Форум » Архив форума » Константин Аркадьевич Райкин, ЧАСТЬ 7 » Ответить
Константин Аркадьевич Райкин, ЧАСТЬ 7
Administrator: ЧАСТЬ 1 ЧАСТЬ 2 ЧАСТЬ 3 ЧАСТЬ 4 ЧАСТЬ 5 ЧАСТЬ 6
Innamorata: Телеканал культура "Главная роль" Ведущий Юлиан Макаров. Гость программы - Константин Райкин. От 25.06.2012 Видео
Administrator: Российская газета Константин Райкин: Папа был уверен, что я стану актером Текст: Светлана Мазурова (Санкт-Петербург) В Северной столице прошел спектакль-встреча народного артиста России, руководителя московского театра "Сатирикон" Константина Райкина "Самое любимое". - Я буду говорить о своей профессии, о себе, о семье и буду читать любимые стихи, - сказал актер. - Я ленинградец, родился здесь. Сколько себя помню, столько помню ту славу, в которой пребывал папа. Это был обожаемый в стране артист. Помню человеческие лица - в театре, на улице, неважно где, - которые смотрели на него с немым обожанием, с восторженной улыбкой. Это я сразу, как появился на свет, засвидетельствовал. Константин Райкин вспомнил великий Большой драматический театр под руководством Георгия Александровича Товстоногова, на спектакли которого его водили с детства. Он видел гениальных артистов, репетиции, волшебное закулисье. И, конечно, Театр эстрады, где маленький Костя постоянно обитал за кулисами и смотрел папины спектакли. Говоря о Петербурге, который для Константина Аркадьевича навсегда остался Ленинградом, он до сих пор произносит "в нашем городе", хотя уже 45 лет не живет здесь. Вспомнил Ленинградский зоопарк, где с радостью занимался в кружке юных зоологов. Позже наблюдения за животными и птицами ему очень пригодились. На вступительных экзаменах в театральный институт он покорил приемную комиссию этюдами, виртуозно изображая хищников и пернатых. С детства сына великого Аркадия Райкина окружающие мучили одним вопросом: "Ты, конечно, тоже будешь артистом?" Будто нет другого пути и других профессий. - И папа был уверен, что я стану актером. Но об этом я узнал уже потом, - заметил артист. Костя решил стать спортсменом. В течение шести лет целенаправленно занимался легкой атлетикой в знаменитой ленинградской легкоатлетической школе, из которой вышло много чемпионов, замечательных спортсменов. - Спорт дал мне закалку на всю жизнь (дело не только в здоровье), умение трудиться. Быть последовательным. Умение каждый день, по сантиметру продвигаться к намеченной цели. Вот такой секрет успеха. Когда родители Кости находились на гастролях в Чехословакии, он поступал в Ленинградский университет на биофак. И наверняка стал бы студентом, потому что учился хорошо. Но неожиданно юноша рванул в Москву и поступил в Щукинское училище. На актерском факультете был конкурс 317 человек на место. Великолепный рассказчик, замечательный артист легко взял зал историями, наполненными юмором, самоиронией. И неожиданно сменил жанр спектакля-встречи. Перешел к стихам любимых поэтов - Давида Самойлова, Заболоцкого, Рубцова, Мандельштама, Пушкина. Великие поэты, "словесные ювелиры" (как тонко оценил их Райкин), создавшие первоклассные шедевры. Все имена связаны с Ленинградом. Однажды Аркадий Райкин был на концерте сына в Прибалтике и посоветовал ему: - Всегда читай стихи. Обязательно! Какая бы публика ни была. Таким образом ты даешь совсем другое содержание тому, что делаешь. Помогаешь понять зрителям и про них самих, и про жизнь - что она объемная, разножанровая, не только веселая, но и грустная, горькая, трагичная, глубокая, философская… - Непростую программу предложил я вам, - заметил на прощание Константин Райкин. - Вы хорошие зрители…
Administrator: Вести. Культура - Константин Райкин (Эфир 29 июня 2012)
Casi: Константин Райкин. Дружеский шарж Юрия Богатырева.
