темы. Но все равно разговор порой уходит в сторону. Эти отступления, как правило, остаются на диктофоне. А жаль. Теперь "И" публикует их в рубрике "Между тем". Константин Райкин в беседе с Валерием Выжутовичем Уже выросло целое поколение, в котором не каждый знает, как Константина Райкина кличут по батюшке. Обладателю знаменитой фамилии это скорее приятно. Он положил немало труда и таланта на то, чтобы его не воспринимали лишь как продолжение великого отца. Уже давно Константин Райкин - имя собственное. Но был в его жизни период, когда он работал вместе с отцом. Это ему далось непросто. - В начале 70-х вы ярко дебютировали в «Современнике», много чего там сыграли, имели успех. Это десять лет продолжалось. И вдруг - к папе, в Ленинградский театр миниатюр. Зачем? Вы же драматический артист. Что вас потянуло на эстраду? - Моя судьба в «Современнике» в самом деле складывалась вполне счастливо, я не был там обделен ролями. Но в какой-то момент я стал понимать, что меня интересует другой способ сценического существования, невозможный в «Современнике», при том, что я всегда любил этот театр, это был мой дом родной. Но из дома надо было уйти, потому что я вдруг четко увидел некие пределы, в которых я там буду развиваться. - А что вам было делать в Ленинградском театре миниатюр? - В том виде, в котором он существовал, там невозможно было делать ничего, кроме как подыгрывать отцу. Но я пришел туда на определенных условиях. Я имел с папой предварительный разговор. Я с ним договорился, что он мне позволит привести достаточно большую группу молодых артистов, с которыми я сделаю свой спектакль и далее буду делать спектакли без его участия. - Вы покусились на его монополию?! - Да, и он на это пошел. Мы выпустили спектакли «Лица», «Что наша жизнь?» Потом вышел мой моноспектакль «Давай, артист!» Это все было в жанре условной эстрады. Но отец был человеком внушаемым, и не только с моей стороны, что-то ему внушали и другие. Поэтому мне все время приходилось отвоевывать какие-то уже оговоренные вещи. Он просто забывал про них. Папа был человек настроения. Он увлекался людьми. Искренне. Как ребенок. И тому, кем он увлекся, он мог что-то наобещать. Тот приходил за обещанным, а папа его уже с трудом вспоминал. Поскольку я был его сыном, я мог сказать ему: «Ты что, с ума сошел? Ты же не далее как вчера пообещал человеку…» Я мог, условно говоря, устроить ему скандал. А кто-то другой не мог. Поэтому там бывали иногда очень печальные истории. Как хотел, так и расхотел. Как увлекся, так и охладел. И когда я ему приводил очередного артиста, которого мы хотели взять в театр ко мне, папа спрашивал: «А это кто?» Я отвечал: «Это новый артист». - «А зачем нам?» - «Ну мы же с тобой договорились, что у меня будет еще как минимум двенадцать человек» - «Двенадцать?!»… Я понимал, кто висит у него на ушах из числа так называемых доброжелателей. Я с ними встречался иногда. Ведь получилось так, что я оказался неким вторым лидером, театр-то был отцентрован на папу. Мы шесть лет работали вместе. Это было и прекрасно, и очень трудно. Прекрасно - потому что он был гениальный артист и потрясающий партнер на сцене. А трудно - потому что он, к сожалению, не обладал педагогическими способностями. Он не понимал, что у артиста может сейчас не получаться, а потом получится. Он с роли снимал моментально. А для артиста, особенно для молодого, это страшная трагедия. Да, происходило много таких вещей, к которым невозможно было привыкнуть. При том, что мы с ним были очень близкие люди. А в 1981 году Театр миниатюр переехал в Москву и вскоре сменил название, стал называться «Сатириконом». - При жизни отца вы смогли бы трансформировать «Сатирикон» в драматический театр? - В свое время мы с папой оговорили и это. Он не в башне из слоновой кости существовал. Он очень чутко чувствовал жизнь, ее ритмы, ее настроение. Он вдруг понял: то, что он раньше произносил со сцены, что было личной его привилегией и больше никому не позволялось, теперь можно прочитать в