Форум » Архив форума » Константин Аркадьевич Райкин, ЧАСТЬ 6 » Ответить
Константин Аркадьевич Райкин, ЧАСТЬ 6
Administrator: ЧАСТЬ 1 ЧАСТЬ 2 ЧАСТЬ 3 ЧАСТЬ 4 ЧАСТЬ 5
Administrator: Российская газета В Петербург на открытие выставки к 100-летию Райкина приехал его сын Райкин побывал на открытии выставки "Человеческий голос. Аркадию Райкину посвящается", приуроченной к столетию со дня рождения артиста. Экспозиция представлена в Санкт-Петербурге, в Мемориальном музее-квартире актеров Самойловых. - Многие экспонаты я вижу впервые! - удивился Константин Райкин, сын Аркадия Исааковича, посетивший выставку. - Даже подумать не мог, что все эти вещи долгие десятилетия хранились в разных музеях и личных коллекциях. Организаторы выставки показали Райкину-младшему подлинные костюмы и маски его отца, а также инсталляцию "ванны, в которой мы на зиму огурцы засолим" широко известную по фильму "Люди и манекены". Кроме того, впервые взору публики предстали фотографии и афиши из концертных программ военных лет, кукла Аркадия Райкина, сделанная Сергеем Образцовым, а также уникальные личные вещи артиста. Константин Райкин не мог скрыть своего волнения. - Ощущения такое, словно у Аркадия Исааковича в гостях побывали, - резюмировали посетители выставки. - Видимо, Константин Райкин испытывает те же чувства. По ссылке - фоторепортаж Евг.Асмолова.
Administrator: Санкт-Петербургский курьер Константин Райкин: «Стеб – это веточка древа цинизма» Петербург отметил столетие Аркадия Райкина открытием Театра эстрады, носящего его имя и гастролями московского театра «Сатирикон», которым руководит сын великого артиста. Накануне творческого вечера Константина Райкина, который проходил в здании на Большой Конюшенной, и состоялся в Театре Эстрады этот разговор о его отце, о театре и о существовании «ленинградского интеллигента с московской «пропиской» в сегодняшнем дне. - Константин Аркадьевич, что такое для вас Театр эстрады? - Первый театр, который я увидел в своей жизни, это папин театр. Года в три или, может быть, два с половиной меня привели сюда на какое-то папино представление… И впоследствии, спустя много-много лет, когда я, гордый тем, что стал артистом московского театра «Современник», приезжал сюда на гастроли, а папа еще работал в Ленинграде, мы приходили в этот зал с артистами «Современника» и Галиной Борисовной Волчек. Папин театр никогда не имел своего собственного помещения, пока не переехал в Москву. В Ленинграде были только две комнаты, арендованные Театром миниатюр под руководством Аркадия Райкина: в одной комнате репетировали, в другой находилась бухгалтерия. Но чаще всего папа выступал именно здесь и очень любил этот зал. Я помню все эти триумфы безумные, влюбленную атмосферу зала, температура которого всегда зашкаливала. Так что для меня это здание всегда будет связано с Аркадием Райкиным. Здесь происходило много примечательного и интересного: здесь происходила папина встреча с Марселем Марсо, здесь на спектаклях по своим пьесам был Луи Арагон… - Какое впечатление на вас произвел обновленный театр? - Сейчас это место еще не «намоленное». Размер зала на 500 человек - это среднее театральное пространство, которое дефицитно и драгоценно. Есть большие театральные залы, где 1000 мест, есть малые - в районе 100-200 человек. А здесь совершенно замечательное и редкое среднее театральное пространство, по которому я уже скучаю творчески, в районе 500 мест, когда видны из последнего ряда глаза актера, тончайшие нюансы его мимики, так что у меня очень хорошее впечатление. - Сохраняет ли современная эстрада традиции театра Аркадия Райкина и надо ли сохранять эти традиции? - Нынешний эстрадный стеб не имеет к папе никакого отношения. Стеб – это некая веточка древа цинизма. Помню, прочел где-то название статьи «Обыкновенный цинизм». Это очень правильное название – от цинизма до фашизма не далеко. Сейчас осмеивается все, и все осмеивается дьявольским смешком, ядовитым и безбожным. Это антипозиция по отношению к творчеству Аркадия Райкина, которое всегда было интеллигентно-позитивным. Папа был абсолютным романтиком, окрыленным энергией заблуждения. Это такое очень толстовское выражение «энергия заблуждения», смысл которого близок к цитате из Пушкина «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Возвышающий обман – это более истинная вещь, нежели мелкая конкретика «голой правды», носящей дьявольский оттенок. Папа верил, что театр может повлиять на течение жизни, на людей, на пороки, на власть. Все его творчество светлое. Он был высоко одухотворенным человеком, верующим в позитивные качества, чем он и отличается от того «черного», ядовитого и педалирующего юмора, который есть сейчас. А сейчас наступило время безверия и разочарования, которые являются уделом слабых. Зло ужасно импозантно, а дьявольщина привлекательна. Христианские нормы, установки сейчас не модны. Не модны и те, кто говорят о добре хорошо, а о зле - плохо. Но идти по стопам Аркадия Райкина глупо и убийственно: он был гениальным артистом, он создал целый жанр «Аркадий Райкин», который сам собой и «закрыл». Отец всегда выходил на сцену с огромной любовью к зрительному залу. Это и есть главное правило, которое и надо сохранить в идеологии театра. Сейчас есть масса замечательно талантливых режиссеров и актеров, которые имеют совершенно другие установки относительно общения со зрительным залом, энергии общения, даже равнодушия к зрительному залу. «Я тут с Богом разговариваю», а зрители просто до этого разговора допускаются… Мне кажется, что это – проявление гордыни и высокомерия. Папа выходил на сцену с огромной, рвущейся из него любовью к зрительному залу. Это очень правильно, по крайней мере, в нашей стране, в нашем пространстве культурном. И мне это передалось генетически. - А любовь к дисциплине вам от отца передалась по наследству? Подразумевает ли свобода дисциплину и не ограничивает ли дисциплина творческую свободу? - Свобода имеет к дисциплине непосредственное отношение. Дисциплина – это привычное, ставшее частью твоей натуры самоограничение. Без нее ни одно дело, прежде всего, творческое, невозможно. Театр – это коллективное творчество. В нем велика зависимость каждого от каждого, что требует колоссальной дисциплины. Поэтому хороший театр гораздо более сильная организация, чем, скажем, армия. При советской власти я с концертными бригадами поездил по разным войскам, и убедился, насколько маленькая концертная бригада артистов гораздо более дисциплинирована и сплочена, чем