Форум » Архив форума » ЧАЙКА. ЧАСТЬ 3 » Ответить
ЧАЙКА. ЧАСТЬ 3
Administrator: Материалы на сайте ЧАЙКА. Спектакль Юрия Бутусова Материалы на форуме: ЧАСТЬ 1 ЧАСТЬ 2
Кука: В ожидании очередного сезона Фото из официальной группы Марьяны Спивак ВКонтакте
Administrator: От зрителя Ходила на спектакль восемь раз, полный восторг! Четыре с половиной часа пролетают птицей, время не властно, и сжимается до минимальных размеров.. Бутусов конечно гений! Актеры необыкновенно талантливы. Непросто играть с таким душевным надрывом, будто ходят не по сцене, а по острию лезвия.. Что касается зрителей которые уходят раньше времени, что ж значит это не ваше, но может именно ваш ранний уход из театра дает возможность слиться воедино зрителям и актерам к четвертому самому страшному, как мне видится, действию. Никому из зрителей уже не мешают ваши снисходительные громкие комментарии во время спектакля, ни звуки мобильных рингтонов. И когда спектакль заканчивается, вдруг образуется такая пустота, что мало кто торопится уйти из зала... И конечно большое спасибо Константину Райкину, который с его тонкой психологией и внутренним вИдением, разрешил поставить Бутусовскую Чайку у себя в театре. Низкий поклон всем актерам, Юрию Бутусову и Константину Райкину. Удачи в творчестве и новых театральных находок.
Морская: Мне кажется, этого текста здесь нет. А я так скучаю по спектаклю! Скорее бы октябрь! http://maptype.com/performances/chayka-3/ Сатириконовская «Чайка» — одно из важнейших событий театральной Москвы последнего десятилетия. Такого размаха творческой свободы, энергии и искренности не видели в театре очень давно. Питерский режиссер Юрий Бутусов, зарекомендовавший себя на московских сценах как режиссер ярко-игрового, условного и масштабного театра («Гамлет» в МХТ, «Макбетт» Ионеско, «Король Лир» и «Ричард III» в Сатириконе, «Мера за меру» в театре им. Е. Вахтангова), стал претендовать на гениальность после постановки чеховского «Иванова» в МХТ. Тот спектакль был снят с репертуара по решению режиссера после пяти или шести показов. «Чайка» делится на четыре акта. Очередной раз приглашенный в Сатирикон, Юрий Бутусов пошел напрямую — спектакль идет с тремя антрактами, длится пять с небольшим часов. Перед походом на спектакль обязательно внимательно прочтите пьесу. Вспомните все, что вы о ней знаете, подготовьтесь. Поверьте, оно того стоит. Один из лучших актёрских ансамблей: Агриппина Стеклова, Тимофей Трибунцев, Денис Суханов, Владимир Большов, Артём Осипов и все-все-все — они меняются ролями, кидаются яблоками, читают стихи и переполняют зал неподдельным театром. Юрий Бутусов в качестве самого себя — режиссера — мечется по сцене, танцует, вопит, рушит декорации своего давнего соратника-сценографа Александра Шишкина. Четыре акта — четыре волны — выше, выше, выше. Комедия? Трагедия? Из крайности в крайность, комнатной температуры ищите на других спектаклях. Какие вы знаете языки театра? Бутусов в «Чайке» говорит, кричит на всех. Они собираются вместе для акта массового самоубийства. Праздник смерти театра, и его перерождения. Канаты, ведра с водой, адская старуха на инвалидной коляске отрубает себе топором ногу, танцует девушка, играет музыка, актеры картинно плачут, глядя в зал — и это, оказывается, Чехов, да, подлинный Чехов. И это не «новые формы», и спектакль об этом в том числе.
Administrator: От зрителя "ЧАЙКА" /Сатирикон/ "Чайка" в театре Сатирикон. Работа режиссёра Юрия Бутусова. Спектакль, который получил "Золотую маску" в этом году. Премьера состоялась в апреле 2011 года. Прошлым летом я планировал посетить этот спектакль, но потом что-то не сложилось, я передумал. И в этот раз 1 июля 2012 года я отправился в Сатирикон. Сатирикон для меня новый театр. Я до этого не видел их постановок и в принципе хочу сказать, что после "Чайки" я стал их поклонником. К "Чайке" у меня особое отношение, потому что для себя я её определяю, как вершина драматургии, как пьеса, которая мне близка по духу, к которой я обращаюсь периодически. И темы, которые я для себя очень хорошо разделяю, понимаю, и на каком-то уровне чувствую даже некую сопричастность к тому, о чём говорят персонажи пьесы. Чайка для меня - это не Заречная, а прежде всего - это персонаж Аркадиной и персонаж Треплева. Безусловно, это пьеса о театре, пьеса о людях, которые связаны с театром. Причём связаны они напрямую и опосредованно. Но тот отпечаток, который накладывает театр, то влияние, которое накладывает это искусство, показано очень хорошо. В основном это влияние - губительное. И вот, в Сатириконе, Бутусов создал именно спектакль о театре. Это действо, которое в общей сложности занимает 4 часа 50 минут с тремя антрактами. Спектакль в четырёх действиях и в принципе позиционируется, как комедия. Конечно, в спектакле были смешные моменты от этого не уйти и, причём моменты смешные были в плане каких-то интонаций, подачи текста. Но было здесь и очень много, я бы сказал даже не драмы, а трагедии. И трагедия заключалась даже не в том, что в конце выстрел Треплева, о котором мы прекрасно знаем. Трагедия была на каком-то уровне абстрактом. Музыкальное решение, вплетённое в канву спектакля, сменялось опять же смехом, каким-то безумством. То есть я бы обозначил всё-таки этот спектакль в жанре трагикомедия. Сказать, что спектакль заставил меня задуматься - это ничего не сказать, потому что сейчас, когда я попытался как-то собрать свои мысли спустя почти три недели после просмотра я понимаю, что об этой работе хорошие литературоведы, критики могут садиться и писать книги. Это обусловлено многогранностью, заложенной в постановке, которая попросту неоценима. Каждая сцена выстроена по-разному и различна по степени воздействия на зрителя. Декорации буквально монтируются на наших глазах. Изначально при входе в зал сразу бросаются в глаза два гримёрных столика по краям сцены. Сразу создаётся атмосфера театра, театральный грим уборных. В середине сцены - декорация будущего спектакля Константина Гавриловича. В течение всего действа какие-то предметы добавляются, какие-то уходят со сцены: куклы детей, канаты, пакеты, большой стол с различными яствами. Бутусов сделал из спектакля некую картину мира театра, который поглощает, который всё-таки людей в чём-то даже может раздавить. На роль Нины Заречной он пригласил Агриппину Стеклову, Костю играет Тимофей Трибунцев, Аркадину - Полина Райкина, Тригорина - Денис Суханов. Это те актёры, которые уже были мне знакомы до посещения Сатирикона. Но хочу сказать, что все остальные исполнители ролей в спектакле оказались очень серьёзными, сильными, со своей индивидуальностью. Если говорить об актёрах, то складывается такое ощущение, что все они - люди одного возраста. Это не брат Аркадиной, которому за шестьдесят, это всё люди среднего возраста. Возможно, это была задумка режиссёра. Сам по себе Бутусов не только поставил спектакль, но и значится в списке исполнителей. Его задача в самом начале - объявить зрителям о продолжительности каждого действия, помощь в монтаже декораций, а в четвёртом действии он читает монолог Треплева. Повторение различных сцен различными персонажами. Приём весьма не нов для театра, в том плане, что во многих спектаклях одни и те же реплики произносят несколько раз с разными интонациями, в разных ситуациях. Здесь же был момент, когда в роли Нины и Кости пробовали себя различные персонажи. Каждая пара актёров изображала свой определённый надрыв. Сцена "Мама, смени мне повязку" напоминала фильм в стиле хоррор. Действо происходило в подобии ванной комнаты, с неоновым светом. Костя сидел с полностью перевязанным лицом, повязка была уже пропитана кровью. К нему подошла Аркадина, завязался монолог и уже ближе к концу словесной перепалки между ними Костя начал топить её в чане с водой. Всё смотрелось на контрасте, чёрно-белые одежды, белый снег, красные оттенки от крови, аккордеона, зонта и яблок. В любом случае цветовые акценты были расставлены весьма удачно. Со сцены звучали вопли, крики, жуткий смех. Попытаться передать впечатления от этого спектакля - трудно. Могу сказать, что вышел я с такого трудного спектакля в весьма приподнятом состоянии духа. Несмотря на то, что спектакль весьма тяжёлый, он даёт хороший энергетический посыл.
Administrator:
Administrator: От зрителя 1 июля 2012 г. я посмотрела спектакль Ю. Бутусова «Чайка» в театре «Сатирикон». Давно хочется поделиться своими впечатлениями. Сказать, что спектакль мне понравился – значит, не сказать ничего. Я испытала душевное потрясение. При полном осознании того, что спектакль неоднозначный, а начало спектакля меня и вовсе озадачило – мне оно показалось излишне надрывным. Однако вскоре рисунок спектакля изменился, и в дальнейшем изменение стиля, настроения и манеры игры актеров уже не удивляло, а захватывало так, что невозможно было оторваться от сцены, и 4,5 часа (а именно такова продолжительность спектакля) пролетели незаметно. До этого я не считала себя приверженцем стиля модерн в театре и относилась настороженно к современным трактовкам классических произведений, но после этого спектакля вне всяких сомнений соглашусь с репликой Треплева: «Нужны новые формы». Режиссер Ю. Бутусов удачно совместил в спектакле классического Чехова с современным его прочтением, создав спектакль в спектакле, причем я поймала себя на мысли, что с удовольствием посмотрела бы и «классический» вариант отдельно, настолько естественна была игра актеров. Кстати, на следующий день после спектакля, я перечитала пьесу Чехова и еще раз поразилась его гениальности: как просто и емко он мог отразить жизнь и отношение людей к ней, порой мне казалось, что он писал про меня. Лишний раз убедилась, что великих писателей надо перечитывать, находить на это время, прочтение по принципу обязательности в школе накладывает свой отпечаток. То, как перечитал Чехова Ю. Бутусов, вызывает уважение. Это как идешь по берегу моря, мечтаешь и поешь про себя (вокруг же люди!). Как описать это состояние словами? Прошел почти месяц, а созданные им образы до сих пор живы в моей памяти. И сценические образы, созданные актерами, и танцы, и музыка, и декорации, и свет, и даже предметы и субстанции. Такие субстанции, как вода, которую Заречная и Треплев выплескивают из огромных бокалов в направлении друг друга, и вода летит и, кажется, что она замирает в пространстве. Или вода, которую выплескивают на сцену и по которой скользят с разбегу как по льду, что делает возможным невозможное. Или стол с огромным количеством ярких фруктов, который привлекает внимание, и уже сам по себе становится действующим лицом, а потом опрокидывается так, что это уже кажется необходимым. Или ковер, по периметру которого Полина Андреевна и Маша расставляют кубки, бутылки с мерцающими свечками, вокруг которого построена вся сцена, и это просто завораживает. Сцена игры в лото за большим столом, причудливым образом переходящей в игру на фортепиано – волшебно и просто в сочетании с удивительной музыкой и блестящей игрой актеров. Жизнь – игра, и хоть у каждого своя партия, играют все в одну. Музыка в этом спектакле настолько органична, настолько разнообразна и настолько уместна, насколько и неожиданна. Даже песня Нины Заречной на корейском языке, благодаря которой я открыла для себя корейскую певицу Jung Min, превосходно вписывается в причудливый рисунок спектакля. И, конечно, волосы Агриппины Стекловой – это отдельное действующее лицо, которое подчас играет свое собственную роль и не хочет быть отождествленным с героиней. Игра актеров была превосходной, все были очень органичны, драматичны, пластичны, музыкальны и профессиональны (не было слышно ни одной оговорки, ни одной запинки, что, к сожалению, нередко стали себе позволять артисты ведущих московских театров). Особо сильное впечатление произвели ни на кого не похожая Нина Заречная Агриппины Стекловой, Аркадина, удивительно сыгранная Полиной Райкиной, Треплев Тимофея Трибунцева, ищущий и вышеупомянутые новые формы, и понимание, и любовь, но не выдерживающий столкновения с действительностью, и, конечно, Тригорин, блестяще и проникновенно сыгранный Денисом Сухановым. Доктор Дорн Артема Осипова, пожалуй, одна из самых гротесковых фигур спектакля, удивительно пластичен, органичен и великолепно танцует в стиле К. Райкина. И режиссер Ю. Бутусов, который начинает спектакль, обескураживая зрителя обращением к нему, а в дальнейшем усиливает эффект танцем в стиле рок, сметающем все на своем пути, и чтением монолога Треплева. Взрывная и экспрессивная манера исполнения Ю. Бутусова, как актера, подчеркивает отсутствие рамок и условностей в данном спектакле и необходимость иногда ломать эти рамки. Гротеск ближе к концу спектакля усиливался по нарастающей, зрители со счету сбились, сколько раз стрелялся Треплев, сколько актеров его играло, что все это было уже неважно, на действо взирали уже с любопытством. Можно не соглашаться с какими-то авторскими решениями по постановке той или иной сцены или по прочтению образа какого-либо героя, но то, что спектакль «Чайка» Ю. Бутусова – это шаг вперед в современной драматургии, нельзя не признавать. Для меня лично это стало глотком свежего воздуха, это интересно, ярко, и, в конце концов, это очень талантливо. Посмотрите, и у вас будет свое мнение. 26.07.2012
Administrator: Рекомендую прочитать здесь: Тимофей Трибунцев - портрет актера . Это - с конкурса студенческих театроведческих работ. Там много и хорошо про "Чайку". И не только...