любой газете. Почему мне удалось убедить его отказаться от названия «Театр миниатюр»? Потому что времена изменились и сатира, уж если ею заниматься, должна выражать себя другими способами. Требовалась философская сатира. Такая сатира, которая исследовала бы происхождение порока. Жанр эстрадной миниатюры для этого не годился. - Со спектакля «Служанки», поставленного Романом Виктюком, началась трансформация «Сатирикона» в драматический театр. Как, по-вашему, Аркадий Исаакович воспринял бы «Служанок»? - Он бы их воспринял очень хорошо. Я в этом уверен. - Ему не чужда была эта эстетика? - Нет, не чужда. Он меня поражал другим. Он иногда хотел взять в свой театр что-то совершенно в него не вписывающееся. Если ему что-то нравилось из того, что он видел, он хотел это взять в свой театр. Он ни на миг не задумывался, что будет с этим делать. Если ему нравилась балетная постановка, он восклицал: «Ах, как было бы хорошо, если бы это шло на моей сцене!» Если папа приходил в восторг от исполнения музыкального произведения, он мечтательно говорил: «Вот если бы все это в нашем театре…» У него был хватательный рефлекс такой. Я думаю, ему было бы очень радостно оттого, что в «Сатириконе» появился серьезный репертуар. В любом случае я не мог идти по стопам папы. Это был бы для меня тупиковый путь. И никому не нужно, чтобы этот путь продолжался. Это был его путь. Он его прокладывал для себя.
Ирината: Отсюда. в театре теней.... души мы продолжили посещения "Сатирикона".... еще одна блистательная работа.... 'Косметика врага' по роману Амели Нотомб.... Райкин восхителен.... по ходу спектакля начинаешь просто ненавидеть его героя, но развязка переворачивает все с ног на голову....и от однозначности не остается следа... эдакая провокационная иньекция внутреннего зла.... Struggle whithin.... потрясающая игра... оч рекомендую сходить, если кто прочтет конешно.... ))))))))))))
Ирината: Сегодняшнее интервью К.А.Райкина. Российская газета. Имя собственное Уже выросло целое поколение, в котором не каждый знает, как Константина Райкина кличут по батюшке. Обладателю знаменитой фамилии это скорее приятно. Он положил немало труда и таланта на то, чтобы его не воспринимали лишь как продолжение великого отца Развивать тему "отец и сын Райкины" далее не имеет смысла. Эта тема давно исчерпана. Константин Райкин - имя собственное. Он все время что-то опровергал в скороспелых о нем представлениях. Сначала (блистательно дебютировав в "Современнике") - пошлую сентенцию, будто на детях гениев природа отдыхает. Потом (сыграв Сирано, Брюно, Грегора Замзу, Мэкки-Ножа, Гамлета, Ричарда III, короля Лира) - неизбывную, казалось, предназначенность на роли типа Труффальдино из Бергамо. Наконец доказал (поставив более 20 спектаклей) свое право на режиссуру, обнаружил (воспитывая будущих актеров в Школе-студии МХАТ) педагогический дар, продемонстрировал (став художественным руководителем "Сатирикона") способность быть эффективным театральным менеджером. Мы встретились в его театре через полчаса после того, как там закончилась репетиция. Играем в цирк! - Что репетируете? - Мы на большой сцене готовим постановку по пьесе Карло Гоцци "Синее чудовище". Это так называемая фьяба - философская сказка для взрослых. - Вы сами ставите? - Да, я сам ставлю. Это большая работа, в которой участвует значительная часть труппы. В основном - молодые артисты. Спектакль и рассчитан на молодую аудиторию. Там происходят всякие волшебства, целая цепь превращений... Мы решили, что по жанру это должен быть цирк. В афише и программке так и будет написано: "Синее чудовище. Цирк в двух частях". Мы играем в цирк. В комедии дель арте всегда есть куски, отдающиеся на откуп артистам. Важно только, раздухарившись, опять попасть в сюжет, не промазать. - У вас тоже предполагается импровизация? - На репетициях - да. Но не на публике. Я не приемлю такую импровизацию, когда сегодня артист пошел направо, завтра налево, сегодня заплакал, завтра засмеялся в этом же месте. Современный театр - это театр жесткого режиссерского рисунка. Импровизационным должно быть только самочувствие на репетициях. "У меня сложные отношения с самим собой" - Вы однажды признались, что у вас нет друзей. Что значит - нет? В каком смысле? - У меня нет друзей в ответственном понимании этого слова. А в обиходном значении, ну, к примеру, когда, обращаясь к собравшимся, вы говорите: "Друзья мои!" - таких друзей сколько угодно. Настоящих же друзей много не бывает. У меня когда-то был друг. Потом без всяких ссор мы перестали быть друзьями. Я не могу сказать, что с тех пор это место свободно. Оно просто заросло. Спустя много лет я вдруг обнаружил, что живу без друзей. И совершенно нормально себя чувствую. Без этого можно обойтись. - Это такое самоограничение, что ли? Дружба ведь требует неких душевных затрат, да и временем своим для нее надо жертвовать. - Нет, моя жизнь в этом смысле мне кажется совершенно правильной. Вы мне сейчас говорите о некоей ущербности моей жизни. Вроде как в ней нет места каким-то необходимым вещам. Нет, все, что необходимо, у меня есть. Просто друг мне, видимо, не нужен на данном этапе. Более того, если кто-то ко мне набивается в друзья, мне это подозрительно и даже неприятно. В этом театре я являюсь лидером. А лидер - это достаточно одинокое дело. - Вам свойственно самокопание? - Да, свойственно. У меня сложные отношения с самим собой. - Вас постоянно что-то не устраивает в самом себе? - Конечно. Я все-таки искусством занимаюсь. Хотя я знаю людей, которые удовлетворены собой и своим искусством. Я не испытываю желания следовать их примеру. Внятный успех - Что вам требуется, чтобы хоть на время перестать себя растравлять, мучить сомнениями? - Нужен внятный успех. - Что такое внятный успех? - Внятный успех - это большое количество аплодисментов и понимание в глазах зрителей. - Но это лишь внешние признаки успеха. - В театре успех выражается именно так. По-другому он трудно выражается. Успех - это когда зрители тебя очень полюбили и восторженно принимают. Это называется внятный успех. - Но сами-то вы лучше знаете цену своему успеху. - Знаю. Но в актерском деле эта цена определяется прежде всего реакцией публики. Для меня это самый важный показатель. - Тогда почему актеры говорят: "Публика дура"? Есть же в актерской среде такое выражение. - Есть. - Оно несправедливо? - Оно справедливо наполовину. Или наполовину несправедливо. Все зависит от того, как на это посмотреть. Либо коньяк пахнет клопами, либо клоп пахнет коньяком. Это вопрос оптимистического или пессимистического взгляда на жизнь. - Вам какой из этих взглядов более свойственен? - Я бы назвал себя мужественным оптимистом. И считаю, что театр - это такой вид искусства, который абсолютно невозможен без публики. Я не понимаю режиссеров, которые говорят, что им интересен процесс, а не результат. Не приемлю критиков, которые утверждают, что все, имеющее шумный успех, - дешевка. Это для меня люди почти враждебные. Конечно, бывает разный успех. И разная публика. Существует успех какой-нибудь низкопробной эстрадной звезды, которая у огромного количества публики с неразвитым вкусом срывает аплодисменты. А есть успех Спивакова, Башмета... Их успех у публики, заполняющей зал Консерватории или Дома музыки. При том, что второго или третьего зала они уже не соберут. - Вы могли бы составить портрет вашего зрителя? - С трудом. Он ведь очень разный, этот зритель. И хорошо, что он разный. Я не люблю молодежный зал. Я не люблю пожилой зал. Я вообще не люблю однородный зал по социальному, возрастному или половому составу. Настоящий театр, как я его себе представляю, это театр, который пробивает всех. Где в одинаковый восторг приходят старики и дети, жлобы и интеллигенты, мужчины и женщины, богачи и бедняки. Провинция по географии и по сути - Успех в Москве и успех на гастролях в провинции - это разный успех? - Провинция принимает более бурно. Провинциальный зритель доверчивее, простодушнее. Хотя провинция - понятие не географическое. Провинции в