наша в те годы хваленая армия. И мы, слаженно работавшие как часы, запросто могли победить эту армию. Регулярная вечерняя работа, репетиции организуют и сплачивают очень хорошо. Творческий работник – это поджарый, волкообразный человек, у которого живот втянут, прилеплен к спине. Это мобильное, дисциплинированное, настроенное на работу существо, и таких большинство (в нашем, по крайней мере, театре), все остальное – отклонение. - Вы не возражаете против того, чтобы артисты вашего театра снимались в кино? Нет ли у вас творческой ревности? - Ревности никакой нет, напротив, театру это выгодно. Это невыгодно, недопустимо и разрушительно только в одном случае: если нарушается дисциплина - актер не приезжает на репетиции и спектакли из-за того, что он снимается. У нас работают, например, и много снимаются такие замечательные дисциплинированные театральные артисты, как Граня Стеклова или Макс Аверин. Макс очень много играет в театре, он жадный до работы прекрасный актер, и я никогда не знаю, что он снимается по ночам. Утром он всегда в идеальной форме приезжает на репетиции… Но любой умный артист знает, что кузница мастерства – это театр, а кино только потребляет то, чему он научился в театре. Только в театре можно развиваться творчески, времени на творческий поиск в кино нет, и мастером можно стать только в театре. - Легко ли быть сыном такого мастера, как Аркадий Райкин? - Быть сыном Райкина – это тяжелая работа, по крайней мере, когда находишься в той же профессии. Это же не просто «Вот повезло!» Ведь меня большинство народонаселения знает как «сына Райкина», вот и подумайте сами, быть в 60 лет «сыном Райкина» - хорошо это или плохо… Для меня плохо. Миллион раз я уже слышал фразу: «Вот говорят, что природа отдыхает на детях великих людей, но это, как раз, тот случай…» Причем каждый, кто ее произносит, считает, что он первый это говорит… Да скоро природа на мне уже вообще отдохнет! И больше позора, чем в детстве, когда нянька Тася вела меня в сад и говорила: «Пустите, это сын Райкина идет», я не переживал. Я не люблю владеть тем, что мне не принадлежит, и такой интерес ко мне лично мне не интересен. Если спросить у рядового гражданина: «Что вы думаете про сына Райкина?», он ответит что-то вроде «Он талантливый, но не так, как папа». А при этом он меня не знает и в театре не видел. Вообще неверно сравнивать кого-то. Второй Райкин не родится никогда – такого, как папа, больше не будет. Но и то, что делаю я, не может делать никто на свете. Записала Екатерина Омецинская
Наталья: «ЗОЛОТОЙ СОФИТ» сезона 2010-2011 годов. Лауреаты
Innamorata: Нашла в блоге знакомой: главная достопримечательность Неаполя Костя Райкин :-D фоткала издалека, чтоб не тревожить человека за отдыхом, но он видать почуял папараци :-D
Anja: Вечер памяти Романа Козака в ЦДА
Administrator: Новая политика Райкин: для некультурных людей свобода – это свобода хамить Актер Константин Райкин сказал в интервью Фонтанке.ру, что на Манежную площадь выходят люди, образованием которых государство не занималось. По его мнению, для некультурных людей свобода – это свобода грабить и хамить. Райкин также сказал, что на эстраду сейчас выходят, в основном, некультурные люди. Он заявил, что юмор и лексикон среднего артиста невыносим. "И мозгами, и душами надо заниматься, – сказал Райкин. – Это должна быть самая главная работа людей, облеченных властью – образование, наука и культура. Потому что дать свободу людям, чьи души и мозги работать не умеют, – все равно, что дать свободу в тюрьме. Для некультурных людей свобода – это свобода грабить, убивать, хамить, клеветать. Свято место пусто не бывает. Как только в мозгах образуется пустота, там поселяется дьявол. Национализм – это дико манкая вещь. На Манежную площадь выходят вот такие упущенные государством люди". Райкин сказал, что сейчас эстрадные артисты предоставлены сами себе, у них нет своей школы, нет высокой режиссуры. По его словам, современная эстрада "фонтанирует бесконтрольно и, часто, бессмысленно и пошло". "Среди "эстрадников" есть талантливые люди, хорошо поющие, но бесвкусица и заштампованность у них страшная, – сказал Райкин – "Эстрадники" занимаются бессмысленной самодемонстрацией. У них сразу проявляются чудовищные, главные, махровые ошибки педагогов: ребята не понимают, зачем они выходят на сцену, они ничем не одухотворены, или цели их настолько низкие, что вообще недостойны выхода на сцену. На них сразу ракушками налипают все гадости, которые в современной эстраде есть. А ведь эстрада – это один из видов искусства со своими задачами, идеалами, сверхзадачами, окрыленностью. У нас же на эстраду выходят, в основном, некультурные люди. Я не говорю о некоторых представителях, которые являются исключениями. Юмор, да и лексикон сегодняшнего среднего артиста – невыносим. Школы нет, культуры нет". По материалам источника: Фонтанка.ру
GLAFIRA: Константин Райкин: «Для некультурных людей свобода – это свобода хамить, грабить, убивать» На этот раз Константин Аркадьевич Райкин привез в Петербург свой театр - «Сатирикон им. А.Райкина» по приглашению только что открывшегося после ремонта «Театра эстрады им. А.Райкина». Поводом для приезда было столетие выдающегося артиста сатирического жанра Аркадия Райкина. Встретились мы с Константином Райкиным в гримерке его отца. И на какие бы темы мы ни говорили – об эстраде, демократии и диктатуре, режиссере Валерии Фокине и артисте Олеге Табакове, - в разговоре то и дело возникали «папины слова», «папин взгляд», истории «про папу». Отчего появилось ощущение четко отлаженной связи времен и поколений, которая, очевидно, и позволила Константину Райкину стать тем, чем он стал: большим, разносторонним артистом, педагогом, создателем одного из самых успешных театров страны. В самом начале разговора в гримерку вошел Юрий Гальцев, да так и остался сидеть до самого конца беседы. - Константин Аркадьевич, раз Юра Гальцев здесь с нами сидит, начну с вопроса про нашу отечественную эстраду. Что вы думаете о ее нынешнем состоянии? И какой вам видится ее функция? Должна она «жечь сердца людей» или только развлекать? - Мне кажется, самая большая проблема нашей эстрады – это отсутствие школы, отсутствие некоего эстрадного Станиславского, который бы подытожил и развил огромный положительный опыт российской эстрады. У нашей эстрады нет высокой режиссуры. Артисты предоставлены сами себе. Когда-то возникло такое явление искусства как русский балет – и мы в этой области стали впереди планеты всей. Почему? Потому