Administrator: ГИТИС. Конкурс студенческих работ (театроведение). Вот тебе и театр. Ужо. Театр. «Чайка». Бутусов. Предельно субъективный взгляд. (прилагаю программку, чтобы можно было следить за ходом спектакля) Спектакль «Чайка». Режиссёр – Ю.Бутусов, художник – А.Шишкин, композитор – Ф.Латенас Действующие лица и исполнители: Ирина Николаевна Аркадина Полина Райкина в 3-ем действии, в сценах 3, 4, 5 Лика Нифонтова Константин Гаврилович Треплев её сын Тимофей Трибунцев в 4-ом действии в сцене 4 Антон Кузнецов в 4-ом действии в сцене 5 Денис Суханов в 4-ом действии в сцене 6 Артём Осипов Петр Николаевич Сорин её брат Владимир Большов Нина Заречная Агриппина Стеклова в 4-ом действии в сцене 4 Марьяна Спивак в 4-ом действии в сцене 6 Лика Нифонтова Илья Афанасьевич Шамраев управляющий у Сорина Антон Кузнецов Полина Андреевна его жена Лика Нифонтова Маша его дочь Марьяна Спивак в 4-ом действии в сцене 2 Марина Дровосекова Борис Алексеевмч Тригорин беллетрист Денис Суханов Евгений Сергеевич Дорн врач Артём Осипов Семён Семёнович Медведенко учитель - Антон Кузнецов Девушка которая танцует - Марина Дровосекова Яков - Сергей Бубнов Монолог Треплева из 4 акта пьессы А.П. Чехова "Чайка" – Ю.Бутусов, Т.Трибунцев Вот тебе и театр. Ужо. Если спектакль «Чайка» не войдёт в историю, можете забросать меня камнями. Писать о «Чайке» - как следить за человеком, у которого богатый внутренний мир, но он экзальтирован, экспрессивен, нервы у него не к чёрту, да к тому же, он действительно мудр, и обладает чувством юмора и… и…и... В общем, проще смотреть на него, чем пытаться объяснить, что он делает. Режиссёр Юрий Бутусов в «Чайке» предъявляет нам себя, это его режиссерская и человеческая отвага. Спектакль - его откровение, признание в любви к театру, и ненависти к нему, наркотическая зависимость от него и чудовищные ломки. Где необходимо «играть» там есть его двойник - Треплев (Трибунцев), который и самостоятельный персонаж, и проекция режиссёра. Режиссер спектакля смыкается с режиссёром В спектакле, коим является Костя. Треплев - альтер-эго Бутусова, которому он даст умереть в финале спектакля. Жизнь спектакля «Чайка» начинается еще при входе в зрительный зал. Точнее она продолжается всё время. Нет точки отсчёта. «Чайка» Бутусова живёт-живёт и живёт. Занавес не закрывает сцену, она открыта, на ней ходят актёры, говорят друг с другом, переставляют-передвигают реквизит, рисуют. Первым говорит режиссёр Бутусов. Он обращается к зрителям – и вот он, момент, когда мир «Чайки» включает меня в свои процессы. Я тоже являюсь частью этой Вселенной. А художник А.Шишкин другого и не делает – только Вселенные. Их совместные с Бутусовым спектакли – всегда миры со своей космогонией, флорой, фауной, существами, напоминающими людей, но ими не являющимися, или являющимися слишком людьми. Пространство «Чайки» - да здравствует небо! Тёмное небо потолка, а чуть ниже цилиндрические облака люминисцентых ламп, и чёрный прямоугольник сцены, который ощущается как пустой, и хотя на нём стоит много предметов, чувствуется его доминантная пустота. С этой поглощающей чернотой могут тягаться только два креста стоящие в глубине – один повыше, другой пониже с гирляндой. Они напоминают о двух умерших в пьесе, и обо всех живших театром и погибших в нём. Театральная смерть всегда на сцене. Присутствие Бога. Страдание. Неси свой крест и веруй! Два гримировальных столика, стоящие на авансцене – тоже претендуют на бесконечное участие. То есть их из этого пространства не выкинешь, как кресты. Они тоже своеобразные символы театральной веры. В их зеркалах отражаются зрители - грань между тем, кто играет на сцене и кто смотрит, размывается. Зрители присутствуют на сцене, по крайней мере, в отражении. Остальные предметы на сцене заменимы, устранимы, и как показывает практика - даже сжигаемы. Белый планшет – похожий на рисунок неуверенной детской рукой – «театр» Кости, такой же детский и неуверенный как он сам (ни первое ни второе прилагательное не обладает в моей трактовке негативной оценкой). На нём изображено озеро, дерево, собака и какой-то человек в калошах (Папа-Чехов или доктор Дорн), а ещё солнышко, и рядом с солнышком «НИНА». Нина = солнышко. Есть путь наверх: четыре каната – лестницы в небесное, «welcome», но чтобы подняться, надо преодолеть порог – безответность – любви, таланта, жизни. Когда Маша скажет, что не может ответить Медведенко взаимностью, он, уже было добравшийся до самого верха – бессильно, безвольно спустится вниз, снова на землю. Тригорин будет раскачиваться как на качелях в петле каната – когда к нему придёт его влюблённость. А Маша, Дорн и Полина Андреевна будут качаться из стороны в сторону - три связанных судьбы, семья, заключенная в маятнике своей жизни. Они обречены на одинокое механическое существование, потому что сил выбраться из петли у них нет, и желания тоже. Неба им не достать. Пол на сцене как картина «чёрный квадрат», если смотреть на неё сверху. На белом покрытии – чёрный квадрат из маленьких квадратиков, можно собрать и разобрать. Шишкин и Бутусов помнят о «пространственных порталах» (как в сказках)– четыре рамы, похожие на дверные косяки стоят по четырем сторонам квадрата. Вошёл – и ты есть, вышел, и тебя нет. Театральная условность в чистом виде, коллективное помешательство, актёр просто перешагнул через деревянную палку - а я верю – что его нет, я его вижу, конечно, но подразумеваю, что его нет. Про кресты упомянула, но совершенно забыла про могильный холм. В этом мире должна быть эпическая основа – холм из бумаги: пьесы, актёрские списки, режиссёрские заметки – вот он, мир театра построенного на слове. Так сказать и сам почил, и других под собой укрыл. Трибунцев, который во время речи Бутусова кропил водой (святой или нет неизвестно) свой «театр», выходит на авансцену. Кричит: «Вот тебе и театр!». Вот он, Театр – общий для всех – и для актёров на сцене и для зрителей в зале. Трибунцев – Треплев – в смешных круглых очках, клетчатой рубашке, застёгнутой не на все пуговицы, потертых штанах и кедах. Интеллигентный, умный, бедный мальчик. Привыкнуть сразу надо к тому, что Бутусов перекроил пьесу. И где ждёшь разговора Маши и Медведенко (вот например сейчас, пьеса же с них начинается) - там его не получишь, а получишь позже, или вообще в другой сцене. Ничего страшного, если текст знаешь, ориентироваться можно. Другое дело, если не знаешь – тут только или получай эмоциональное удовольствие, или покидай зал. Находка Бутусова - Нина Заречная (Агриппина Стеклова) – большая, крепкая и витальная, с копной рыжих волос, это не пугливая меланхоличная лань, из классических трактовок, а настоящая, так сказать, провинциалка и наивная девушка. Любовь Кости и Нины - весенняя радостная и смешная, хочется улыбаться во весь рот и хлопать во все ладоши. Когда в первом действии Костя обводит черной краской на листе ступни Нины и предъявляет залу сей портрет с ликующим видом, в душе поселяется счастье. Сорин своей меланхолией сбивает радость момента, появившись на то ли каталке, то ли тележке – в белом, с мокрым зонтиком, он печалит зрителей и ноет о своей трагичной жизни. Но и здесь Бутусов не даёт ему слишком огорчить нас, его монолог заканчивается исполнением песни: Седина белеет на висках, Гаснут огоньки в твоих глазах. Нас с тобой никто не понимает, А луна по-прежнему сияет. голосом Марины Дровосековой, которая стоит на маленькой эстраде, рядом с гримировальным столиком и поёт вместо Сорина. Монолог Нины собирает всех героев. Они рассаживаются спиной к зрителям, Дорн и Сорин бегут в зал и приглашают оттуда молодого человека или девушку. Гость - на сцене вместе с актёрами, а Дорн - в зрительном зале. Обычно доктор садится рядом с симпатичной девушкой, и может быть, кто знает, заводит с ней беседы, как и положено ловеласу. Итак, важный момент. Монолог Нины. «Люди, львы, орлы..». Нина в чёрном пальто выходит к микрофону на середину сцены, Треплев спускается в зрительный зал, и весь её монолог слушает стоя на лестнице между рядами. Изредка он садится на корточки рядом со зрителем, сыплет снег. (От него вкусно пахнет цветами - это личное наблюдение). Он, как режиссёр, наблюдает за своим спектаклем извне, так же как Бутусов, который на каждом спектакле «Чайки» сидит в зрительном зале между рядами за специальным столиком. Нина начинает неуверенно, запинается и улыбается на каждой фразе - Тригорин (Денис Суханов) смеётся. Беллетрист вальяжно сидит на стуле, на нём светлый пиджак на голое тело и темные брюки. Странная смесь мачизма и небрежности. Постепенно слова Заречной становятся всё увереннее и величественнее, когда она кричит «Дьявол!», я вздрагиваю, мне кажется и другие зрители тоже. Даже страшно, откуда в ней такая сила. Аркадина перебивает Нину – Треплев кричит ей прямо из зала «Мама!». Хочется крикнуть тоже: «Замолчите, гражданочка!» - уж очень интересно дослушать пьесу Треплева (меня любопытство разбирает – а если не нужно было бы прервать Нину, чем бы Чехов закончил). Монолог Заречной в исполнении Стекловой действительно волнует, он не воспринимается, как что-то абстрактное, отвлечённое, взятое из «мира идей» - как я привыкла его слышать. Слова об одиночестве потрясают и пугают меня, живущую на пороге Апокалипсиса. Но… болтовня Аркадиной и Полины Андреевны становится нестерпимой – Треплев останавливает спектакль. Он выходит на сцену обиженный, потерянный, смотрит волком и ненавидит всех присутствующих. Его гнев так велик, что жжёт его изнутри, внутренний пожар вырывается наружу – Костя поджигает театр. Выливает на планшет воду из миски, и, чиркнув барабанной палочкой о колено – подносит её к бумаге – возникает шум занимающегося пожара. Пламя кажется реальным, и когда звук его становится нестерпимым, из зала бежит Бутусов, влетает на сцену и начинает отрывать бумагу от планшета, так, будто по листу ползут языки огня - медленно поедая полоску за полоской. Рисунок превращается в жалкие ошмётки. В экстатическом состоянии он отрывает балку от рамы, и повиснув на деревянном каркасе «театра», спрыгивает и исчезает в прорезе задника. А мы остаёмся заворожённо наблюдать за разрушенным «театром». Никто не произносит ни слова. Треплев и Бутусов снова соединяются. То, что начал играть Трибунцев-Треплев, договаривает Бутусов. Костя совершает насилие над собой, над своим творением. Режиссёр Бутусов понимает, что это такое – разрушать созданное, дорогое, важное; терять - людей, спектакли, видеть как они уходят в небытие. Это и сугубо личный момент, и момент общий для любого творца, - когда вынужден губить то, что дороже всего на свете. Убивать часть себя. А театр стоит полуразрушенный и грустный. Зрителя-гостя провожают в зал. Возникает неловкая пауза. Но Бутусов не даёт слишком долго находиться в одном состоянии – сбивает трагизм ситуации. Даже странно – как у него хватает сил – после такой откровенной и отчаянной сцены – перейти на смех. Герои, стоявшие спиной, оборачиваются по одному - их лица испачканы сажей с «пожара». Под музыку, они, чумазые, раскачиваются из стороны в сторону и зовут Костю. «Ау!» - кричат из последних сил, долго, громко. Выдыхаются, замолкают, из-за кулис выходят помощники и раздают им влажные салфетки. Актёры деловито вытирают лица, возвращаются на свои места с облегчёнными вздохами. Возникает эффект театра в театре – сцена «воззвание Константина» закончилась, и теперь актёры отдыхают от своей работы. Это пауза для зрителей, чтобы и они могли выдохнуть, и успели вдохнуть. Из всех героев только Дорн понимает Треплева и верит в него, как в писателя, поэтому он остаётся, чтобы поддержать Костю, когда все уходят. Входит Треплев, к его очкам прикреплен белый лист бумаги, который закрывает всё лицо, а на месте рта нарисована унылая дуга. Дорн интересуется: «А что это вы такой бледный»? Зал поддерживает вопрос смехом. Треплев снимает маску с лица, рвёт. Доктор пытается утешить Костю, но тот ничего не хочет слышать. Дорн увлекается так, что начинает читать монолог Нины: «Люди, львы, орлы…». Из-за кулис появляются все герои и аплодируют ему. Зарисовка с кодовым названием «слава» - представление Дорна о творчестве не уходит дальше аплодирующей толпы и признания. Евгений Сергеевич Дорн – Артём Осипов - совсем не старый, актёр намного моложе своего персонажа, так же, как Владимир Большов – Сорин, и Полина Райкина – Аркадина. Театральная условность распространяется и на возраст. Игровая структура спектакля позволяет оправдать такое решение. Да и не нужен мне старый Дорн, мне достаточно заявленных правил игры. Финал действия. По пустой сцене бежит «девушка, которая танцует» - Марина Дровосекова. Её героиня, один из тех персонажей, которых нет в пьесе. Если присутствие ещё одного героя без слов Якова (Сергей Бубнов), может быть оправдано пьесой, то героиня Дровосековой – вымышленный персонаж, но она необходима для этого спектакля. Она - двойник Маши в некоторых сценах, но также - и самостоятельный герой, которого я про себя называю «чайка» - собирательный образ - театр, творчество. Она - помещенный в человеческое обличье мир театра, человека в театре, его радостей и страданий. Она безответность - безответность любого человека в любви к театру, который никогда не будет любить тебя так же, как ты его. Она и самозабвенная радость созидания, его животворящая сила, и его безумие, которое стремится выразить страдание через танец. За весь спектакль Марина говорит только однажды, и то рефреном с Машей, и поёт дважды, порой кажется, говорить она не умеет (как лесорубы у Введенского в «Ёлке у Ивановых»). Но через танец она выражает тоску, боль, и счастье. (Я буду называть её иногда Мариной, иногда чайкой). Марина останавливается на середине сцены, садится на аккордеон. Со стороны «театра» выходит