определенном значении этого слова хватает и в Москве. Я однажды, много лет назад, на каком-то столичном заводе столкнулся с публикой, которая вообще не понимает человеческих слов. Абсолютно. Люди не понимают, когда к ним обращаются с устной речью. Не понимают сложносочиненных предложений. Междометия с матом они понимают. А нормальную речь - нет. В то же время есть географически удаленные от Москвы города, где очень много замечательных зрителей. Там публика, как правило, более непосредственная и менее снобистская. Все-таки в Москве много снобизма, много оглядки на окружение: не прослыву ли я дураком, раньше всех зааплодировав? По сути это тоже провинциальность. Мы все-таки еще довольно дремучие люди. Мы очень подозрительны. Мрачны. В нас очень много пещерного, языческого. - А западный зритель не таков? - Он тоже разный. Но если взять, к примеру, Нью-Йорк, там публика сразу, как в розетку, включается, с первой шутки. И реагирует бурно. У нас такое может быть только в Мухославске каком-нибудь. Но только в том случае, если там есть театр. Я ведь знаю провинциальные российские города, где тоже не понимают сложносочиненных предложений. Потому что там нет театра. Когда я в свое время концертировал, я мог на спор сказать, не узнавая специально, есть в этом городе театр или нет. Это всегда видно. Видно по тому, отсутствует или присутствует навык восприятия речи. "Театр существует только в настоящем времени" - Вы успех программируете? Пытаетесь его просчитать, скалькулировать? - Конечно. При этом всегда ориентируюсь на себе подобных. Исхожу из того, что, если мне что-то нравится, это должно нравиться и зрителям. - Театральный успех должен быть непременно датирован сегодняшним днем? Или это необязательно? Допустим, на премьере спектакль провалился, публика и критика его не приняли. Но пройдут годы, и он будет понят, оценен, возможно, его даже объявят шедевром. - Я не верю в такой вот отложенный успех. Театральные сроки ведь очень малы. Театр - это все-таки искусство настоящего времени. Оно не имеет времени будущего или прошедшего. Зрителям все равно, как ты будешь завтра играть или как ты играл вчера. Предположим, они тебя знают по каким-то ролям и поэтому аплодисментами встречают твой выход. Это маленький аванс доверия и любви за то, что ты сделал раньше. А теперь, будь любезен, пеки им пирожок сию минуту, на их глазах. Сделаешь хорошо - молодец. Сделаешь плохо - плевать им на то, что ты когда-то что-то делал хорошо. Они тебя сейчас понять должны, а не когда-нибудь потом. "Папа был человек настроения" - В начале 70-х вы ярко дебютировали в "Современнике", много чего там сыграли, имели успех. Это десять лет продолжалось. И вдруг - к папе, в Ленинградский театр миниатюр. Зачем? Вы же драматический артист. Что вас потянуло на эстраду? - В какой-то момент я стал понимать, что меня интересует другой способ сценического существования, невозможный в "Современнике", при том, что я всегда любил этот театр, это был мой дом родной. - А что вам было делать в Ленинградском театре миниатюр? - В том виде, в котором он существовал, там невозможно было делать ничего, кроме как подыгрывать отцу. Но я пришел туда на определенных условиях. Я имел с папой предварительный разговор. Я с ним договорился, что он мне позволит привести достаточно большую группу молодых артистов, с которыми я сделаю свой спектакль и далее буду делать спектакли без его участия. - Вы покусились на его монополию?! - Да, и он на это пошел. Мы выпустили спектакли "Лица", "Что наша жизнь?" Потом вышел мой моноспектакль "Давай, артист!" Это все было в жанре условной эстрады. Но отец был человеком внушаемым, и не только с моей стороны, что-то ему внушали и другие. Поэтому мне все время приходилось отвоевывать какие-то уже оговоренные вещи. Он просто забывал про них. Папа был человек настроения. Он увлекался людьми. Искренне. Как ребенок. И тому, кем он увлекся, он мог что-то наобещать. Тот приходил за обещанным, а папа его уже с трудом вспоминал. Поскольку я был