что произошло осмысление, суммирование знаний, навыков, достижений – возникла школа балетная. Ну а потом драматическая. Эстрадные островки сейчас не собираются в материк. Поэтому неоткуда взяться особой эстрадной этике, эстетическим законам, не существует прививки вкуса. Эстрада наша сейчас похожа на вырвавшийся из чьих-то рук брандспойт – она фонтанирует бесконтрольно и, часто, бессмысленно и пошло. Приведу пример. В московском Доме актера есть традиция устраивать вечера выпускников театральных вузов – ГИТИСа, «Щепки», «Щуки», Школы-студии МХАТ. Выглядит это довольно симпатично. Но вот недавно организаторы стали туда приглашать еще и выпускников эстрадных отделений. И рядом их нельзя поставить – молодых актеров драматического театра и «эстрадников». Среди «эстрадников» есть талантливые люди, хорошо поющие, но бесвкусица и заштампованность у них страшная. Драматические ребята - они живые, естественные, свежие, настоящие, хотя иногда в чем-то и несовершенные. А «эстрадники» занимаются бессмысленной самодемонстрацией. У них сразу проявляются чудовищные, главные, махровые ошибки педагогов: ребята не понимают, зачем они выходят на сцену, они ничем не одухотворены, или цели их настолько низкие, что вообще недостойны выхода на сцену. На них сразу ракушками налипают все гадости, которые в современной эстраде есть. А ведь эстрада – это один из видов искусства со своими задачами, идеалами, сверхзадачами, окрыленностью. У нас же на эстраду выходят, в основном, некультурные люди. Я не говорю о некоторых представителях, которые являются исключениями. Юмор, да и лексикон сегодняшнего среднего артиста – невыносим. Школы нет, культуры нет. - То есть, Юрий Гальцев, который, едва получив в распоряжение петербургский Театр Эстрады, сразу набрал курс в Театральной академии, - поступил правильно? - Да, конечно. И надо собирать педагогов из разных городов - их не так много. На таком курсе обязательно должны преподавать специалисты по драматическому театру – нет же четкого водораздела между эстрадой и драматическим театром, они обогащают друг друга. Вот, скажем, меня вызывает режиссер Юрий Бутусов, относительно молодой человек, который у нас в театре поставил несколько серьезных спектаклей, – и дает мне по башке. И это очень хорошо: артист такой человек, который, независимо от ранга и от возраста, должен быть временами поставлен в угол и наказан. Обязательно. Без этого нельзя жить артисту. А «эстрадники» наши – они же без руля и без ветрил существуют. Даже если люди очень талантливые - я таких знаю — все равно им профессиональный режиссер нужен. А так... Один раз у артиста что-то получилось – ну, например, непосредственность – публике понравилось, и он на втором концерте уже начинает торговать этой непосредственностью. Успех – это ведь тоже вещь очень опасная. Такие надо на ушах и на мозгах иметь сита, чтобы остаться строгим к себе. Медные трубы – они сильно умасливают это наше мелкое самолюбие. Только очень немногие люди могут слушать замечания. Однажды папа в Дзинтари выступал вместе с Геной Хазановым. И спросил его: «Ген, а ты это так на сцену оделся?» Тот: «Да». «Ты знаешь, - сказал ему папа, - у тебя слишком модный костюм для этого жанра. Он отвлечет от сути. Ты же не певец. Костюм должен быть более нейтральным. Ты же занимаешься так называемым разговорным жанром». И Гена сам сейчас об этом рассказывает – он тогда понял, не обиделся. Но так реагируют немногие. - Ваш Труффальдино из Бергамо был одним из самых любимых персонажей у моего и нескольких других поколений. В какой момент вы поняли, что не только комедийный артист, а еще и драматический, трагический? - Знаете, у меня никогда не было такого разделения. В театре я всегда играл все. У актеров вообще нет такой терминологии. - Но многие актеры рассказывают, что система амплуа на них давит, хотя официально в российском театре с ней уже век как борются. - Нет, амплуа есть, конечно. Как говорил Луспекаев: «Роль должна личить». То есть, быть к лицу. Что-то мне не надо играть, я это отлично понимаю. Однажды, кстати, Олег Павлович Табаков, который относился ко мне очень хорошо – мы с ним в одной гримерке 10 лет отсидели в «Современнике» - по поводу одной роли мне сказал: «Константин, тебе это играть не надо». А у него как раз гораздо более жесткие представления об амплуа. Я говорю ему: «Так меня уже назначили». «Ну, тебе надо слинять. Эту роль должен играть красивый, статный мужик, на которого все заглядываются». - И он оказался прав? - Нет, в том случае он оказался не прав. В результате это у меня была одна из лучших моих ролей в то время. Режиссер Валерий Фокин со мной тогда жестко поработал. Спектакль назывался «Монумент», по роману эстонского писателя Энна Ветемаа, про партийного карьериста. Страшная вещь. Запредельно острая. Папа его однажды посмотрел, и сказал: «А я думал, что я с моим театром самый смелый!» Табаков ко мне подошел на премьере и так меня обнял, что было понятно: он признает, что я выиграл тот спор. Но вообще границы возможностей есть у каждого артиста. Хотя, повторяю, комедийным артистом я никогда себя не считал. Другое дело, что у меня есть чувство юмора – ну так это вообще одно из самых значительных, ключевых свойств человеческой натуры. Без него актер в принципе мало что может сделать. При этом с молодых ногтей я играл самые разные – глубокие, драматические роли. Именно в то время, когда я появился на экране в роли этого Труффальдино, я в театре играл «Записки из подполья» по Достоевскому у того же Валеры Фокина. Тогда спектакль посмотрел выдающийся польский режиссер Гротовский, очень высоко его оценил. И это было такое колоссальные событие в моей творческой жизни, что Труффальдино в тот момент оказался на периферии моих интересов. Это позже я уже полюбил итальянский театр – театр Гольдони и Гоцци. Я ставил их пьесы и еще буду ставить. С Труффальдино, конечно, пришла популярность, но сказать, что это стало каким-то художественным этапом в моей актерской судьбе я не могу. Хотя мне было чрезвычайно приятно работать с режиссером Володей Воробьёвым, увы, покойным. Мы тогда очень полюбили друг друга. - А с Валерием Фокиным вам легко было работать? - Валера вообще очень своеобразный режиссер. Но если я про какого режиссера и могу сказать, что он меня сделал артистом, - так это Фокин. Я с ним сделал 18 спектаклей – таких огромных работ. И Гамлета я у него первый раз сыграл, и «Лоренцаччо», и «Записки из подполья», и Симонова, и Гоголя, и в «Валентине и