Бутусов, опрокидывает оставшийся от планшета каркас и устраивается на полу. Под ритмичную музыку (Gov`t Mule - Reblow Your Mind ) девушка медленно начинает двигаться, её танец – квинтэссенция внутреннего напряжения спектакля. Она танцует не декоративно, а смыслово. Движения её рук напоминают взмахи крыльев, она «чайка», не птица, а театральный символ. К ней присоединяется Бутусов, сначала слегка потряхивая головой, он всё больше и больше увлекается. Его танец похож на истерику. Постепенно из-за кулис к ним присоединяются остальные герои. Все целиком уходят в движение, с исступлением, какой-то депрессивной сосредоточенностью. Танцуют долго, пока Бутусов не прерывает всех истошным криком. Он кричит долго и пронзительно. И если честно, кричать хочется вместе с ним. Гаснет свет… Антракт. Свет в зале в первом антракте - всегда неожиданность. Надо встряхнуться, может даже пойти куда-то. А хочется сидеть, молчать, уткнуться в кресло. Зрители неспешно выходят. А жизнь на сцене продолжается, правда в формате перемонтировки, но актёры ходят, ведут какие-то разговоры между собой. Жизнь продолжается… Четыре действия по сценическому, или точнее сценографическому решению очень похожи на четыре времени года. Если первая картина напоминала весну – по робким краскам, еще присутствующим в оформлении черным цветом, цветом земли, только оправившейся от снега. Весна угадывалась в чувствах, похожих на «робкие, изящные цветы». Второе действие напоминает лето. Атмосфера жаркого дня, обилие цветов, яркие наряды. Кажется, слышно, как жужжат насекомые. Большой круглый стол главенствует на сцене – он накрыт белой скатертью на нём фрукты, цветы, кувшины, бокалы – в обилии фактур и красок. Напоминает барочный натюрморт. Круглый стол место единения и разговоров. Аркадина вдруг вспоминает о Косте, ищет его. Но он всё это время сидит со всеми за столом! Второй раз в спектакле, когда герои делают вид, что ищут Костю, который вот он здесь – но его присутствие не нужно, и Медведенко выволакивает Треплева, и тот, кивнув понимающе, удаляется за кулисы. «Чайка» погружает в мир условности настолько, что я готова не только не верить своим глазам, но и монтировать изображение, как того требует сцена. Вырезать Костю, например. Без Кости запевают застольную песню, которая соединяет зрителей с героями. Треплев - лишний, ненужный, и даже если он готов идти навстречу, то к нему не готовы. Он «нарушил монополию» - странный, ищет какие-то «новые формы» там, где главенствуют рутинёры (замените Треплева на Бутусова и получится почти режиссёрский портрет). Когда все разойдутся появится Треплев – преобразившийся из бедного мальчика в изгнанника – белая рубашка, чёрная шляпа, ружьё и магнитола. Смесь героя и рок-н-рольщика. Он выстрелит в шляпу и уйдёт с гордо поднятой головой. Видимо, отправится стрелять чаек. Нина всё это время постигала азы конформизма, - и очень преуспела. Она повторяла за Аркадиной её экзальтированные жесты и пыталась поддерживать разговор на ломанном французском (чем, кстати, вызвала приступ Salvatore Adamo «Tombe La Neige» у Дорна и nostalgie у публики), и даже успела отказаться от Кости, сказав о его пьесе: «Это так неинтересно». Агриппина Стеклова не боится переиграть, наоборот, её стремление быть похожей на Аркадину, выраженное в простом внешнем копировании – выдаёт в ней простодушие и провинциальность. Она слишком стремится стать «своей». Костя застаёт Нину во время её монолога о «славе», во время которого её одевают в меха и драгоценности. Вот, собственно, и всё представление Нины о сущности творчества, ну разве только забраться на стул чтобы возвышаться над толпой. (Кстати, ведь всё сбудется так, как Нина загадала, помните в разговоре с Тригориным – «..я перенесла бы нелюбовь близких, нужду, разочарование, я жила бы под крышей и ела бы только ржаной хлеб, страдала бы от недовольства собою, от сознания своих несовершенств, но зато бы уж я потребовала славы…настоящей, шумной славы..»). Прощание (а это прощание) Нины и Треплева происходит довольно холодно. Костя, в окровавленной рубашке, бросает на стол чайку, не подстреленную, а вырванную из его сердца. Он наливает в высокие стеклянные бокалы воды, и они три раза чокаются, произнося вместо тостов, колкости в адрес друг друга. Когда они заносят бокалы – из них проливается вода, и звук треснувшего стекла или льда режет ухо – что-то вдребезги. В третий раз Костя выливает воду себе в лицо, это отрезвляет. Он знает, почему Нина не любит его, печально и горько говорит об этом. Нина сидит за столом и ей, «это так неинтересно». Он подходит к ней, снимает накидку и колье, распускает её золотые волосы. Заносит над ними нож, чтобы с хрустальным звоном отрезать один волосок с её головы. Посмотреть на его сияние, поцеловать и спрятать (специально или случайно цитируется Ким Ки Дук). Сцена наполнена грустью, светлой, такой, какая бывает, когда садится солнце, или когда уезжаешь из города и оборачиваешься, чтобы посмотреть на него в последний раз. Или может быть, когда уходит молодость и/или любовь. Тригорин – Нина. Сцена, следующая за расставанием с Костей. Тригорин загадочный у Бутусова, он омерзителен, но вроде и несчастен, он подлец, но его терпишь, и даже жалеешь. Нина своими вопросами злит и волнует его. Она нарушает привычный инертный ход его жизни. Бешенство Тригорина, сопровождаемое опрокидыванием стола выглядит эффектно. Картина изобилия сменяется белым листом стола, на котором потом Тригорин будет лежать без сознания, распятый. Правда его страдание превратится в возлежание, и вот лист не только Голгофа, но и скатерть-самобранка, доставляющая писателю блага жизни. Выстрел. «Сюжет мелькнул, сюжет для небольшого рассказа». Четыре раза будет повторяться эта сцена – сюжет о «чайке», поцелуй, явление Аркадиной – в разных обличьях, изображаемых разными актёрами. Хоррор будет прогрессировать – от мистического триллера, до ужастика про обезьяну в инвалидной коляске с топором и отрубленной ногой. С одной стороны это обыгрывание отношения Нины к происходящему: «Сон!», только это не просто сон, а кошмар; с другой - реакция Аркадиной представляется именно такой. Хотя, когда на сцене появится Полина Райкина и прекрасным, спокойным голосом скажет, почти пропоёт: «Мы остаёмся», эффект будет волшебным. НО! Четыре выстрела - ещё и настойчивое упоминание о том, что Костя стреляет в себя возможно в тот самый момент, когда Нина говорит с Тригориным. Fanfare Ciocarlia - «Caravan». Бутусов танцует на сцене и наблюдает за тем, как убирают площадку после «сна». Его танцы страшны, даже если музыка, сопровождающая их весела и безмятежна. Он садится на стул, Треплев надевает ему на голову окровавленную повязку. Рядом на полу сидит Маша, у неё в руках бутылка водки и два стакана. Бутусов прерывает музыку - Маша кричит, что «не стала бы жить не секунды», он целует её. Она снова кричит, и они оба, вместо того, чтобы выпить, выливают водку в лицо друг друга. Душераздирающие звуки и рыдания Маши заканчивают сцену. Антракт. Ни обилие уходящих людей, толпящихся у гардероба, ни шумные очереди, не могут нарушить той поразительной тишины, которая царит внутри меня. Маша пьёт с Тригориным и изливает ему душу. В начале спектакля она выглядела как девочка-подросток, бунтарка – в порезанных джинсах, чёрной майке и темной рубашке сверху. Постепенно её «траур по жизни» стал более отчётливым – чёрное платье, иногда чёрный парик и очки (Полина Андреевна, кстати, тоже всегда в чёрном). Маша находится в тисках безответности, цепляется за Костю, как за свою единственную возможность жизни, шанс. Но упрямо не хочет признать, что ответа она не получит во-первых, а во-вторых: ни рождение ребёнка, ни перевод мужа не избавит её от любви. Мамино наследство: у Полины Андреевны и Маши мужа играет один актёр – Антон Кузнецов, играет по-разному, но так, что ни мать, ни дочь уважать своих мужей не могут. Маша пьёт с Тригориным. Разговор не клеится, оба говорят о своём, и в итоге переходят к пьяным слёзам и нечленораздельной речи. Писатель ретируется. Зато появляется Нина, и они с Машей выпивают, обмениваются печальными фактами своей жизни: «я замуж выхожу» и «перед отъездом дайте мне две минуты». Уходят обнявшись, рыдая, типично – две пьяные бабы. Треплев на авансцене. Читает «Элегию» Бродского. Привожу целиком. Подруга милая, кабак все тот же. Все та же дрянь красуется на стенах, все те же цены. Лучше ли вино? Не думаю; не лучше и не хуже. Прогресса нет. И хорошо, что нет. Пилот почтовой линии, один, как падший ангел, глушит водку. Скрипки еще по старой памяти волнуют мое воображение. В окне маячат белые, как девство, крыши, и колокол гудит. Уже темно. Зачем лгала ты? И зачем мой слух уже не отличает лжи от правды, а требует каких-то новых слов, неведомых тебе – глухих, чужих, но быть произнесенными могущих, как прежде, только голосом твоим. Комментарии к стихотворению….их не будет. Прощание Тригорина и Нины состоится три раза – каждый будет разыгран в своём стиле. Первый раз они, как тайные любовники будут жаться друг другу в темноте, при порывах ветра и Тригорин фонариком будет освещать окрестности. Второй – торжественное, наполненное пафосом прощание. Широкие жесты, громкие поставленные голоса. Третье прощание ближе всего к так называемой психологической школе. Точное проживание предлагаемых, и правда жизни. Вариативность сцен «Чайки» Бутусова – с одной стороны подчёркивает то, что на театре возможно любое исполнение, любой пьесы, в любом стиле. С другой, – возникающая полифония позволяет полнее понять сцену или персонажа, увидеть всё не линейно, а с разных точек зрения. А в-третьих, из всех этих голосов я слышу именно тот, что быстрее всего находит путь к сердцу. После разговора Сорина с Аркадиной о Косте и чёртовых «туалетах», которые совсем разорили актрису, на фоне белых ширм появляется Бутусов. Он один. Без футболки. Повязка на голове. Баллончик с краской. Пульс, выведенный красным. Неровное «УЖО» посередине. Обернувшись к залу, он кричит что «повязку УЖО доктор сделает» и рисует краской чёрную дыру в области сердца. И подтянувшись на руках, переваливается через ширму. Преграда преодолена. Пульс неровный – он пока жив. Бутусов. И Треплев. Он только спотыкается об «УЖО». Но это наверное, в последний раз, он больше не споткнётся. Бутусов. (УЖО – наречие 1. Позже, потом, как-нибудь на досуге 2. употр. как угроза в знач. вот будет время, дай срок, погоди 3. кому или кого. употр. как угроза мести). Пространство в «Чайке» меняется быстро. Оно как зона в «Сталкере». Молниеносная перемонтировка, и вместо белого забора Бутусова мы видим белую комнату Треплева. С такими высокими стенами, что через них точно не перемахнёшь. Больница из самых страшных снов и фильмов с ржавой ванной-корытом сбоку, и Костя, голова которого замотана верёвкой. Человек с головой-верёвкой. Разговор с матерью в такой обстановке - как посещение больного в психиатрической клинике. Аркадина долго разматывает верёвку, под ней - окровавленное лицо Треплева. Верёвка – мысли, которые впиваются в мозг Кости, мучения самолюбия, гордости, покинутости…Она умывает его в этом корыте, грязном и холодном, как их отношения. Ссора матери и сына, показанная в этом пространстве, болезненна. Они топят друг друга и словами и действием. Их оскорбления – как грузы, тянущие на дно. Когда Аркадину сменяет Полина Андреевна – женщина, в которой эротизм переходит границы – всё превращается в клинику Фрейда, где мать раздевает своего сына так, что невольно задумываешься об инцесте. Костя стоит в одних кальсонах, маленький покинутый мальчик, повязку которому «ужо доктор сделает». Аркадина любит сына, но Тригорина любит больше. Сцена, которая была для Треплева больницей, для Тригорина остаётся прежней, только её стены освещаются не холодным, а тёплым светом. Появляется ощущение весёлого безумия, которое овладело писателем. Он раскачивается на качелях-канате и смеётся как ребёнок. Аркадина чувствует себя лишней, ненужной, она пытается говорить с ним, но он увлечён своими фантазиями о Нине. Когда аргументы Ирины Николаевны иссякают, на её место приходит Полина Андреевна. Ей на откуп отдана сцена «уговора» Тригорина, с помощью поцелуев, объятий и поглаживаний. Безвольное создание подчиняется женской воле. Шамраев. Вот кто обойдён вниманием. А ведь у него сейчас одна из сцен-номеров, важных для понимания этого солдата-актёра. Шамраев в солдатской шинели, в рукав которой воткнуто перо – привет от Дурачка Карла из другого бутусовского спектакля «Войцек». Он оказывается в центре треугольника – лишний, ненужный. Жена его терпеть не может, дочь презирает. Солдат, мечтавший стать актёром, он влюблён в театр, и стремится каждое своё появление превратить в номер. Только актёр он бездарный. Антон Кузнецов играет его омерзительным, от визгливого голоса, хочется заткнуть уши, а нервные жесты выдают в нём натуру сломленную, замкнутую в себе. Такое же чувство он вызывает у остальных героев, его только терпят, но не любят. Когда в одной из сцен Шамраев в одиночестве даёт сам себе команду: «Налево! Шагом ааааарш» и чеканя каждый шаг, покидает сцену, колет сердце, он кажется одиноким, а его военная жизнь представляется кошмаром. Вместо отвращения появляется жалость. Его представления о театре застряли где-то на ярмарке – среди анекдотов, пьес об «Ограбленной почте» и игры шарманки. Когда он рассказывает про «запендю» - уже никто не слушает, и только из-за кулис на него сыплется град яблок. Театр не отвечает ему взаимностью. Спасёт Шамраева только Бутусов, который утащит несчастного, провалившего свой номер «актёра» за кулисы. И закончит весь этот балаган, продолжение которого случится только через два года. А по театральным меркам – через 15 минут. Антракт.