его сыном, я мог сказать ему: "Ты что, с ума сошел? Ты же не далее как вчера пообещал человеку..." Я мог, условно говоря, устроить ему скандал. А кто-то другой не мог. Поэтому там бывали иногда очень печальные истории. Как хотел, так и расхотел. Как увлекся, так и охладел. Мы шесть лет работали вместе. Это было и прекрасно, и очень трудно. Прекрасно - потому что он был гениальный артист и потрясающий партнер на сцене. А трудно - потому что он, к сожалению, не обладал педагогическими способностями. Он не понимал, что у артиста может сейчас не получаться, а потом получится. Он с роли снимал моментально. А для артиста, особенно для молодого, это страшная трагедия. - При жизни отца вы смогли бы трансформировать "Сатирикон" в драматический театр? - В свое время мы с папой оговорили и это. Он не в башне из слоновой кости существовал. Он очень чутко чувствовал жизнь, ее ритмы, ее настроение. Он вдруг понял: то, что он раньше произносил со сцены, что было личной его привилегией и больше никому не позволялось, теперь можно прочитать в любой газете. - Со спектакля "Служанки", поставленного Романом Виктюком, началась трансформация "Сатирикона" в драматический театр. Как Аркадий Исаакович воспринял бы "Служанок"? - Он бы их воспринял очень хорошо. Я в этом уверен. - Ему не чужда была эта эстетика? - Нет, не чужда. Он меня поражал другим. Он иногда хотел взять в свой театр что-то совершенно в него не вписывающееся. Если ему что-то нравилось из того, что он видел, он хотел это взять в свой театр. Он ни на миг не задумывался, что он будет с этим делать. У него был хватательный рефлекс такой. Я думаю, ему было бы очень радостно от того, что в "Сатириконе" появился серьезный репертуар. В любом случае я не хотел идти по стопам папы. Это был бы для меня тупиковый путь. И никому не нужно, чтобы этот путь продолжался. Это был его путь. Он его прокладывал для себя. Байка, похожая на правду Марк Розовский придумал и пустил гулять историю, будто однажды к Константину Райкину заявилась юная корреспондентка и приступила к беседе: "Константин... простите, как вас по батюшке?" И будто бы Райкин тут же ее выставил за дверь. Байка. Но как бы то ни было, худрук "Сатирикона" признается: "Я всегда буду сыном Райкина. И умру, что бы я ни сделал в профессиональной жизни, сыном Райкина. Для большинства населения страны я - сын великого отца".
Ирината: Между прочим, спектакль Косметика врага сегодня играется в Киеве. И в 12.00 там прошла пресс-конференция Константина Райкина. Будем теперь ждать материалов в прессе. Обещаю информировать!
Ирината: click here Константин Аркадьевич Сегодня Аркадий Райкин встречался с нами, тобишь украинской прессой. И вот что из этого получилось. "Меня зовут Константин Райкин, родился в Ленинграде, работаю артистом и художественным руководителем театра «Сатирикон». Являюсь сыном Аркадия Райкина.... если кто не знает. Пожалуй все... для тех, кто меня не знает. Задавайте вопросы!" "Я предстаю во всей красе, только, если видеть меня на сцене. Если не видеть меня на сцене, то я просто пожилой, некрасивый дядька. Ну кто-то, может, заметит во мне какие-то проблески остроумия, ума и таланта. Но это только самые прозорливые!" "Самое неинтересное времяпрепровождение – это рассуждение о взаимоотношениях Президента и того, того, того. Как говорил Пушкин: «Зависеть от царя, зависеть от народа - Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому отчета не давать. Себе лишь самому служить и угождать; для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи». «Люблю посещать другие театры и не люблю, когда мне там не нравится. Я ходящий и смотрящий человек. Есть люди, которые вдохновляются от чужих неудач. Я наоборот: очень радуюсь чужим успехам и испытываю стыд за чужие неудачи». "Есть такая оригинальная фраза, я часто ее слышу и от нее у меня уже рвотный рефлекс. Каждый думает, что он ее говорит первым: «Обычно говорят, что природа отдыхает на детях великих людей». А я думаю: сейчас я тебя задушу! Оригинал!"