Валентине» работал. Валера, может, самый главный человек в моей жизни. Ни с кем мне не работается так легко и по-родному, как с ним. Притом, что он очень другой по своим художественным пристрастиям, чем я. Я бы даже не сказал, что он – мой самый любимый режиссер по результатам. Но он потрясающе работает, и он феноменально талантливый человек. Мы с ним очень разные, но может быть, в этом и есть объяснение нашего соединения. Иногда мы очень скучаем друг по другу – мы же еще и учились вместе. Валера – это человек невероятно ценный для театра. У него вообще очень своеобразный талант. Был такой период в моей жизни, когда я был им очень увлечен, мое сознание было им оккупировано, мне казалось, я без него ни шагу не могу ступить. Потом я понял, что могу и должен ступать без него. И что есть какая-то другая жизнь. Но Фокин по-прежнему очень многое в моей жизни означает. - Что бы вы ответили недоброжелателям Фокина, упрекающим его в формализме, в авторитарности, в чрезмерной жесткости в работе с артистами? - Валера действительно очень жесткий человек. Но мне кажется, что Александринскому театру, которым он сейчас руководит, он на пользу. В этот театр я приезжал на гастроли еще до прихода туда Валеры. Это, конечно, гениальное здание. Но вот знаете, у театров успешных и неуспешных есть свой особенный запах. Войдя в театр со служебного входа и принюхавшись, причувствовавшись, я могу сразу на спор сказать, успешен театр или нет. Я не о богатстве говорю. О том, что есть запах хорошего театра, театра творческого, живого – и есть запах мертвого театрального организма. Ну так вот до прихода Фокина Александринка была абсолютно развалившимся, разложившимся, старым, пыльным, мертвым театром. Потом туда пришел Валера – и я приехал, посмотрел один спектакль, другой, и обнаружил, что театр поменял запах, ауру, образ. Это стал другой – интересный, современный театр. Сюда приезжают интересные режиссеры, проходят фестивали. Тут бурлит жизнь. А то, что Валера бывает холодным, жестким – да он бывает не только жестким, он бывает жестоким. Видимо, этому театру – да и вообще театру – жесткость необходима. Тут обязательно должен быть страх. Без страха в театре ничего не получится. Без боязни быть наказанным, выгнанным, отруганным, без боязни строгого взгляда режиссера. А Валера умеет выстроить всех. Вот он входит с театр – и все шепотом передают друг другу: «Пришел, пришел, пришел». Александринскому театру такое руководство очень на пользу. - В своем театре вы такую же роль играете – как руководитель? - Не-е-ет, ну я не такой человек. Я - добрый диктатор. Но, конечно, все равно диктатор. А в театре иначе никак. Я вообще не очень люблю понятие «демократия». Мне кажется, это довольно фальшивая вещь. Так я на сегодняшний день думаю. Театр – это та маленькая капля, в которой весь океан общества отражается. Ну какая в театре может быть демократия? Да никакой. Ну я что, буду спрашивать у артистов, какую пьесу поставить? Нет. Если мне нужна их инициатива, я ее спровоцирую, построю репетицию так, что они будут и фантазировать, и импровизировать. Мне нужна их энергия, конечно. Но решать все буду я в любом случае. Мне кажется, так и в государстве. Во всяком случае, в нашем. Но я думаю, что в любом. Демократия – это такая игра, в которой очень много фальши и ложных ходов. Я сужу по театру. Страх, конечно, не должен превалировать в театре, как и в обществе, это не должна быть тоталитарная система – система страшных тюрем, общего концлагеря. Но то, что при виде тебя актеры должны подбираться внутренне – это факт. Они должны бояться тебе не понравиться. Они должны волноваться при тебе. И при этом, конечно надо быть добрым, великодушным, порядочным, быть верным слову. Иногда надо проявлять сантименты. Пряники тоже должны быть, кроме кнута. Непременно. - И тем не менее, вы сказали Познеру, что ради своего театра готовы на все – и врать, и лицемерить, и лебезить, - делать то, чего бы вы не стали делать ни ради чего другого. Это почему так? Потому что театр - дело жизни? Потому, что чувствуете ответственность перед людьми, которые за вами идут? - Потому что я люблю этот театр. Мое самолюбие там. Мне страшно сказать, но и мое здоровье в этом театре. Не то, чтобы я был серьезно болен, но какие-то кризисные моменты бывают у всех. И вот тебе врачи предлагают поехать в Альпы на полгода. Или говорят, что твоя деятельность тебе вредна. И в такие минуты понимаешь, что твое здоровье отдельно от твоей деятельности тебе просто не нужно. У Табакова на этот счет есть своя теория - про то, что любимая работа здоровит. Я уверен, что папа, будучи сердечником и очень серьезным, не прожил бы 76 лет, не будь у него театра. Его театр действительно здоровил, поднимал. У папы была знаменитая костюмер – Зина Зайцева. Это та, которая министра культуры из этой вот самой гримерки на руках вынесла. У начальства же была такая мода – перед началом или в антракте приходить к артистам. Ну и вот однажды министр пришел в антракте к папе. Зина ему: «Аркадию Исааковичу надо отдохнуть». А он все говорит и говорит. Ну и она его обхватила и на руках отсюда вынесла. Так вот Зина всегда говорила, когда папе советовали лечь в больницу: «Да зачем ему больница, он там сейчас разболеется. В театре надо лечиться». И правда, как только отец приходил в театр, это его бодрило, собирало – и болезни отступали. И это совсем не высокие слова, а очень конкретные вещи. - А какова на ваш взгляд роль директора в современном театре? В последнее время - вы в курсе, конечно, - по стране участились случаи скандалов, в которых директор и художественный руководитель находятся по разные стороны баррикад. И побеждают, конечно, директора. - Мне не кажется, что это закономерность. Просто речь идет о каких-то плохих театрах, неверно организованных. Очень важно, чтобы директор в театре был при художественном руководителе, а не наоборот. Директор – это человек, который обслуживает художественные замыслы, а не художественные замыслы должны обслуживать какие-то директорские амбиции. - Вот вы сказали, что театр сейчас играет совсем не ту роль, которую играл в «папины времена». Действительно, театр тогда был единственным местом, где единомышленники, в том числе, и вольнодумцы могли собираться вместе и общаться на эзоповом языке. - Некоторые театры и сейчас на это могут претендовать – во всяком случае, у определенного круга людей. Я знаю, что в «Мастерскую Петра Фоменко» так люди ходят. Могу взять на себя некоторую смелость и сказать, что и к