Administrator: ПРОДОЛЖЕНИЕ Третий антракт ужасен. После него последняя часть, а значит и финал. Мучаюсь: хочу чтобы перерыв закончился быстрее, и не хочу чтобы кончался вовсе. С этими переживаниями и вхожу в зал. Всё изменилось, это стало заметно. «Театр» Кости вернулся на прежнее место, с тем же незатейливым рисунком, да и вообще всё на своих местах, как в первом действии. Только Треплев теперь солидный – в рубашке, чёрной жилетке, штанах и шляпе. Ходит с печатной машинкой, и нет-нет, да постукивает. Когда с обратной стороны планшета (то есть со стороны сцены) появляется Бутусов, разрывая рисунок – не удивляюсь. Но когда он в микрофон под ритмичную музыку начинает рассказывать о судьбе Нины – по телу бегут мурашки. Слов почти не разобрать, смесь крика и хрипа - только одно слышу отчётливо – отчаянное «Не придёт она»!!!!! Потом эту же историю расскажет Костя, отвечая на вопрос Дорна о Нине. Его рассказ будет сдержанней, но рефреном в голове будет звучать мучительное бутусовское: «не придёт она». Треплев изъеден страданием. Он умер тогда, когда убил чайку, а сейчас он - живой труп, у которого нет ничего, кроме листа бумаги. Приезд Тригорина и Аркадиной, как и появление Нины, только катализируют процесс. Целый ворох подарков, цветы, парусник и журнал, преподнесённые лично Тригориным,– будто день рождения у маленького мальчика, которого можно засыпать подарками и он всё забудет. Треплев ложится на подушку, в ногах у него цветы, вокруг люди – и если ему перестать дышать – то вот они похороны. Маленькая репетиция, но я уже знаю, как они будут выглядеть. Стол снова главенствует. Только теперь он чёрен, как ночь. Стол-пианино. Шамраев вносит чучело чайки, Марина торжественно водружает его на середину стола, Тригорин истошно кричит: «Не помню», Аркадина невозмутимо: «Представьте, я ещё не читала» - это реквием по Косте. Приветы смерти. Чайки больше нет, теперь из неё сделали чучело. После печальной процессии, проходящий мимо Кости и удаляющейся, он один-один-один. К тому, что будет происходит дальше, надо подготовиться. Поэтому, пока идёт монтировка, Бутусов летает по сцене чайкой, смешно растопырив руки. Когда приносят кровать, он садится на неё, и сложив пальцы пистолетиком стреляет себе в голову, размазывая по лицу кровь. Его утаскивают за кулисы. И хватит об этом. Самое время для… Финального разговора Нины и Кости. Но их будет пять. Первое. Марьяна Спивак (Маша) – Нина Антон Кузнецов (Медведенко) – Костя. Мокрая, грязная Нина, одетая как проститутка вваливается в комнату к Косте. Он тянет к ней руки, она истерически кричит, не давая прикоснуться к себе. Они оказываются на полу, и Нина, отбивается от Кости, а он, обнимая её за шею, душит. Становится тихо. От страха Костя запрыгивает на кровать с ногами, затем выходит из комнаты и мы слышим выстрел. Второе. Денис Суханов (Тригорин) – Костя Агриппина Стеклова (Нина) – Нина Что там мямлит Костя, разобрать трудно. Он как мальчик, в белой рубашечке и берете на голове. Нина сначала стучит в окна и двери, так, что Костя от страха запрыгивает на стул. Входит – большая, грубая баба. От её «мужиков в третьем классе» трясёт не только Треплева, но и меня. Говорить они не могут – не слышат друг друга, и Нина уходит, бодрым голосом выкрикивая слова из монолога «Люди! Львы! Орлы! Курапаатки!». А Костя, посетовав о том, что мама может увидеть, стреляется у нас на глазах из маленького пистолетика. Его уносят. Третье. Артём Осипов (Дорн) – Костя Лика Нифонтова (Полина Андреевна) – Нина Голодная и нервная Нина без сил падает в объятия Треплева. Он даёт ей еды, воды. Она пихает в рот всё сразу, давится и кашляет. Смотреть на неё неприятно. Чем больше она рассказывает о своих злоключениях, тем меньше нравится Косте. В конце концов, он выставляет её за дверь, наливает бокал вина и идёт греться к камину. Но Нина, пинком открыв дверь, вышибает ему мозги из ружья. На белой стене остаётся кровавый след. Каждый из этих вариантов – и сценарий для существующих в пьесе пар. Например, Медведенко надо было убить Машу, и не мучиться, а Полине Андреевне – застрелить Дорна, чтобы он никому не достался и так далее. С другой стороны, все эти варианты возможны и для Кости с Ниной, их встреча может пойти по любому сценарию – мы же в театре. Но пока я рассуждаю, сцена пустеет. Всё исчезает. Остаётся только Вселенная и кровать, на которой сидят Нина и Костя, разговаривают. После фарсовых картин, их разговор кажется таким простым. И он так трогает. Когда два человека любившие друг друга, сидят и говорят о том, чего никогда не вернуть. И их несчастья неизбывны. Нина подняв край кровати уносит её, читая монолог. «Неси свой крест и веруй». А Костя лежит на полу накрытый белой простынёй. Сцена пустеет ещё больше. Треплев встаёт, и, достав из кармана золотой волос Нины, смотрит на него и отпускает, светлый звон повисает в воздухе. И Костя, освободившись от мучившей его любви, попрощавшись с Ниной, решает начать с начала – он залезает на канаты, и, оттолкнувшись ногами, пытается взлететь. Но «чайка» уже здесь - Марина уже плачет по тебе, Костя. Нет-нет, взлететь уже нельзя. Ты должен остаться здесь, Костя, в этом спектакле, на этой сцене, чтобы Бутусов жил. Он падает. А Трезор (Кузнецов) стаскивает с его ноги ботинок. Марина играет с собакой. Fanfare Ciocarlia & Jony Iliev – MaMaremMа. И она начинает танцевать. А Дорн и Медведенко или Кузнецов и Осипов разбирают сцену. На ней останутся только кресты, канаты, и два гримировальных столика, которые так и будут гореть своими огнями. А Марина так и будет танцевать. Разберут чёрный квадрат, и Костю унесут. А Марина будет качаться на одном из канатов, как на качелях. Когда станет невыносимо пусто, выйдет Дорн, пройдёт до середины сцены и очень спокойно, даже отстранённо скажет залу: «Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…». Повиснет тишина и Марина «чайкой» будет качаться из стороны в сторону…качаться…качаться…пока не погаснет свет. P. S. Юрий Бутусов: «Смысл жизни для людей, населяющих вымышленный мир чеховской «Чайки» - Театр, который больше жизни, больше любви, который замещает всё, принося боль, одиночество, уничтожая и калеча души. Люди, отдающие себя на службу театральному чудовищу, часто бывают несчастны, может быть, даже слишком часто и незаслуженно, но, вероятно, они знают что-то, чего не знает никто». P.P.S. Не забывайте - спектакль посвящён Валентине Караваевой. Зрителя приветствует Театр – многоликое, подчас уродливое, подчас прекрасное существо, поглотившее миллионы людей, создавшее тысячи, тёмное как ночь, светлое как день, ребёнок и мать, Бог и Дьявол, врач и убийца – никогда мёртвое (мёртвое – не театр), всегда – живое.