Ирината: Отсюда. Константин Раикин: «Чужими неудачами не вдохновляюсь» Вчера в Киеве снова был Константин Райкин. Снова – потому что не так давно театр «Сатирикон» в украинской столице уже гастролировал. На этот раз Райкин взял с собой лишь худрука московского Театра им. Пушкина Романа Козака и их совместный спектакль «Косметика врага», который в прошлом году мы уже имели счастье лицезреть. В спектакле Райкин, по его же словам, играет редкого негодяя. Видать, уже с утра входил в образ – потому как поначалу был явно не в настроении. – Ну-у... Здравствуйте, – начал Константин Аркадьевич общение с журналистами. – Меня зовут Константин Райкин. Я родился в Ленинграде. Худрук театра «Сатирикон». Сын Аркадия Райкина. И не понимаю, о чем мы будем говорить. Меня раздражает ситуация, что никто из вас спектакля не видел. А если вы меня не видели на сцене, то нечего восхищаться: я просто пожилой некрасивый дядя. Хотя, может быть, кто-то и найдет во мне признаки ума и таланта... Хотя потом он все же разговорился... О спектакле В «Косметике врага» по роману знаменитой бельгийской писательницы Амели Натом я играю редкую сволочь. Я думал, что Ричард III – самый мерзкий персонаж – оказывается, нет. Кстати, Амели Натом была недавно в Москве и посмотрела наш спектакль. Сказала, что это – лучшее его воплощение на сцене. Я, честно говоря, совершенно с ней согласен. Об Украине и сале С Украиной у меня связаны самые нежные чувства: я провел здесь большую часть своего детства, у меня жена украинка, дочь наполовину украинка, считаю, что украинцы – самый красивый народ. И знаете... мало кто любит сало так же сильно, как татары и евреи. Я сало обожаю. Тем более, что я – человек православный. Мне можно... О «Сатириконе» и «Современнике» «Современник», в котором я проработал больше десяти лет, – это школа. Другое дело, школу надо когда-то заканчивать и идти дальше. Ну, это я так думаю. Я в этой школе многое приобрел, но меня интересовала другая дорога. Дорога «Современника» – это советские бытовые психологические пьесы. Там всегда пьесы Володина, Рощина, Гельмана считались более важными, чем Шекспир, Чехов и Гоголь. Я никогда не жалел, что ушел из «Современника», хотя и продолжаю их любить. Просто в какой-то момент ты взрослеешь и начинаешь понимать, что тебе интересно. Мне интересна какая-то театральная поэзия, смещенная реальность, Шекспир, Мольер... Что касается «Сатирикона» – я бы не сказал, что он начался со спектакля «Служанки». Просто после смерти папы от нас ждали какого-то продолжения, а при помощи «Служанок» мы сломали шею стереотипу – сделали совершенно иной спектакль по отношению к тому, что от нас ожидали, и имели огромный успех. Сейчас я ориентируюсь по себе: что лично мне было бы интересно увидеть на сцене, то и ставлю. И всегда рассчитываю увидеть в зале себе подобных, и таких, как показывает мой опыт, достаточно много. Я высоко ценю свою похожесть на многих. Хотя многие ценят именно свою непохожесть. О театральной жизни в Москве Я могу служить театральным экскурсоводом по Москве: я – из «смотрящих» худруков, люблю посещать другие театры и люблю, когда мне там нравится. Есть люди, которые очень вдохновляются от чужих неудач, я же наоборот – радуюсь чужому успеху, чужие неудачи вызывают во мне разве что стыд. Замечательные есть спектакли у Камы Гинкаса, у Петра Наумовича Фоменко, просто события в театральной жизни Москвы стали появляться в театральных институтах. Да и наш театр – при всей моей скромности не могу этого не сказать – выпускает спектакли мирового уровня. И артисты у нас появились просто мирового уровня, все