нам люди так же ходят, у нас есть такие постоянные зрители. Я их понимаю, потому что считаю – хотя, возможно, в этом мое заблуждение, - но я считаю «Сатирикон» в некотором смысле, по некоторым параметрам лучшим театром страны. Например, по работоспособности труппы. Не зря у серьезных режиссеров – у Роберта Стуруа, у его младшего коллеги Юрия Бутусова - именно в «Сатириконе» выходят их лучшие спектакли. А почему у Петра Фоменко здесь вышел в свое время просто шедевр - «Великолепный рогоносец»? Да потому что здесь у нас люди все силы кладут на то, чтобы получилось. Здесь нет других амбиций, нет других соображений, кроме художественных. В «Сатириконе» есть качество, культура, самоотверженность, добросовестность театрального дела. Что-то здесь может нравиться, что-то нет – но то, что каждый спектакль в нашем театре делается с огромной отдачей, - безусловно. Да, сейчас нет такого повального увлечения театром. По статистике в театр ходит 6-8 процентов населения города. То есть, 90 с лишним процентов людей в театр не ходит никогда. Так устроена жизнь – причем, в любом городе мира это так: людей, тонко чувствующих, всегда будет значительно меньше, чем людей, грубо чувствующих. Театр – это же еще особая потребность души, определенный опыт: так же сразу театр не воспримешь, надо что-то уже знать, о чем-то подумать. Я тоже в свое время думал: да какая живопись, когда кино существует! И вдруг в какой-то момент жизни я осознал, какой я идиот: мгновение жизни, остановленное кистью художника, - оно же бездонно и бескрайне. Ты можешь углубиться в это мгновение именно потому, что оно остановлено. Поняв это, я вдруг стал дико увлекаться живописью. Это я все-таки человек из довольно образованной семьи – и тем не менее вот такой глупостью я был долго поражен. Что же говорить о других. Поэтому круг театралов сузился. Вариантов развлечения-то много, искушений много – и дьявол не дремлет: он, как всегда, очень изобретателен. - И выбирает массовый зритель, конечно, не театр, где, чтобы получить удовольствие, надо думать, работать. Выбирают чистые развлечения, где всё и даже больше дается без усилий. Поэтому и не может быть театр самоокупаемым. И в интересах властей его поддерживать, как поддерживается искусство во всех цивилизованных странах. Иначе происходит утечка мозгов. Ведь так? - Утечка тут неточное слово. Мозги – они упускаются. Тут дело не в том, что люди куда-то уезжают. А в том, что люди теряют навыки мыслить. И мозгами, и душами надо заниматься. Это должна быть самая главная работа людей, облеченных властью – образование, наука и культура. Потому что дать свободу людям, чьи души и мозги работать не умеют, - все равно, что дать свободу в тюрьме. Для некультурных людей свобода – это свобода грабить, убивать, хамить, клеветать. Свято место пусто не бывает. Как только в мозгах образуется пустота, - там поселяется дьявол. Национализм – это дико манкая вещь. На Манежную площадь выходят вот такие упущенные государством люди. Беседовала Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру», 15.11.2011 http://www.fontanka.ru
evita: 4 декабря 2011 года, в 19.00 в Концертном зале имени П.И. Чайковского состоится концерт абонемента №40 "Звучащее слово". "И пробуждается поэзия во мне…". В программе: - Константин РАЙКИН - А. Пушкин, О. Мандельштам, Д. Самойлов, Н. Заболоцкий, Б. Пастернак, Н. Рубцов - Павел ЛЮБИМЦЕВ - А. Пушкин "Медный всадник", Б. Пастернак "Вакханалия", Д. Самойлов "Сон о Ганнибале"
Administrator: Афиша Интервью 2007 года Дуплетом в угол Текст: Елена Ковальская Фото: Иван Пустовалов Мартин МакДонах — самый популярный драматург сезона. Уже четыре премьеры по его спектаклям вышли в Москве, теперь Константин Райкин репетирует сразу две его пьесы — и объясняет «Афише», чем хорош этот молодой ирландец — Помнится, лет восемь назад в Москву приехали менеджеры лондонского театра Royal Court — агитировать за новую британскую драматургию. «Сатирикон» был у них в списке главных московских сцен, но им быстро объяснили: это серьезный театр, здесь современную пьесу не играют. И вот вы ставите в «Сатириконе» сразу две британские пьесы. Что же случилось? — Да мы и раньше ставили современную пьесу. Леонарда Герша, например, — «Такие свободные бабочки». И «Трехгрошовая опера» Брехта — не такая уж несовременная пьеса. Другое дело, что новым пьесам сложно выдерживать сравнение с Шекспиром или Островским. — А МакДонах выдерживает? — Да. — Сравнение с кем? — С Достоевским. — Вот это новость. МакДонах — и Достоевский. — Федор Михайлович, как никто другой, умел показать, как благие намерения выворачиваются всякими гадостями, которыми чревата человеческая натура. И это замечательно умеет МакДонах: в «Сиротливом Западе» об этом последняя сцена, и она гениально написана. Еще вот почему я его люблю: он правду пишет и не заблуждается, что все лучшее в человеке — природное, все мерзкое — от цивилизации и что хорошее непременно победит. Он горький драматург, но и замечательно смешной. — «Королева красоты» в Вахтанговском театре идет. А «Сиротливый Запад» про что? — Это жесточайшая пьеса. Там есть такой Иисус Христос — только он кончает жизнь самоубийством. Хотя это и не самоубийство, а жертва, которую он приносит, чтобы исправить двух чудовищных ублюдков. И еще есть девушка, влюбленная в священника. А он человек книжный и сталкивается с реальностью, только приехав в эту деревню, Линнен. И он сначала клюнул на природу, на то, что там все красивое и цветущее, а оказывается, в этой природе люди делают чудовищные вещи. — От ваших спектаклей впечатление, что вы взялись вывести на чистую воду всю мерзость мира. — Да нет, я ничего не собираюсь исправлять. Другое дело, мне небезразлично, как на меня реагирует публика. В отличие от кого-то другого. Я сейчас читаю книгу про Анатолия Васильева — мне интересно, хотя это совсем противоположный моему театр. Ведь я же когда-то был потрясен его спектаклями. Но однажды я своими ушами слышал, как он сказал, что не для людей их делает. — Для Бога? — Для Бога. И я подумал, что это большое высокомерие — так говорить. А кто не для Бога работает? Просто я подразумеваю, что Бог в каждом из людей. А книгу читать интересно. Не уверен, что я не брошусь когда-нибудь в это. Я ведь разными вещами занимаюсь, сейчас вот на малой сцене работаю. — МакДонах на малой сцене пойдет, потому что все-таки не может тягаться с Шекспиром? — Да нет, в этом смысле я человек смелый. Я ведь вынес на большую сцену и играю уже шесть лет «Контрабас» Зюскинда — вещь, которую на большой сцене не играет никто, кроме меня, в целом свете. Был такой всемирный фестиваль «Контрабасов» — и я на него не поехал, потому что они не могли обеспечить мне большую площадку. Они взяли какой-то кукольный театр, а это интересно на Красной площади играть, там же вселенская история, там человек со своим контрабасом стоит на земном шаре. А здесь уровень откровенности другой, это тоже модель мира — но в спичечной коробочке. — У ваших актеров связки на другие мощности рассчитаны. — Да нет, мы и «Великолепного рогоносца» на малой играли, и «Превращение» Кафки, сейчас здесь «Дурочка» идет. И потом, я лично соскучился по работе на малой сцене, я устаю от наших полигонов. Хотя понимаю, что они нас кормят, и вообще люблю театр больших форм. — А почему пьесы выходят дуплетом? — У МакДонаха это трилогия. Как она писалась: сначала «Королева красоты», затем «Череп из Коннемары», затем «Сиротливый Запад». И последняя пьеса — самая совершенная из трех, из нее слова не выкинешь, это такая мускулистая драматургия — я обожаю такую. Ведь все наши великие — Чехов, Пушкин, Гоголь — они для театра пописывали. И в мире есть только несколько людей одного масштаба, так хорошо знавших театр. Таким был Мольер, которого когда читаешь, просто поражаешься, как он знает, в какой момент кого-то ввести, как повернуть сцену, как вот в этом месте зал затихнет, а он его обманет. Так знал театр Гольдони, он жил театром. Таким был Островский. И МакДонах этим владеет. — Но почему из трех пьес вы взяли две? — Три истории происходят в соседних домах. И в каждом доме говорят про соседей. Это самостоятельные пьесы, но между собой они перекликаются. И мы решили сыграть их в одной декорации, в одном художественном решении. А «Череп из Коннемары» в эту систему не встраивается, там дело происходит еще и на кладбище. К тому же эта пьеса меня не так увлекла, а другие две я проглотил, давно не получал такого впечатления. Поначалу я не мог выбрать — что ставить. Понес их в другой театр, там мне предложили играть самому. А я же либо играю, либо ставлю. Но у меня такое к этим пьесам уже цельное отношение, что я бы другому режиссеру мешал. Артист ведь существо подчиненное. Замечательный актер тот, кто замечательно выполняет то, что нужно режиссеру, а богатство души ему нужно для того, чтобы как можно скорее сделать это своим. Нужно уметь быть исполнителем. Я это умею в себе переключать. — А вам как режиссеру какой нужен актер? — У меня тут Марьина Роща, на скучно играющих артистов долго не смотрят — встают и уходят. Некоторые возвращаются, впрочем, — просто пописать выходят. Но все равно это бывает очень неприятно. Думаю, мочевой пузырь у него победил, и вот бы он описался, забыв обо всем, как ребенок. Люди сюда приезжают с трудом, нужно людей отблагодарить за то, что они приехали, и не показывать им скучное. — И все-таки строитесь здесь же, а не перебираетесь в более удобное место. — Мы уже освоились здесь. В пристройке к театру будет два зала: новый малый и концертный зал для шоу, где могут быть и столики. А там, где сейчас котлован, будет театральная школа — уникальное заведение со сценой, выходящей прямо в сквер. Там мы будем проводить гуляния, уличные спектакли. Театр же — дело дурашливое, я не люблю этот умный брехтовский театр с его остранением — чтобы мысль не замутнилась и чтобы никаких эмоций, это мне кажется очень чужим. Вот приезжал Мартин Вуттке, вы видели? — Видела. Великий брехтовский актер. — Вот мне все равно, по Брехту он играет или нет: я вижу фантастического артиста. И я понимаю, что он владеет техникой, и блестяще владеет, но он при этом невероятно живой. — Вы ведь знаете, наверное… — Что нас с ним сравнивают? Да, у Валеры Фокина даже была мысль «Двойника» с нами двоими сделать. Нет, Вуттке восхищает меня, вот такой театр я люблю! И что я думаю: чувство юмора у актера — это и есть дистанция между актером и тем, что он играет. И не нужно быть приверженцем брехтовского метода, достаточно чувства юмора. — К слову, Вуттке тоже любит Достоевского. — А для меня когда-то это был любимый писатель. Да что там — Достоевский мне меня объяснил когда-то. — Что из Достоевского? — «Записки из подполья». У него это была разминка перед всеми его великими романами, но это уже гениальная вещь. Подполье души, неоцененность, раскол по оси самолюбия — эти темы он уже там размял. Эта вещь нас породнила с Валерой Фокиным — мы, может, ничего больше вместе не сделаем, но все равно будем родственниками. Я-то считаю, что это была моя лучшая роль в жизни и, может быть, лучший спектакль Фокина. — Сколько вам было лет? — Когда играли спектакль, мне было 27 лет. А когда прочел — 24. Слава богу, у меня была сломана нога, потому что иначе я бы не дочитал. Меня поразило, что посторонний человек из другого времени столько про меня знает. Я думал: если он знает это, он должен знать и еще одну вещь. Переворачиваю страницу — а он и про это пишет. Так несколько раз было, и я зашвыривал книжку куда подальше. Потом брал костыли, доползал до угла и снова читал. Однажды я перевернул очередную страницу, а там написано: «Тогда мне было 24 года». И я подумал: да будь она проклята, эта книжка, а-а-а! Не хочу! Там было и то, что я сильно позже про себя стал понимать. — Не застала этого спектакля. — Его смотрел Ежи Гротовский в свое время. Он приезжал в Москву на два дня, и единственное, что захотел посмотреть, был тот спектакль. Мы играли в четыре утра, после его встречи с актерами «Современника». Тогда он был для меня таким кумиром, мне сложно было представить, что я когда-нибудь вообще его увижу. После спектакля он весь был залит слезами, в совершенном экстазе, а мы были поражены его реакцией. Мы тогда соединили «Записки из подполья» со «Сном смешного человека». «Смешного человека» играл Гарик Леонтьев, «Записки из подполья» — я с Леной Кореневой. Это был «бедный театр», мы играли при одном осветительном приборе где-то в углу на пятом этаже «Современника», потому что никаких малых сцен тогда попросту не было. Для меня это был, так сказать, момент истины. И это был единственный момент, когда мне было все равно, что про меня скажут. Почти все равно.
Casi:
Casi: Константин Райкин в роли Сирано де Бержерака
Administrator: Театральная Афиша О вечере поэзии в КЗЧ (Райкин и Любимцев) ...Но зато после антракта - шквал эмоций, праздник чувств, душа поет и целый час пролетел, как один миг. Все-таки, Райкин - великий актер.
evita: Мастер-класс К.А.Райкина в ЦиМ. 2010 год.