Administrator: ГИТИС. Конкурс студенческих работ (театроведение) Ловец чистой энергии Комедия – это одна грандиозная шутка, содержащая в себе целый мир отдельных шуточных эпизодов, из которых каждый имеет свое место и нисколько не заботится об остальных. Август Шлегель. Место действия – театр. Отсутствие кулис. Отсутствие занавеса. Сцена. По обе стороны от, гримировальные столики. Посреди стена с дверью – театр Треплева – эскиз. Рисунок - вид на озеро - создается труппой на глазах у входящего в зал зрителя. Своеобразные очертания комнаты образуют еще четыре проема. Закулисный хаос, задорный, знающий своё; словно старый дед-еврей, крутящий фигу. Выносят стулья, тазы с различным реквизитом. Бутусов ходит по сцене… заканчиваются приготовления… он разговаривает с актерами… что-то разыгрывают. Периодически они смотрят, как рассаживаются зрители. Вот мы встречаемся с персонажем из зала: пожилая интеллигентная дама интересуется: все ли спектакли этого театра играются без занавеса. В креслах партера уже устали ерзать безбилетники, и Юрий Николаевич обращается в зал с извинениями за задержку начала. Дальше седьмого ряда шорохи – ничего не слышно. Им пояснят – это режиссер. Знаете, есть мнение, что в момент удивления мы наиболее открыты миру. Марьяна Спивак в джинсах и топе сидит в «современной репетиционной» в левой части сцены. В черном уголке, окруженная микрофонами. Справа, лицом к залу, на стульчиках сидят двое, читают программки. Они ещё просто актеры. Агриппина Стеклова и Антон Кузнецов. Тимофей Трибунцев выходит с монологом Треплева о новых формах. Текст этот в пьесе звучит диалогом с дядей; в спектакле, он вытащен на авансцену. Смешной. Манифест. Клубок тем, что свяжутся в материю спектакля. Музыка земельная, как утка. Нелепая праздничная фальшивая труба, шаги отмеряющая. Она здесь звучит так. Это марш из «Трех сестер» Някрошюса. 1.Мать. Не любит. Она суеверна. Она скупа. 2.Кто я? Что я? … меня терпят только потому, что я её сын 3.Они. … стараются выудить мораль, - мораль маленькую, удобопонятную… … когда в тысячи вариаций мне подносят одно и тоже, одно и тоже – то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своей пошлостью. 4.Тригорин. Мило, талантливо… 5.Нина. Я слышу шаги… Я без неё жить не могу – говоря это, Костя обведет стопы её черной краской. Королеву играет свита. Поддувка вручную, блестки. Красный сломанный зонт. Доктор и управляющий, уж расстараются, мастера шоу. Нину Заречную исполнит Агриппина Стеклова. Они вдвоем, молодые, нарисованные в своем театре. Упоение – считывание естественных форм друг друга. И самое страшное, что у них есть – вяз и шум ветра. Вся чувственность сосредоточенна в руках. Нина шествует по ладоням Константина. Медведенко омывает ноги Маши. Полина Андреевна обволакивает в кокон-свитер, разглаживает мужа ладонями. Все начинается с любви, развивается до нервной страсти, закончится не-сожалением. Здесь «должно пахнуть серой»! Готовность один перед представлением. Нина переодеваться; Костя устраивать последние приготовления; Девушка с аккардионом (Марина Дровосекова), Шамраев, Дорн закрутят это пространство. Клоуны по нужде. Первое действие, перед представлением Константина Треплева. Антон Кузнецов сыграет Медведенко, управляющего, собаку и он же её побьёт. Есть начало истории Шамраева – обман, где ещё не понятно, что женщина, надевающая на него свитер – Полина Андреевна. Она еще с ним, но совсем скоро уйдет в путешествие к своему безумию. Шамраева бросила судьба, он контуженый. Он застанет подвешенных Машу, Дорна и жену. Подвешенных как коконы, застывших, замерших на веревочных качелях стоящими. Маятники часов. Они в домике. Вытравит анекдот. Раз вытравит. Два вытравит синими губами… Рассказ небылиц… Номера. Интермедии персонажей несмешной комедии. Сорин (Владимир Большов), белый клоун, снежный, грустный. Человек, который хотел. Он эстетизирует пространство вокруг. Гитарный перебор простой, прозрачный. Беленький одуванчик в клумбе под индивидуальным дождем. У него маленькие запросы. Может и болеет он со скуки. Трудно поверить, чтоб пять лет назад он был такой как Дорн. Доктор (Артём Осипов), повиснув, на качелях услышит проходящее время. «Я был». Два героя цепляются за прошлое по-разному. Один создает атмосферу, театр вокруг и ноет, другой серебрит волосы полоской-ирокезом, раздирает пространство выплесками сжатой энергии. Для Дорна подъем духа равен славе и признанию. Сорин, согласен быть и маленьким литератором. Приятно. Ох, дело не в амбициях. Кто стремится, тот приходит. Они фантазеры. Их страсть к мифу творчества заставляет урвать кусочки внимания зрителя – выйти спеть, шутку рассказать, станцевать, эффектно появиться. Тысяча вариаций. Казалось бы, нагроможденных сюжетов по ходу спектакля, вариантов разыгрывания сцен хватит на четыре «Чайки». С оговоркой, что три из них были бы пошлыми по сути своей, представляли бы лоскутное одеяло из штампов. Действие образует своеобразную пляску. Оно идет бок о бок с пьесой, возвращается, прыгает, буксует, диалоги рассыпаются на монологи. Сцены могут повторяться до пяти раз, с разным составом актеров. Но только в одном варианте персонажи слышат друг друга. Только один в суть. Пошлость. Безвкусная глупость, обыденность; общепринятый штамп. Как черный квадрат создали теории, накрученные на него, так Чайка под плитой постановок не может быть никогда Той «Чайкой» А.П. Чехова. Мы говорим о постановке представлений, скопившихся за век, об этом произведении. Видим «Чайку, препарированную до нарочитой узнаваемости». Можно ли говорить о спектакле, как точке? Как о неком итоге за период пребывания режиссера в Москве. И за период постановок от начала к этой «Чайке», за век. Сразу после того, как в прессе написали, что постановка закрыла на некоторое время это произведение, появилась Чайка Богомолова. А привозная, Смедса, например, находится совершенно в другой плоскости. А маленькие тухлые театры не будут смотреть, что все штампы уже вытащены под софит, выпороты и обсмеяны. «Поднимается занавес; открывается вид на озеро; луна над горизонтом, отражение ее в воде; на большом камне сидит Нина Заречная, вся в белом» Занавес – Две клеенки по бокам стены, нарисованное озеро. Агриппина Стеклова вся черном по центру перед микрофоном. Сидят спинами в зал по периметру сцены несколько человек. Попытку высказаться нарушит самость каждого. Нужно немного толерантности, нужно немного по-детски наивного взгляда. Маша переживает, с Тригориным (Денис Суханов) мы не знакомы, лишь поза, спина выгораживает важность лица, Девушка, сидящая на аккордеоне, словно случайный-свой наблюдатель, Сорин выжидателен, Зрительница, на месте Дорна, он в зрительном зале, Аркадина нервно-выгнутая, работающая на своего зрителя всегда. Парад спин. Цепная молния, минувшая случайную зрительницу. Все нервны и каждый о своем. Как же целостен мир, созданный актерами, он способен впустить в пространство спектакля дыру, которая может тянуть энергию сцены. В обратку же, Костя ушел в зал. Он держит вкруг себя пламенеющее место действия. Раз режиссер, Треплев, кричит – «хватит, все!». Обливает полотно-театр, «поджигает» факелом, звук горения. Два режиссер, Бутусов, ворвался на сцену, съедает пламенем эскиз, убегает внутрь «горящих» подмостков. Претензия на серьёзность. Далее. И Аркадина вышла и фыркнула свое: Ха! Стоят в линию – в саже – манифестируют – рычат в микрофон – Парад Рефлексии – под трубу отдекламировали – оторались – Выдох. Они цепь, где нет пока двух звеньев Нины и Кости. Стая Начало второго действия. Стол для всей семьи, для всех гостей, для всех, кто творит, для взрослых, не для Кости. Стол, изобилующий ярким пластиком. Все начинается с пасторальных зарисовок барышень. Мир разговоров про искусство прошибает истерика: всеобщий индивидуальный смех плач, гримасы обращены в зал, It's Not Too Late (это не слишком поздно). Картины вырисованы. А значит, ещё придется пожить, еще надо что-то делать... Портреты одной серии: люди, не достигающие своего порога вдохновения. Цепная реакция (в ней нет Константина): Маша вспыхивает в судорогах истерики; Дорн заходится в бешеном блюзце; Шамраев – катализатор, выступает с темпераментным монологом, записанным на бумажке; Аркадина шипит ящерицей, раскинувшей капюшон. Триумф самости. Второе действие. Ковбой. Обретение костюма – обретение статуса. Его вышвырнули из-за стола взрослых или не претендующих . Под музыку из красного магнитафона в руке. Под музыку, напоминающую что-то ковбойское. С ружьем. Идет на охоту за чайками. Доктор с возом трупов. Стая бешеных чаек курлыкает. Руки ноги торчат. Все они, обитатели застолья – чайки. Да и что это за птица? Она, конечно летает, но ведь не орел, помойная ведь, в сущности, птица. Костин триумф эгоизма, нереализованной творческой и сексуальной энергии. Весь в крови, будто он съел эту чайку сырую, зубами, не потроша. Придет и вывалит на стол пластикового изобилия в полиэтиленовом пакете перед Ниной. Как Рогожин в някрошюсковом «Идиоте», лезвием не убьет, но срежет волос с её головы. Константина всё окружение держит за ребенка. Выгоняют из-за стола. По приезду Аркадиной и её свиты проблем его усаживают посреди разноцветной горы цветов и гостинцев. Подарки у маленького Кости вызывают волну злости и сарказма, ничего не остается делать, как прилепить жвачку на нос корабля. «Кто я? Что я?» Вопросы рефлексирующего по поводу себя самого. Он читает Бродского на авансцене, а позади него, иллюстрируя «падший ангел глушит водку» – валяется никому не нужная в этом доме Маша. Вся четверка персонажей – Треплев, Тригорин, Аркадина, Заречная – в спектакле Бутусова талантливы. С таким «дано» интереснее строить решение. Есть ли успокоение, не-сгорание дотла, не-прожигание себя предательством таланта? Говоря о новых формах, Костя не говорит о создании новых правил. Он разрушает старые. А более всего говорит о нетерпимости друг к другу. О зажатости от страха неудачи. Страха что тебя переплюнут. И тогда фраза «Пьеса не понравилась, и вы презираете мое вдохновение», обычно потерянная в личных мотивах, становиться одним из узлов линии Константина в исполнении Тимофея Трибунцова. Мило, талантливо. Бич Тригорина – любовь к комфорту; приспособление таланта к успеху, к повседневной жизни. Он чувствует, знает стиль и в письме и в одежде. Идет по знакомой колее. Его стиль – земное и наезженное. Он продолжает работать, подмечает мелочи, но не способен на эксперимент. Подмечает – «надо упомянуть». Его крест – выработанный механизм творчества, система. А любая система есть насилие над жизнью. Есть рамка и эпоксидная смола, в которую укладывают более-менее логичную, повторяемую ситуацию, вырванную из потока. «Я должен писать». Надрыв не приведет к гармонии. Результаты труда двух писателей – публикации и сожранные нервы. Отсеянное и оторванное – в глубине сцены, правее «театра»: Кресты и Голгофа из скомканной бумаги. Второе действие. К окончанию. Сюжет для небольшого рассказа – Кошмар, царящий в доме. Зацикленный на двух актрисах морок. У одной сын стрелялся только что. Для другой звучит пророческий сюжет «пришел, увидел, погубил». Весь ком истерики у горла вырвался зеленой жижей, разгулом зомби, кишащей фантасмагорией. Звук – закольцованный выстрел. Звук звенящей тишины. Денис Суханов в своем монологе о «славной» жизни писателя. Вроде бы искренен... Два настроения: исповедальное и экзальтированное – игра для юной актрисы. Они умеют общаться на особом языке, языке должного поведения для ситуации и для их положения. Он сыграет роль блестящего писателя, любимца женщин: подтянутый, в белом пиджаке, накинутом поверх обнаженного торса, с героической царапиной поперек носа. Сыграет снисходительное невнимание к своему успеху. Она будет предупредительна, вежлива, страстна до надрыва в монологе про славу, а главное с зазором между личностью Заречной и маской начинающей актрисы. Только что в черном, с ошейником-колье, гривой, в черных очках, она бредила звездной жизнью. А он ее «видит» типажно: в светлом платье, наивную деву. Код этих людей – стиль. Красивые, стильные, вылизанные – значит, имеющие право на творчество. Перед представлением «львов, орлов и куропаток» растрепанная рыжая грива Нины, украшенная красными цветами, ниспадала на плечи в платье телесного цвета, скакала вместе с хозяйкой. Клетчатая рубашка Кости была эмблемой духа свободного, так хорошо гармонировала с истертыми, старыми брюками и воодушевлением. Но это для детей. Есть амбиции – соответствуй дресс-коду. А какой же он взрослый, если белую рубаху тут же кровью зальет? Птичьей… Своей… Еще одна глава. На роль Аркадины выбрана самая молодая актриса из состава спектакля. Полина Райкина, 88го года рождения, ведет роль женщины, боящийся старости. Страх – её линия. Талантлива ли Аркадина? Допустим фантазию на тему её прошлого. За основу возьмем спектакль, а не пьесу. Можно представить, что эта женщина, некогда много работающая с немалой долей таланта. Существующая сейчас на штампах, но не обще-театральными, а будто лично