моложе меня – Женя Миронов, Максим Суханов, Маша Аронова, Галя Тюнина. Испытываешь гордость просто, когда видишь такого уровня мастерство! Я сейчас преподаю в Школе-студии МХАТ, второй курс уже веду – первый практически в полном составе я взял к себе в театр. Мы вот со студентами ездили в Нью-Йорк и в Центре Барышникова дали пару мастер-классов. Собрался весь театральный Нью-Йорк – огромный интерес, мы просто не ожидали... Слова «МХАТ» и «Станиславский» для них – святые. О политике Не хочу о ней даже говорить! Существует такое очень поверхностное мнение, что политика – важнее всего. Это – полная ерунда! Есть вещи гораздо более высокие и интересные. О театре и кино С кино у меня сейчас никаких отношений. Я его люблю, смотрю, недавно вот порадовался за успех своего бывшего артиста Сережи Урсуляка, который снял «Ликвидацию» – он ведь 17 лет у меня в театре прослужил! Со своим участием чего-то смотрю иногда... Просто для меня всегда работа в театре была несравнима ни с чем по интересу и трудностям. Где бы я чего ни играл на пленке – я умею в тысячу раз больше! И то, что я умею, я могу реализовать только в театре. То, что я делал на экране – это такие детские бирюльки. Взять «Труффальдино из Бергамо» – хороший фильм, но в это же время я играл в театре «Записки из подполья» Достоевского – лучшую, может быть, роль за всю мою жизнь. Сейчас не снимаюсь. Понимаете, я так занят в театре... В месяц играю 6 названий, и роли, как вы понимаете, не маленькие – в «Косметике врага», к примеру, у меня 70 страниц текста, я 2 часа говорю на сцене! Сейчас, может быть, сам сниму кино – есть у вас в Киеве такая драматургесса Маша Ладо, одну ее пьесу я давно хотел поставить на ТВ. Пьеса замечательная – о провинциальном камерном оркестре, куда попадает один странный человек... С осени, наверное, начнем делать телефильм – сниму в нем в основном своих актеров. Я их вообще сниматься отпускаю, но отношусь к этому так, как должен относиться хозяин. Формулировка такая: «Театр не возражает против съемок в свободное от работы в театре время». Они у меня много снимаются, но актер не должен подводить театр, срывать премьеру... В этом случае мы с ним расстаемся: это предательство. А я... Ну, у Михалкова, может быть, снялся бы... Даже разгреб бы что-нибудь в своих театральных планах. Ну, еще, может быть, у Урсуляка – мы хорошо друг друга понимаем. Но я не остро этого хочу. Я остро хочу чего-то в театре. Понимаете, я уже взрослый человек и знаю, что слава – совершенно не самое главное. У меня было время, когда меня знали все – от мала до велика. Приятно, но я эти времена пережил, есть уже целое поколение людей, которые меня знать не знают – и ничего, нормально. Хотя в молодости это, конечно, манит безумно, и возникает это дьявольское ощущение, что за это ты можешь отдать вообще все! Это очень опасно... О своих желаниях Мои желания совершенно конкретны: хорошо сыграть и хорошо поставить. Это для меня самое главное. Знаете, о чем я думаю, когда возникают какие-то острые ситуации в мире? «Ой, успеть бы премьеру выпустить... Дали бы сыграть...». Наверное, когда Господь Бог хочет все покрыть мраком, Он вдруг видит нас, работающих честно, не покладая рук, и думает: «Вот из-за них еще подожду немножко». Понимаете? Вот не потому, что Ющенко с Путиным, а из-за нас... Автор: Виктория АРОНОВА Было время, когда меня знали все – от мала до велика. Приятно, но есть уже целое поколение людей, которые меня знать не знают – и ничего, нормально. Я уже взрослый человек и знаю, что слава – совершенно не самое главное.
Perfect: Прелесть)))))
полная версия страницы