Innamorata: "Азбука артиста"
Casi:
Innamorata: Константин Аркадьевич посетил вчера Рождественскую вечеринку Одина Байрона и Казимира Лиске, где прочел отрывок из поэмы "Цыгановы" Давида Самойлова.
Administrator: ЗДЕСЬ Наследник по прямой Безмерная любовь к публике — главное, что объединяет Константина Райкина с его знаменитым отцом Не свадебным генералом, а полноправным участником торжеств, посвященных открытию свежеотреставрированного театра эстрады имени А. И. Райкина, явился Константин Аркадьевич в родной Петербург, где когда-то получил определившую судьбу творческую прививку. Прибыл не один, а с частью труппы возглавляемого им московского «Сатирикона» и тремя эксклюзивными спектаклями. И хотя среди его партнеров обнаруживались персонажи весьма харизматичные, медийные (Агриппина Стеклова, Максим Аверин, Григорий Сиятвинда), именно он стал «гвоздевой» фигурой празднества, длившегося более недели. Стремительный, пружинисто-упругий, как декламируемые им стихи; вдохновенный, мгновенно замыкающий на себе внимание тысячной аудитории; не утративший к 60 годам спортивной формы и заразительного детского смеха; источник неисчерпаемой энергии, кладезь остроумия, образчик интеллигентности, редкий симбиоз комедианта и трагика… На пресс-конференции, предшествующей творческой встрече, он на удивление терпеливо переносил напор роившихся вокруг фотожурналистов (положение обязывает!), но, заняв место «за трибуной», немедленно призвал к действию отчего-то замешкавшихся акул пера: «Надеюсь, наша встреча будет проходить в формате вопросов и ответов?». Пишуще-снимающая братия моментально встряхнулась, будто очнувшись от гипноза, и потянулась к микрофонам — воспрял и гость. Об обновленном здании театра — Прелестно! замечательно! Очень толково обустроено… Прекрасное, средних, самых дефицитных, размеров театральное пространство, позволяющее видеть с последних рядов глаза актера, при желании — экспериментировать. Представляю, сколько сражений пришлось выдержать здешнему руководству (несколько отдельных комплиментов адресуется Юрию Гальцеву — Г. Б.). Впрочем, без боя ничего хорошего создать нельзя. Сохранены и закуточки закулисные, и гримерка отца, и прочая география…Впечатления отличные, иначе и быть не может — ведь это папин театр. Это, практически, первый театр, который я узнал в жизни, куда впоследствии приезжал, будучи уже актером «Современника», где я успел поработать и откуда, собственно, начался «Сатирикон». Для Аркадия Исааковича это было эмоционально родное здание, хотя ему никогда и не принадлежало. На протяжении десятилетий райкинский Театр миниатюр арендовал тут лишь две комнаты. Эта прокатная площадка принимала мировых знаменитостей, таких как Марсель Марсо, Луи Арагон… Ярких событий хватало, но пиком, центром притяжения неизменно был Аркадий Райкин. Здесь понятие «популярный» неприменимо. Сегодня трудно вообразить, какого градуса температура устанавливалась на спектаклях отца, какая атмосфера жаркой, всеохватной любви! Ураган понимания, царство мощного таланта! Билет на Райкина считался величайшим везением, единицей измерения радости, твердой валютой успеха. Это то, что сегодня недостижимо, но к чему хочется стремиться. Поэтому к происходящему я отношусь с огромным волнением и большим внутренним пафосом. Настоящим… О райкинской традиции во времена «тотального стеба» — … Стеб — некая веточка от древа цинизма. Мне вспоминается опубликованная в одном умном журнале статья под названием «Обыкновенный цинизм» — по ассоциации с «обыкновенным фашизмом» Ромма — собственно говоря, недалеко отстоящие друг от друга явления. Его производная — осмеяние всего и вся этаким дьявольским ядовитым смешком. В этом смысле папа был абсолютно не стебным — творчество Аркадия Райкина освещалось определенной верой, позитивом. Он был совершенным романтиком, окрыленным, по выражению Толстого, божественной «энергией заблуждения»; следовал пушкинской формуле: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Возвышающий обман противопоставлялся циничной, мелкой голости факта. Его отличала безмерная любовь к публике. Папа искренне верил, что театр может как-то положительно повлиять на течение жизни, способствовать излечению общества от пороков. Поэтому в последние годы он, даже в ущерб лирике, углубился в вопросы экономические, социальные. Зрители на его выступлениях словно бы выдыхали накопившуюся усталость, горечь, боль, избавлялись от фобий, комплексов, преисполнялись надеждой. Сейчас же времена действительно изменились: говорить о добре хорошо, а о зле плохо — немодно. Зло вообще дико импозантно, дьявольщина привлекательна. Я убежден, философия цинизма, разочарования — удел слабодушных, и сопротивляться этому надо, и тянуться к божественному свету. Это, в сущности, и есть традиция Аркадия Райкина, которой наш театр, по крайней мере, пытается следовать, правда, на другом витке времени и в другом эстетическом направлении. Буквально же идти по его стопам — безумие, самоубийство и для меня, прежде всего, и для иных соискателей. Жанр по имени Аркадий Райкин закрыт навсегда. В продолжение темы — Я недавно прочел научное исследование профессора Трубочкина «Опыт понимания», в котором он доказательно развивает идеи родственной связи театра Райкина с итальянским театром масок (дель арте). Те же приемы, архетипические маски присутствуют и в монологах Аркадия Исааковича, причем, конечно, не случайно. Нельзя забывать, что он был высокообразованным артистом, окончил ЛГИТМиК, учился у Владимира Соловьева, специалиста в области итальянского театра. О собратьях по духу и по цеху — К сожалению, сегодня театр как явление общественной жизни существует в ином контексте, что скрывать. Круг потребителей высокого искусства сужается. Кроме того, если раньше театр был одним из четырех видов досуга, то сейчас их десятки… В театр все равно идут по глубокой внутренней потребности, подчас неосознанной. Я преподаю в школе-студии МХАТ — это для меня тоже трудное, но совершенно очевидное счастье — и имею дело с этими странными детками, которые рвутся в артисты, толком даже не отдавая себе отчет: зачем? почему? И по-скольку я набираю курс исключительно по таланту (хотя иногда ошибаюсь, потому что важен еще и характер, но он выясняется позже), ко мне попадают и чернокожие, и раскосые, и разных вероисповеданий, не только из маленьких городов, но и сел, где театра отродясь не бывало. Выдержав жесткий конкурс, обойдя многих соперников, они обращаются ко мне едва ли не со слезами, как к доктору, чтобы я нашел применение этому почти фатальному стремлению. Такой