наработанных. Под кожей у неё закрепился страх провала. Видимо давно, ей очень тяжело далось начало пути. И это роднит её как с Тригориным, который тенью ходил среди литераторов, так и с сыном. Но если взрослые залили под стекло свои удачи, Константин говорит о постоянной изменчивости. Спектакль Бутусова сделан в жизнеощущении Треплева. Страх - нечто, что замораживает. Мы говорим о спектакле-потоке. Жизни – череде песчинок. О способе проживать жизнь, вглядываясь в песчинку. «Экзистенцию нельзя понять, её можно только переживать». Аркадина ежечасно полирует свое давнее произведение. Как если бы однажды изваяв прекрасную скульптуру, художник остальные годы потратил на полировку, и под конец стер ей нос. Лишь осталось восхищение близких. Первое действие, перед представлением Константина Треплева. Статная, красивая, вылизанная, чистоплотная, в меру истеричная кошка. Выходит, смотрит на декорации театра Кости с эффектным интересом. Бедро повела, голову склонила. Лицо открытое, волосы блестят. Декламирует с осознанием собственной застывшей безупречности, с налетом тоски. Во втором действии лицо забелённое. Дальше. Черные губы, черные очки, пучок, который дает ощущение выпадающих грязных волос. Она орет в жажде комплиментов. Дальше – натянутая, лицо как после десяти пластических операций, когда вместо носа норовит появиться пупок. Да, она так же хороша. Лучше всех здесь. Крик души: «Я не фефёла». Третье действие. Реанимационная – ванна. Отсюда истерика-соблазнение, исполненная дуэтом актрис. В истерическом припадке две сущности в женщине смотрят друг на друга с исступлением и страхом. Неразрывны. Одна смущена. Удивляется чистоте «игры», боится, что не доберет, что перегнет палку, что кто-то заметит эту «здравую» её. Часть эта откровенна, смущена и спрятана. Объекту, на которого направлена пика, её не достать, не найти. Вторая, на гребне оскорбленного самолюбия выжимает, режет крупными мазками. С оттяжкой, остервенением, графичной грубостью. И сцена эта показана с подкожной стороны женщины, которая боится, что потеряла свою силу и влияние. Вторая Аркадина исполнена Ликой Нифонтовой. Она, как демоница, как оборотная личина, как скрытый резерв выходит из двери, за которой пустота. И только снег и только пепел. Не-сожаление. Там же. «Вы сегодня собрались мучить меня!» Аркадина хватается за живот. Тушь на глазах образовала круги. Пространство. Белое, огороженное высокими стенами. Три возможности повеситься, всегда пара кочующих стульев. Ванна с душем, перекочевавшая из «Макбетта»; под ним Дункан – Суханов смывал с себя жизнь. Здесь из душа не польется вода - она на дне ванны, как в ушаке, наверно ржавая, наверно от засора. Висят мокрые белые волосы Ирины Николаевны – пушатся летящие Бориса Алексеевича. Он теплый, светлый, вверх тормашками летает на качелях тут рядом с ванной. Счастливый. Эта мокрая кошка уложит его на лопатки. Согласится уехать, и больше не нужен. И как тень, Нина придет в своем весеннем одеянии: платье бежевое, алые цветы в гриве. Встанет под душ. Мы попали в запендю. Конец третьего действия. Девушка танцует в белом платье в красный цветок. Все актеры в мизансцене параллельно рампе. Справа компания провожающих-отъезжающих: устроили фейерверк из мандариновых шкурок. Маша сидит позади, но с ними, выделяясь бледной зеленоватостью на ничего не выражающем лице. У Кости – голова кровавый пузырь… он идет назад – с права налево в плоскости… в серых подштанниках. Гармоничный танец Девушки прерывается ударами в живот. Маша седая с ребенком. Шаг назад – катастрофа. Это смерть, которую нужно забыть, чтобы возродиться, чтобы еще можно было печатать на машинке, носить костюм и шляпу. It's Not Too Late. Это не слишком поздно. Ещё одна глава. Маша. Начало третьего акта. Ступеньки фортепиано. Почти устойчивые, с провалом на полутон лишь в конце. Скрипка жужжащая диссонансная издалека. Минорно. Там, где-то внутри нее, ребенок мяукает. Шкура белая на полу, качели свисают. Соло Марии – бред с водкой, Тригориным и пластиковыми детьми. Бутусов дважды примерит чужие роли, как позволит это и своим актерам. Первая примерка – подмена Тригорина – «Все это я рассказываю вам, как писателю. Можете воспользоваться». Бутусов сидит с Костиной кровавой повязкой на голове. «Я вам по совести: если бы он ранил себя серьезно, то я не стала бы жить ни одной минуты». Оба момента вклинивания режиссера в действие будут связаны с Машей. Подмена как морок, как сбой в матрице. Они (уже Суханов и Спивак) кругами произносят текст, и уже со второго начинают смещать фразы относительно друг друга. И этот текст уже монологи, звучащие одновременно. С них, круг за кругом, опадает шелуха и остается только суть, тревога. Тригорин: «Нет, теперь не останется». Расстроенные звуки какого-то духового инструмента перешли в дуэт: «Я замуж выхожу» Маша и «Дайте две минуты» Нина. Все девушки в черном. Траур по жизни это их стиль. Начало четвертого акта. Маша – тень кличущая, потерянная в доме. Возлегает на ковре-шкуре, как на алтаре. Постелить чистое белье – ритуал. Парный вальс. Убаюкиванье горя в себе. Горе протяжное, как карамель. Тянешь её теплую из общего варева – на воздухе застывает иглами. Марья Антоновна двоится в глазах, томится. Монолог Треплева из 4 акта пьесы А.П. Чехова "Чайка" Заявлен как действующее лицо в театральной программке. Орет в микрофон Бутусов, прерывая валяние Маши на коврике. Он заведенный – две Маши по бокам шарахаются взад в перед в звериной истоме, как рассерженные пантеры в клетке. Марьяна Спивак почти все время находится на сцене. Актриса, с взрослением спектакля, набирает мочь, приобретая гибкость. И ей почти всегда не дарят цветы. Каплю о творчестве. Бутусов представляет модель беспрерывного творения. Никакие сомнения, мучения художника, его метания, вывороты на изнанку, сомнения в таланте не являются гарантией хотя бы удовлетворительности, простите, продукта жизне-творчества. Человек, искренне творящий, не может быть уверен в результате. Стационарная объективность на весах, где чаши приложение усилий – произведение, невозможна. Приложил столько-то усилий, умножил на столько-то единиц таланта, получил определенной прозрачности качества результат – Невозможно. Выстроенный жестко спектакль-система имеет много шансов закостенеть. Эта же «Чайка» всегда внутренне подвижна. Команда лихая, ей всё нипочем. Кажется, даже если рухнет кулиса, они сыграют свою пьесу. От энергии спектакля лопаются лампочки, это не редкость для Бутусова. Подобное было в «Меру за меру». Или же технические цеха театров сговорились создать легенду. Ещё ни в одной бутусовской работе не было столь острого ощущения свободного личностного общения со спектаклем. Как будто все мы друг друга любим. Моменты – песчинки. Кварц, поймавший солнце. Вот девушка, которая танцует, повела плечом. Ток прошелся до кончиков пальцев. Графична. Они, появляются, каждый в своей манере, пронизанный общим ритмом. И они единое. В них воздух между актерами и ролями. Вот кто по-настоящему летает, так это актеры. У них ослаблено ощущение, что они играют, они интенсивно проживают некий отрезок времени. Особенно когда танцуют – они не персонажи. Квинтэссенция пластики – Дровосекова. Они открыты для наблюдения. Открытый взгляд в зал. Сердце спектакля – режиссер – бьется в тахикардии. Открыты на том уровне откровенности, что в жизни. И здесь свет софитов является покрывалом для душ актеров. Страсти мы уже наблюдаем персонажные. А во время действия Режиссер сидит в зале, заглатывает чайную заварку из пакетика, набрасывает заметки. Все время в темпе действия, не в вакууме закулисья. В спектакле много условности сверх привычной нормы. Шестеренки спектакля обнажены и театрализованы. Помощники сцены актерам выносят салфетки, воду. Пляска жизни. Пляшет Бутусов в Сатириконе. Создатель O`naturel. Режиссер на сцене – уникальное воплощение, потому что фигура, которую он создает, может создать только режиссер. Танцем искусственно увеличивает скорость кружения мира вокруг. Как аппарат для остановки сердца, шарахнувший по живому. В теле дух сильный и заведенный до грани. Серьезный взгляд, тело веселое пляшет вокруг. После дошатается до кровати. И поиграет в Костю. Застрелиться. Опа! Утащат, как часть бутафории. Механизм зрительской любви. Спектакль ежеминутной ассоциативности. Скрытый цитатник. Фильмы (пустые двери Догвилля), спектакли Някрошюса, Гинкаса, Туминаса, Абстрактное «Ужо». Выезд Сорина в белых санях, кресты, пластиковые медеины пупсы, музыкальные цитаты. Удовольствие от спектакля, радость ощущаются буквально физически. Преисполненный бурным потоком красок, звуков, мелочей, он держит смотрящего во внимании. Зритель имеет возможность наполнить пространство собственной памятью. Погрузиться в активный диалог. Большой спектакль можно полюбить за способность его погрузить в особый ритм. Зал чувствует необходимость находиться во внимании, разгадывать загадки. Who is who. Несколько раз слышала, как при первом выходе Полины Андреевны зал вздыхал «ну наконец-то», думая, что это Аркадина. Как в антракте спорили в какой сцене Антон Кузнецов был Шамраевым, а в какой Медведенко. И приходили к выводу, что управляющий в военной шинели. А если развивать мысль об ассоциативном ряде, то тогда можно построить какую-нибудь такую теорию, что отец Маши является её же мужем. Но все это вишневые деревья, выросшие на лбу оленя. Приехали. Каждому свой алтарь. Для банды художников – стол. Для изнывающей кошки – шкура. Они бегут от времени, исступленно стуча Реквием. Черно-белые игроки в Лото. «Что-то есть! Я чувствую», маман на всё всё равно «Не читала!». Похоже, за эти два года возраст догнал её. Тригорин: «Не помню!» - эхо подхватит. Чучело их чайки в падении. Чайка. Каждый попробует. Действующие лица: Маша – Медведенко. Заречная – Тригорин. Полина Андреевна – Дорн. Отчаянье. Много воды. Задушил, чтоб не мучилась сумасшедшая. Он ждал её. Треск бури за окном, казался ему стуком множества рук в дом. Они расцеловались – Поэт и Потаскуха. Убился от грязности жизни. Чистый, заботящийся о маме. Привыкший к очагу и вину эстет. Сошедшая с ума преступница, безродная голодранка, убившая его. Нина. Богема – Её счастье. Нина Заречная не могла знать картин Тулуза Лотрека. Где богемная жизнь блестящая, с работой на вынос, переломанными ногами, с болезнями, алкоголем и мечтами заканчивается в грязи. «Люди, львы, орлы и куропатки…» берет аудиторию доверительно. Ирония Нины сквозит над текстом: «Я играю, то что мне дали, я попробую сделать это хорошо». Её костюм черный, вынужденный сейчас, вырастет для неё в фантом успеха и мощи. Шамраев расстарается с эффектами. Она раздуется в макбеттовскую ведьму. Захватит. Пластичная душа. Мы видим её в процессе обучения. Она разыгрывает песню, видно традиция дома, все с этого начинают, и некоторые на этом останавливаются. Снимает кальку с жестов Аркадины, утрируя их, её ирония ей сходит за неумение. Ирина Николаевна в спектакле к ней более снисходительна, чем в пьесе, она поощряет Нину на «обучение», отучая её от болезненного театра Кости. Аркадина более нетерпима к Маше, которая красива, молода и понимает творчество её сына. «Станем рядом. Вам двадцать два года, а мне почти вдвое. Кто из нас моложавее?», Все: «Вы, конечно». Нина не задается вопросом о подлинном искусстве, она как охотничья собака вынюхивает успех. Подножка её – Тригорин. Второй акт. Рассказала Треплеву состояние – чокнулись бокалами Клавдия. Выпила она, он выплеснул. Не хватает только золотых зубов. Рассказала Тригорину – устроил шоу с переворачиванием стола и мороком зомби. Она умеет понимать языки – мимикрировать под группу. Но вернется в конце совсем другая. Единственная, вызревшая в плод. Освобожденная от комплексов. Принявшая тяжесть любви и жизни. Хотел летать. Действующие лица: Константин Треплев Тимофей Тибунцев, Нина Заречная Агриппина Стеклова. Стены вокруг рассыпались, пространство открыто. Тихо слушают их. Вот сидят на кровати, не доставая ногами до пола. Все спокойно… воздух застыл. Они слышат друг друга. Тянутся. Немного дети, много взрослые, много больны. Чистый духовой инструмент тихий, восточный. «Жизнь груба». Нина не потеряла разум, как не потеряла внутреннюю чистоту. Она помнит свое прошлое – как взрослые помнят свою защищенность в годы отрочества. Защищенность от голода жизни. Некоторое время она еще будет идти по своей мокрой ветреной земле. Костя подкошен. Она пришла попрощаться, накроет его тканью, с головой. Схоронив… сохранив… Унесет кровать на себе, как крест, как някрошевскую дверь. Что её крест? Постель? И он отпустит волос, звук, как отрезал. Отпустит волос, чтоб не держать её. Попробует взлететь. Взлететь на качелях – висельнице. Он пытается лететь – трепыхание. У него нет разгона. Нет и воздуха под крылом. Только тихо сползет… Богиня и её пес. Образ Маши постепенно перетекает к Дровосековой. Она же, танцующая девушка, подвешенная за запястья. Слезы её – камни в воду. Мировая душа – в ней все они, слезы, танец-пульс, время Маятник. В тишине залу спокойно.