вот сильнейший природный позыв, продиктованный отнюдь не меркантильными соображениями. Подобное повторяется из года в год. Поэтому я считаю, что всем давно надоевшим паническим разговорам о скорой гибели театра (да и литературы) под давлением современных технологий — грош цена. Театр — искусство базовое, вечное и никогда не иссякнет. Но помогать ему надо обязательно, и у нашего правительства должна быть четкая культурная программа. Проблемами образования, культуры, науки пора заняться всерьез. Самое опасное, на мой взгляд, — передача экономических рычагов и всяческих благ некультурным людям. О свободе и самодисциплине — В актерской профессии одно предполагает другое. Дисциплина — привычка, ставшая частью натуры. В театральной практике это тем более необходимо, поскольку ответственность каждого за результат предельно высока. Хороший театр представляет собой безупречно отлаженный механизм, и в этом смысле он гораздо организованнее, чем армия, например. Знаю об этом не понаслышке, долго занимался военно-шефской работой. Наша артистическая бригада постоянно сталкивалась с нерасторопностью и необязательностью военачальников. Актер в идеале — поджарый, волкообразный человек; живот втянут, прилеплен к спине. Остальное — отклонение от нормы. О лучах чужой славы — …К желанию погреться в них я отношусь достаточно спокойно. Это известное испокон свойство человека: после смерти той или иной значительной личности провозглашать себя ее близким другом с целью самореализации. Так произошло с Владимиром Высоцким, которого прежде в родном театре принято было ругать. Ну да ладно… Та же история и с папиным юбилеем. В Москве его отмечают, как и в Петербурге, разве что помасштабнее. Выходят статьи: и поверхностные, и довольно любопытные. Но порой даже в перечне фамилий возникает путаница понятий. Я не хочу никого обидеть, но когда через запятую называют Райкина, Задорнова, Петросяна, — это неверно по определению и говорит о неквалифицированности журналиста. Я стараюсь быть объективным. У меня ведь с папой общение идет не только по юбилеям, это же не открыточное дело, а способ существования. Еще об отцах и детях — Для большинства населения страны я остаюсь сыном Райкина. Думаете, я испытываю от этого радость? Нет и нет! Мне такой интерес к себе не интересен. Не люблю того, что мне не принадлежит. Страшно раздражает набившая оскомину фраза о том, что «природа на детях отдыхает, но тут случай особый...». Не испытывал большего позора, чем в детстве, когда моя няня Тася, проталкиваясь со мной через толпу, громко приговаривала: «Пропустите сына Райкина!». Самое-то главное, что те, кто меня не видел в театре, меня как актера и не знают вовсе... И доводя мысль до логического конца, замечу: да, того, чего достиг в искусстве отец, не добиться никому, и мне тоже, но и то, что делаю я, папа сделать не сумел бы. Никто бы не сумел. Это моя ниша... Вообще сравнивать, кто лучше, кто хуже, неблагодарное занятие. Об экране и сцене — Было бы глупо завидовать актерам, моим партнерам по «Сатирикону», активно снимающимся в кино. Наоборот, популярность того или иного исполнителя выгодна театру. Кроме тех недопустимых случаев, когда срываются репетиции, спектакли. Но те же Стеклова, Аверин чрезвычайно профессиональны и строят свою кинокарьеру без ущерба для общего дела — ночь проводят на съемочной площадке, а утром являются на репетицию в отличной форме. Но мое твердое убеждение: кино лишь потребляет актера, не развивает его мастерство, не дает совершенствоваться. Да, оно приносит популярность, но лишь театр — место, где ты работаешь на «чистом сливочном масле». О потрясениях и наградах — Вручение мне премии имени Товстоногова воспринимаю с легким недоумением. Я по натуре самоед и до сих пор не могу взять в толк, что дорос до таких величин. «Золотая маска» как-то привычнее… Художественных потрясений за последнее время немного, но они есть. Снайперским показался мне спектакль Евгения Каменьковича, поставленный по «Вешним водам» Тургенева с молодыми ребятами, вчерашними выпускниками ГИТИСа, в мастерской Петра Наумовича Фоменко. Обратил бы внимание зрителей и критики на Юрия Бутусова, лучшего, на мой взгляд, режиссера поколения 50-летних. Я стал ярым поклонником его «Чайки» в «Сатириконе», где сам не играю. Самый некоммерческий автор, выражаясь нашим цеховым языком, самая некоммерческая пьеса, 4 действия, 3 антракта, а зрители в финале вскакивают, восторженно орут, аплодируют минут десять. Что-то поразительное! Он репетирует по 6‑8 часов ежедневно, а после каждого сыгранного спектакля обязательно проводит строжайший разбор полетов. Актеры, в том числе и я, возвращаются домой за полночь... То есть, видите, хотя времена изменились, и сейчас находятся люди, работающие честно и по гамбургскому счету... P. S. Кратко изложенную художественную программу руководителя «Сатирикона» достойно проиллюстрировал его творческий вечер. «Гений!», — авторитетно заявляли потом компетентные эксперты из партера. Феерическая креативность здесь счастливо сочеталась с традицией. По свидетельствам очевидцев, Райкин-старший невероятно быстро завоевывал зал, а пленив, мягко и ненавязчиво воспитывал, подвигая в сторону добра. Той же тактики придерживался и Константин Аркадьевич. Пользуясь дарованным ему свыше «смертельным обаянием», он с первых же мгновений захватил аудиторию в «добровольное рабство». Рассмешил, распотешил точными актерскими этюдами, продемонстрировав богатую авторскую пластику и мимику, растрогал семейными преданиями — и вдруг погрузил потерявших бдительность зрителей в глубины отечественной поэзии. Напряженно пульсировала жилка на виске, смахивались слезы, рожденные сиюминутным чувством. Тонкие комментарии к стихам Заболоцкого, Рубцова, Мандельштама, Самойлова, Пушкина; их выразительная оркестровка, широчайшая палитра смыслов, ритмов, интонаций вызывали у публики ответную вибрацию. «Огнем, мерцающим в сосуде» опалил, окрылил, благословил «театральный корабль» на длительное плавание: «И море, и Гомер — все движется любовью»...
бельчонок: 29 февраля на Малой сцене театра МХТ им.А.П.Чехова в рамках цикла мхатовских вечеров «Круг чтения» состоится вечер Народного артиста России Константина Райкина «Самое любимое…». Прозвучат стихи Давида Самойлова, Николая Заболоцкого, Николая Рубцова, Осипа Мандельштама, Александра Пушкина. Начало вечера в 19 часов. Билеты поступят в продажу в кассы театра 5 января. Стоимость билетов — от 1000 до 2500 р.
бельчонок: Константин Райкин на вечере The Last X-Mas в Мастерской 24.12.2011
Casi:
полная версия страницы