Administrator: От зрителя "Чайка" в Сатириконе В ту субботу много чего случилось. Осень за полчаса успела превратиться в зиму, но потом быстро передумала. Мы съездили на ВДНХ и побродили по павильонам, в которых все осталось также, как лет 20 назад, только вьетнамцев стало больше. У одного из них мы и купили 2 кассеты mini DV, чтобы фильм снимать (но про фильм как-нибудь в другой раз). А еще купили вонючие палочки с названием "супер-хит" и ткань для дивана, под который в его новом обличье придется переделывать всю комнату. И потом мы зашли в павильон "Армения", и мне пришлось включить всю силу воли, чтобы не попробовать-таки "Арарат" 10-летней давности, тьфу - выдержки. Потому что я вообще-то не пью. Это я все говорю не потому, что про "Чайку" мне рассказать нечего. Просто все, что было до нее, с нею срифмовалось и ею осветилось, как прожектором. Потому что в бутусовской версии нашлось место и новым обличьям, весьма неожиданным, и определениям "супер-хит", и надирающимся девицам, и сменам времен года. Вообще это было 4,5 часа весьма насыщенной жизни. Жизни в четырех частях. И с тремя антрактами. После первой я хотела сбежать и для очистки совести оставила себе второе отделение на "распробовать". И настолько я в нее, эту "Чайку", не верила, что встречу успела назначить. Но я распробовала, встречу отменила и еще 3 часа своей жизни подарила Бутусову. Не Чехову. Чехов тут был в общем не при чем. Меня так разнервировала 1-я часть, потому что я не узнавала самой значимой в моей жизни пьесы. Ведьмовская Агриппина Стеклова в платье для 8-го месяца беременности - это кто, 18-летняя Нина? Дочка Райкина Полина - это кто, Аркадина? Да, она младше собственного сына, ну и что? Прикольно может быть, а дальше? И только когда я поняла, что "Чайка" здесь не смысл, а повод - высказаться о наболевшем, о театре, о прекрасном, об ужасном, уничтожающем и возвышающем, невыносимом в этой своей контрастности, я поймала режиссерскую волну и больше ее не отпускала. Бутусов вывернул театр на изнанку. Актеры у него здесь все, а не только Аркадина и Нина. И им так хочется своих 15 секунд славы, если повезет - минут. Но не больше. Для этого они готовы менять обличья, проигрывать одну и ту же сцену по нескольку раз и совершенно по-другому (здесь особенно хороша была именно Стеклова с ее фантастическим диапазоном - от деревенской дурехи до наивной барышни, от роковой и холодной "ведьмы" до потерпевшей крушение на всех фронтах женщины). Они готовы танцевать, петь, летать под куполом. Да, здесь много от эстрады и от цирка. Много яркости и бреда. Бутусов предстает фокусником. Каждая мизансцена у него решена по-новому - он меняет антураж, жанр, настроение, исполнителей. Тут заигрывает с нами, тут - смеется над нами же. Иногда кажется, что издевается. В конце каждого акта сам выскакивает на сцену и чего-то поет, о чем-то дрыгается. Но в целом у него получается так густо, самобытно, иронично и изобретательно, так абсурдно и в меру трагично, так ярко, что ты падаешь во все это. И даже особо не осмысливаешь по ходу. Проживаешь. И получается у него пьеса про таланты и поклонников, про растраченные иллюзии, про безответные любови, весом в 5 пудов, про одну безжалостную мать, про одного бесхребетного сына - да, да, и про это. И про несостоятельность слоганов про новые формы - тоже. Про то, что время уходит, а в жизни смысла не прибавляется - да, да. И все это так, мимоходом. Потому что все равно эта пьеса про жажду ролей, про страх сцены, про то, что одни играют лучше тебя, и ничего с этим не поделаешь. Про прикованность к ролям второго плана, про летучесть режиссерских замыслов, от которых никогда и ничего не остается. Потому что это искусство - театр - эфемерно и хрупко. Оно только здесь и сейчас. И больше нигде и никогда. На журфаке я писала диплом про "Чайку", пьесу без надежды. Отсмотрела много их тогда, больше десятка. Были архаичные, предсказуемые, лирические, циничные, провальные, чеховские, про главное. Такой "Чайки" не было. Такой мне, видимо, не хватило. Чтобы захотеть писать диссертацию.
Lotta: "А между тем, мы продолжаем..." У меня сложилась очередная фанатская трактовка бутусовской "Чайки". "Нормальным" читателям (и зрителям) этот пост лучше пропустить, потому что ну сколько можно... А друзья по несчастью - поймут. Мне очень нравится думать, что ЧАЙКУ ставит сам Треплев, однако этому мешают некоторые факторы, в частности, самостоятельность и значимость Тригорина, который чаще всего мало похож на треплевского персонажа. Недавно зацепилась за мысль gala_spb, высказанную на форуме, о том, что Тригорин во 2-м акте моделирует реальность, шаг за шагом добиваясь желанного "мы остаёмся!" Тут интересна именно действенность Тригорина, точнее, его фантазий. У бутусова-персонажа (того, кто выбегает на сцену) в спектакле два альтер-эго (может, и больше, но эти - главные). Потерпев неудачу с "львами-орлами", Треплев ставит новый, главный спектакль... но ставит его по пьесе Тригорина. Это наложение двух авторских взглядов очень интересно. Вот как оно может быть. Сначала всё взаправду: Костя готовит декорацию, разговаривает с Ниной, Сориным, матерью... Его фантазии смешиваются с реальностью: то Медведенко обернётся Трезором, то Нина скажет, что в пьесе обязательно должна быть любовь - и Костя уже видит Полину с Шамраевым (Полина Андреевна - главный местный центр сексуального притяжения), а в отвергнутом Шамраеве Костя как бы предчувствует себя. Потом собираются "зрители", среди них - Тригорин. Он с любопытством оглядывается: интересное "место действия", новые люди. Тут не просто "облако, похожее на рояль", а возможный сюжет, тем более, есть Треплев - претендующий на писательское звание, а значит, собрат по перу и соперник. Тригорин следит за его реакциями - иногда сочувственно, иногда с усмешкой. Расстановка сил ему понятна: ведь нервы напряжены и никто не скрывает свою любовь и нелюбовь. Появляется Нина - отлично, это возможная героиня. И дальше, во 2-м действии всё видится глазами Кости - вплоть до трижды повторённой фразы "я не буду мешать вам!" Теперь в качестве автора он самоустраняется. Тригорин разговаривает с Ниной. Его монолог - настоящий, Тригорин вспоминает свои мытарства и сам впечатляется, ему страшно жалко себя. Настоящее - и его флирт с Ниной, и их совместное заговорщическое "меня зовут..." Но вдруг он видит убитую чайку - и "о! сюжет мелькнул!" Несколькими чёткими фразами он формулирует новый замысел, начался процесс творчества. Как же ему хочется испытать любовь юную, поэтическую, уносящую в мир грёз! Но только не в жизни, нет (в жизни у него - Аркадина, то есть ничего). Испытать - в голове, в фантазиях, на бумаге. Он сам становится героем собственной пьесы, которую пишет мучительно, с помарками, по несколько раз переписывая отдельные сцены. Аркадина тоже оказывается одним из персонажей. Он наделяет её чертами увиденных в поместье женщин, в голове мелькают и совсем кошмарные образы. Затем, когда Аркадина снова пытается заполучить Тригорина, он, объясняя мягкотелость своего героя, придаёт ей черты всё той же Полины Андреевны (здорово она всё-таки будоражит воображение всех местных мужчин!). В конце пьесы (и спектакля) Аркадина уже не человек, а какая-то карикатура. Впрочем, и с остальными персонажами писатель обходится жестоко - включая самого себя. Но пока что ему удаётся почувствовать себя влюблённым, страстным, ведь воображение подчас ярче жизни. Тригорин очень впечатлителен, как настоящий художник. Он действительно способен на сильные чувства... только длятся они недолго. Сцена "на стульях" в конце 3-го действия - потрясающая по эмоциональному накалу, тут и становится ясно, что Тригорину это удалось - испытать настоящую трагическую любовь. То есть понять и передать её так, как мало кому суждено в реальной жизни. А где-то на периферии его сознания - Треплев с окрававленной рубашкой на голове. Что там по-настоящему произошло за два следующих года, сказать трудно, но видимо, Треплев действительно стал успешным писателем. Очень выразительна его сцена с Тригориным в 4-м действии, когда Тригорин внимательно и зловеще смотрит на своего героя, уже зная, как он с ним разберётся в финале - "надо только освежить в памяти место действия". Он и с собой разбирается трезво и жестоко: Тригорин защищается от воспоминаний, его эхом звучащие "не помню" сначала страдальческие, потом - затухающие. Ведь по сути он действительно помнит лишь то, что заперто в его литературную кладовую, то есть нужно ему для творчества. Вариативность последнего разговора Кости и Нины (как и остальные повторы) можно объяснить тем, что роли примеряются на разных актёров и вообще на режиссёрско-постановочное, ведь текст то один. Но можно отнести это и на счёт писательских фантазий Тригорина, который опять же наделяет своих героев качествами и внешними данными хорошо знакомых ему людей. Когда он уже сам влезает в образ Кости, "соответствующая" Нина оказывается совсем жуткой. И это был бы окончательный приговор самому себе, если бы не последний вариант сцены: после всех мытарств, на которые писатель обрёк Нину, она стала настоящей актрисой. В каком-то смысле это оправдание всему.
Lotta: "Чайка", 20 октября 2012 Первая "Чайка" сезона. ЕСТЬ! Очередная героическая: вместо Артёма Осипова, недавно перенесшего травму ноги и операцию, на роль Дорна срочно введён Виктор Добронравов. У меня, правда, возник вопрос, почему, например, не Бубнов, играющий бессловесного лакея Яшу? Он вполне себе обаятелен и, что главное - в теме, а с Яшей разобраться проще. Но тут уж не мне судить, значит, так надо. Добронравову трудно и страшно, спектакль сложнейший - но выдержал и справился, выручил, всё в порядке! А неожиданные появления Осипова (с костылём) то на сцене, то в зале добавляли энергетики и вообще украшали спектакль, в котором и так много замешано на импровизации. Мне уже трудно судить объективно спектакль, который смотрела почти максимальное число раз, с которым пережила труднейшие моменты, но... он продолжает оставаться немыслимо прекрасным... И счастливы те зрители, которые видят его таким.
Innamorata: "Чайка" 20 октября. Первый акт. Первая мысль - наконец-то! Вот они - все родные и любимые, живы и здоровы! Пока улыбаются и ни о чем не подозревают. Костя самозабвенно настроен на успех, Нина беспечно пляшет в вихре красно-желтых цветов, Трезор, "Веселая собака!", весело играет... Вышел Добронравов - петь "арию Дорна"... И тут я почувствовала себя капризным ребенком, которому вместо любимой игрушки подсунули какую-то новую и непонятную, и ребенок, сверкая слезой в грустных глазах вопрошает: а где та? любимая? ... А любимая "игрушка" за сценой - на первых порах помогает новичку и иногда сама вклинивается в действие! Так вот, Добронравов. Для него эта "Чайка" - первая. Какое, должно быть, волнение он испытывал! Этот беспощадный ералаш, творящийся на сцене буквально подкашивал его. Он падал и падал. Хочется его поддержать, рано или поздно, все выльется в "новую форму"... Однако, Дорн стал через чур пафосным, в развязных жестах потерял свою интеллигентность, прячет глаза действительного умного человека под темными очками а-ля Григорий Лепс. И зонты предпочитает зеленые. В горошек... И нарциссы - розам. Агриппина на сцене - продолжает быть макбетовской ведьмой, вот правда, настоящая ведьма-ворожея. С такой силой, такой несусветной мощью она завершала свой монолог, войдя во вкус после столь вялых и по неопытности смешных "Людей, львов, орлов..." по началу. Именно своей детской неуверенностью она и выводит Тригорина из его молчания. Он первый начинает реагировать на происходящее, пусть и ехидными смешками, но реагировать! Умиленно сложенными на груди руками он придает Нине только уверенности в себе, в то время как остальные сидят с круглыми глазами, в которых рисуется вопрос: "Что происходит?". Этими своими смешками-насмешками он словно призывает её относится ко всему легко, не вкладывать в происходящее большого смысла, не обманывать себя, что играешь в великой пьесе великого автора... Это всего лишь домашний театр, наспех сколоченный у озера во избежании "деревенской скуки". Мне кажется, что тригоринское "Вы очень искренно играли" - самый правдивый комплимент Нине, а хорошие слова остальных фальшивы. Сорин, как мы знаем, "старый ловелас": все, чтобы Нина ни сделала - будет, априори, хорошо. Слова Аркадиной - нарочитая вежливость, а Доктор хвалит лишь костину пьесу, театральное исполнение его не интересует, ибо только то прекрасно, что серьезно. Вот потому-то Тригоринская похвала и кажется мне самой правдивой. Первое действие - это голая экспрессия, всегда несущаяся со сцены в зал энергия, которую, раскидывая руки нужно вбирать в себя. С нами делятся, не нужно отгораживаться. В начале второго акта красивая корейская песенка теперь исполняется Ниной не в одиночку. Подыгрывая ей то на условном контрабасе, то на гитаре, сидит с краю сцены Артем Осипов - "Парень, который аккомпанирует". Вполне гармоничный персонаж - в пару Девушке, которая танцует. Повседневную болтовню за богато сервированным столом прерывает Маша. Надоело ей постоянно делать вид и притворяться, что все нормально. Еще и в окружении людей, которым на тебя плевать. Так чего тогда скрываться за маской нормальности? Пусть все видят тебя настоящую, кому от этого лучше или хуже? Хочешь пить - пей, хочешь уйти с этого бала Сатаны - уходи, громко хлопнув дверью... Но что-то снова возвращает в узду, унимает вспыльчивость характера и истеричную женскую натуру. Костя. Костя здесь, а, значит, хоть неподвижной статуей можно посидеть около него, терпя глупые выходки отца и помешательство матери. Странное дело - говоря о каждом, отдельно взятом персонаже "Чайки" можно воспевать его чистую натуру, жалеть его участь и обвинять во всем окружающих. Но стоит взяться за другого персонажа, как тот, первый, так же оказывается повинен в каких-то поворотах судьбы второго. На этом балансе построено все. Нет плохих и нет хороших. Все заслуживают снисхождения и осуждения одновременно. В третьем акте я позволила себе вольность - заменила в воображении привычную музыку к быстрому выходу Тригорина "сквозь стихии" на саунд-трек из BBC "Шерлока". И музыка зазвучала в такт шагам. Он ведь очень похож на сыщика, а заменить фонарик - на лупу, так мы получим настоящего Холмса. Кстати, у Суханова практически хрестоматийно прописанный профиль Шерлока. (Это особенно заметно, когда сидишь в правом углу от сцены в первом акте) Вот только что он ищет, светя фонариком в никуда? Нину? Она итак придет, никуда уже не денется. Значит, что-то еще, что-то еще... До последнего снедаемый вопросом, давать или нет перед отъездом Нине две минуты, Тригорин уходит, оставляя за собой кроваво-красный след, как предзнаменование опасной и скользкой актерской дорожки, на которую Нина уже решила ступить. В четвертом акте, как назло, мужчина, сидевший рядом со мной решил не упустить возможность - от души посмеяться напоследок. Так что, первые 3 объяснения Кости и Нины сопровождались совершенно необъяснимой реакцией моего соседа. Я и сама начинаю под конец немного "заболевать", иногда бывает тяжело, что просто хочется валерьяновых капель. Тут, видимо, реакция та же, только выпущенная на волю менее болезненным для себя способом. Но конечный диалог был сыгран, как у Чехова, "что ни строчка, то больной, натянутый нерв." И больше добавить нечего... Недавно я прочитала легенду о самом красивом призраке Москвы - Алисе Коонен. Она была советской актрисой, ведущей - в Камерном театре, позже переименованном в Московский драматический театр им. А. С. Пушкина. После смерти мужа - Александра Таирова, она прожила всего лишь год, но и после смерти регулярно продолжала появляться в театре... В свое время проводились даже собрания с повесткой дня: «Что делать с призраком Коонен?». Рабочие сцены отказывались вечерами разбирать декорации после спектаклей, утверждая, что по колосникам ходит женщина в черной кожаной тужурке и красной косынке. Когда-нибудь, "Чайка" будет снята - мы все надеемся, что этого не случится ещё долгое-долгое время, но её призрак останется здесь. И мне кажется, навсегда. Где-то за сценой еле слышным звоном будут падать в воду хрустальные слезинки. И никто меня не убедит, что "Чайка" про театр, она про Любовь. P.S. "Ставка - гривенник. Поставьте за меня, доктор." Теперь этот "гривенник" у меня. 15 копеек старого образца. Проделать отверстие, вдеть цепочку и на шею.
Филифьонка: Если вчера была "Чайка",то и сегодня она должна была быть. Кто нибудь! Напишите еще,как там...
Administrator: От зрителя. Точнее - от постоянного зрителя спектаклей Сатирикона и Бутусова Ну, вот я и разорвала свой порочный круг, посмотрев таки "Чайку" Бутусова в Сатириконе;) Стыдно мне стало, что собираюсь смотреть Макбета в Питере, не посмотрев Чайку с любимыми артистами:) И надо сказать, что не пожалела ни на секундочку, что пошла!!! Четыре часа пролетели, как один волшебный миг. Я боялась дышать, чтобы не пропустить ни одного слова...жеста...ноты...КРИКА!!! И ведь ни слова не выбросил Юрий Николаич. Ловила себя на том, что проговариваю и монологи, и диологи вместе с ребятами, как же это здОрово, что кто то ещё СЛЫШИТ Чехова, так же как я:) Ощущения такие, как будто сидишь в зале рядом с человеком, который смотрит с тобой в одну сторону, и так тепло становится... Обязательно хочу ещё! И теперь обязательно, чтобы сидеть близко-близко:) Сегодня сидела НЕблизко...сознательно;) Моё глубокое убеждение, что...спектакли Бутусова хотя бы раз, но надо увидеть издалека, чтобы охватить всю идею Мастера целиком. Со мной можно не соглашаться, я не настаиваю, просто для себя я так решила давно, посмотрев однажды Макбетта...с почти последнего ряда. О! скажу я вам, впечатления были нереальными!!! Вообще...спать не хочется совсем, перед глазами любимые сцены из "Чайки", да, дорогие мои, у меня уже есть любимые сцены:)
Administrator: Несмотря на запрет фотографирования в зале - зрительские фото со вчерашнего спектакля. (Кстати, как его запретишь, когда техника упрощается и мельчает - не уследишь...)
Administrator: Афиша гастролей в Новосибирске
Ирината: Чайка. 21.10.12 В конце прошлого сезона «Чайка» игралась, как превосходный, практически безукоризненный спектакль. В данной фразе ключевое слово – «спектакль», потому что в момент премьеры это было превосходное и практически безукоризненное… слова не подберу… НЕЧТО. В нем строгий реализм мгновенно оборачивался авангарднейшим авангардом, классическое «дважды два» могло иметь ответом «четыре», могло – «пять», а могло – «минус сто тридцать шесть». Актеры, произнося чеховский текст «от и до», практически без купюр, вкладывали в него бездну реально-нереальных смыслов… Казалось, все возможные (духовные, телесные, смысловые, бытовые, философские) преграды были снесены… То есть – это было «четыре крика в четырех частях» (с), немыслимый микс… который одних зрителей вовлекал внутрь сумасшедшего торнадо, и было страшно, весело… Идеально было – как в мире, придуманном специально для тебя. Другие же зрители стояли на обочине, раздражались криками и обломками сгоревшего в невидимом пожаре театрика, а затем уходили после первого действия, возмущенно, словно настоящие чайки – гадкие хищные птички – вопя в фойе и Интернете. Первый «чаечный» сезон проходил еще в неотремонтированном зале, где старые оливковые кресла «наезжали» на сцену – и тогда Режиссер мог протянуть чашку чая кому-то из нас, в зал… из зала протягивалась зрительская рука, чтобы погладить страдающего Костю Треплева по вздыбленной макушке… Тригорин в монологе словно бы сходил cо сценs – да и шел по черно-звездному небу к нам. Сейчас – уже не то. Сейчас – именно СПЕКТАКЛЬ, в котором все части идеально выровнены. Он не стал хуже – просто логично занял собой все пространство зала, выровнял энергетику (сохранив ее на высочайшем уровне),в результате чего начал удовлетворять не только «избранных, счастливцев праздных», но и среднестатистическую публику сатириконовского зала. Доказательства? Плизззз… Помните, как в премьерные месяцы после каждого антракта все больше пустели ряды? Сейчас – тоже уходят… но, в общем, отток не намного превышает тот, что происходит в других театрах. Особенно, если спектакль не поверхностный, сложный. В общем, я зафилософствовалась (как всегда, на пустом месте)… Извините. Я вот к чему. Случилось страшное: Артем Осипов, превосходно играющий в «Чайке» доктора Дорна, повредил ногу. И, на время его болезни, в спектакль был сделан срочный ввод: Дорна пока играет Виктор Добронравов. Решение практически идеальное: мало того, что Виктор уже играл в сложной партитуре Бутусова («Мера за меру» в театре им.Вахтангова), так он еще и «коренной», сатириконовский: папа его, прекрасный Федор Добронравов, много лет был ведущим актером этого театра. И получилось вот что: конечно мы, истово влюбленные в спектакль, а потому до скрежета зубовного ревнующие его к любому «не так», тут же начали морщить носы и тянуть своё «ээээээ»… А ведь если разобраться – ну, да,Виктор был не таким, как предыдущий исполнитель. Например, у персонажа прибавилось тактильности (ох, как ручонки распускает!). Прибавилось театральности – в простоте слова не скажет, всё с этаким сценическим надрывом. Межличностные отношения этого персонажа как бы упростились чуток… НО! Вот режьте меня – если бы с самого начала доктор Дорн был именно таким – мы бы его и приняли, и оправдали, и вписали в общую систему. Да Добронравов бы (он же удивительно талантливый!) и сам вписался – ведь сколько спектакль репетировали, сколько уминали, играя… а тут… 4 или 5 дней репетиций? Всего-то… Ну, что делать, иногда торчит Дорн соломинкой в коктейле спектакля… Но иногда… Слушайте, как же мне понравилось исполнение «Памяти Карузо»! Это не выпендреж с клоунадой был. Это – классика. Но как же смешно, без нарушения ритма и строя, вклинивались в изящный текст неожиданные "это что ж такое", "да отвали, сказал я" и т.п.! В общем, я уверена: Добронравов еще так роль дотянет, что мы по его Дорну скучать будем. Как сейчас скучаем по Дорну/Осипову. В зале актер сидел – смотрел спектакль… Про спектакль же ВООБЩЕ – писано-переписано… А сколько переспорено!...Сейчас стало поспокойней (хотя явно мы в этом спектакле и верхушку айсберга не обследовали… а сколько там под водой!). Кстати, наше «поспокойнее» - это еще одно доказательство того, что и спектакль стал «поспокойнее». Вообще – писать про него можно вновь и вновь, разбирая гармонию на части, проверяя ее алгеброй. Или – «а вы видели, как этот вчера вышел… а тот сказал»… Вот вчера подумалось, например, что Шамраев/Кузнецов бьет за дверью собаку, стерегущую просто в амбаре… но ведь он сам и есть та собака, «весело играющий» Трезор… А завизжит-завоет по-собачьи Маша/Спивак - будущая жена Трезора-Медведенко/Кузнецова и "дочь" Трезора-Шамраева/Кузнецова... Не любящая жена. Не настоящая дочь... Или – та бесконечная розовая лента, что тянется за Тригориным… что это? Конечно, не кровь, которой с ног до головы перемазан Треплев (пусть даже это – театральная кровь, «клюквенный сок»)… Не кровь, но… может быть, сукровица? И еще: когда Тригорин выбегает на авансцену с фразой, написанной Ниной на медальоне – он даже не влюбленный юноша, он – впервые влюбившийся мальчишка-подросток: с прыжками, попытками взлететь, с крылатыми качелями, которые всё летят… летят… Такой же мальчишка потом будет, нетерпеливо подпрыгивая на стуле, ожидая ее – прекрасную, юную, воздушную… Одним словом – Джульетту свою он будет ждать. И, увидев вместо нее грубую пропитую бабищу, заплачет совсем по-детски, вытирая кулаком бесконечные слезы, шмыгая носом и поминая маму, которая, конечно же, огорчится… Ножом по сердцу – сумасшедшее лото с карточками, взлетающими над столом, словно бабочки… а посмотрите, как по-разному каждый играет свою «партию» - и здесь мой особый респект Якову/Бубнову. А потом – «похоронная процессия», в которой каждый делает широкий шаг – а потом изящно, на носочек, приставляет вторую ногу. И Танцующая Девушка, которая единственная обернется на осевшего по косяку Костю – оглянется со слезами на глазах! Кузнецов – в любой из своих ролей импровизирующий совершенно неожиданно (с чего бы это вдруг Шамраев заговорил по-немецки, а? а кто-то заметил, что, оторавшись и полуобнажившись, в отставку он уходит – рыдая?). В общем… да извинят меня другие актеры (прекрасные, любимые), но этот шут гороховый Шамраев – самый любимый мой персонаж в спектакле. И по-настоящему, а два ручья, до дрожи в руках я плачу сейчас на спектакле единожды: когда в конце 3-го действия его, пьяного и нелепого, забрасывают со всех сторон разноцветными веселыми яблоками…
Lotta: ЧАЙКА - Заречная. В центре - Нина. Она - Героиня, вокруг неё закручен внутренний сюжет (и "сюжет для небольшого рассказа" тоже), через неё проведена главная тема. И недаром спектакль посвящён Валентине Караваевой - ведь и она тоже Нина, в одном из вариантов образа и судьбы. Я видела несколько (много) "Чаек", где-то главенствовала Аркадина, где-то Треплев. Тригорин обычно был второстепенным, а Нина - девушкой-жертвой. (Мне не удалось посмотреть в МХТ Елену Майорову, но запись её монолога впечатляет, так что тут судить не берусь). В сатириконовской "Чайке", где вроде бы главные все плюс есть "танцующая девушка", впервые название спектакля указывает так строго на Нину. Пусть наш пристрастный зрительский взгляд порой направлен на других актёров, пусть ЮБ самовыражается по большей части через Треплева... В центре и на пьедестале - она! Актёры иногда идут от простого, сводя смысл своей задачи к чёткой формуле. Это - точка опоры, помогающая им конкретизировать героя (например, Крутицкий - "таракан"). Меня удивило, когда Трибунцев в интервью сказал, что трагедия Треплева - несчастная любовь и больше ничего. А Суханов внутренней целью Тригорина видел стремление провести Нину через испытания, которые сделают её настоящей актрисой. Это, конечно, упрощение, но ясно, что главные "миссии" героев замкнуты на Нине. Потому Стеклова играет не прожжённую, законченную Аркадину, а ту, ради которой спектакль и поставлен - Нину, потому Нину играет именно она. В данном случае для этой роли нужна была большая актриса, способная не только на сильную игру, но и на множественные перевоплощения. Помню, я диву давалась, видя, сколько сущностей живёт в леди Макбетт. (В Регане тоже немало, но тут уж никакой метафизики, обычная женская двуличность). И очень хотелось для Агриппины роли, в которой специфика её таланта проявилась бы в полной мере. И вот - Нина - женщина и актриса (как леди Макбетт - женщина и ведьма). Перевоплощения, мгновенные смены состояний, "вечная женственность" и выражение Мировой души - роль сложнейшего внешнего и внутреннего рисунка, я не знаю, кому ещё из актрис было бы под силу такое. Обычно на "Чайке" невольно выделяешь героев, которые тебе наиболее близки, с Ниной у меня соприкосновение минимальное. Но интерес к ней от этого не снижается: потому что она, как и все остальные, не столько персонаж, сколько сложный и глубокий художественный образ.
полная версия страницы