Локоны: Наш Арсенал - Новости Тулы: Я мягкий и добрый, но могу оторвать башку! В середине мая, под закрытие концертного и театрального сезона, в Тулу приезжал Константин Райкин, который собрал полный зал филармонии. В интервью и своем моно-спектакле он рассказал о себе многое. Но вот о своей семье и личной жизни – ни слова! Это – закрытая дверь от чужих глаз. О своих спектаклях Ночью приехал в Тулу. Очень тяжелая дорога была из Сергиева Посада. Вообще я все время в театре, отрываюсь на один-два дня. И приезжаю не для того, чтобы изучать город. Мы быстренько все налаживаем и репетируем, ставим свет, звук, и после выступления сразу уезжаем. Я бы хотел, чтобы после моего спектакля зритель как-то сердцем поумнел. Это, может быть, пафосно звучит, но если не ставить высоких задач, то ты ничего не выковырнешь. Конечно, зрителю должно быть, грубо говоря, интересно. Он должен сидеть, внутренне раскрыв рот, не кашляя. Но таковы, мне кажется, элементарные законы театра, которые сегодня, может, кто-то игнорирует, но я в этом смысле человек традиционный: люблю, чтобы было интересно, захватывало, не люблю, чтобы зрители уходили, протестовали, выходили из зала – меня это обижает, как обижает нормального человека, который хочет высказаться, а собеседник его не слушает. Я профессионал и мне кажется, что за долгие годы работы на сцене научился делать так, чтобы такого не происходило. Бывают люди толстокожие, бывают очень случайные. Но я верю, что если то, что идет на сцене, по-настоящему сильно и хорошо сделано, то пробьет даже жлоба, если его затащить в театр насильно, оторвав от дивана и скрутив по рукам и ногам. Если мне не удается кого-то увлечь, то, как и в советских гастрономах, покупатель всегда прав! О культуре и культурных людях Нелепо руководят духовно-интеллектуальным потенциалом нашей страны, великой в прошлом и невеликой ныне. Мы не про размеры говорим. Что говорить про размеры, если уж мы такие получились? Что ж мне – гордится, что я сын великого артиста? Я ж не дурак! Если мы называем страну великой, мы ее называем не по размерам, а по делам. Очень опрометчиво и неверно руководят мозгами и душой: образованием, наукой и культурой. Мне кажется, это совершенно упущенные важнейшие компоненты жизни нации. В этом смысле кризисное время уже наступило. Театр – это такое занятие, которое не может само себя окупать. Даже великий симфонический оркестр требует вложений со стороны. И тут государство должно вложиться гораздо больше, чем оно вкладывается. Странно, вроде бы очень культурные люди руководят нами, хорошо говорит наш тандем, но с моей точки зрения, делает ужасные ошибки: думают, что промышленность и экономика заслуживают внимания в первую очередь, а что-то во вторую. Все делается одновременно! Обязательно! Потому что отдавать промышленность, экономику и вообще свободу в руки некультурных людей – абсолютная опасность: тогда люди понимают свободу как свободу хамить, грабить, клеветать и вообще бандитствовать. Всякие средства цивилизации, в том числе свобода, обязательно должны быть отданы в руки культурных людей. Культура – это вопрос внутренних ограничений, большое количество «нельзя» внутри. Десять заповедей –тоже культура. И будет можно все снаружи, когда есть «нельзя» внутри. А когда все «можно» внутри, тогда нам свободу вообще рано предоставлять. Поэтому очень срочно надо поднимать культуру, очень серьезно заниматься образованием. Я говорю, потому что преподаю. Надо заниматься фундаментальной наукой. Я вообще имею дело с очень талантливыми обезьянками, которые даже и не слезли еще – я их на деревьях учу. Хожу под деревом и с помощью ананасов и бананов подбрасываю знания. Ребята замечательные, чистые душой, что, быть может, изначально важнее всего. Бывают исключения, но в основном они темные совсем! Институт для них – это такой интеллектуальный и социальный лифт, который за четыре года поднимает их невероятно. Потому что приходят они практически неграмотными людьми. Об Интернете Я пользуюсь Интернетом не впрямую, а через близких людей – через жену, дочку, секретаршу. Сам не сажусь, потому что это не вписывается в мою жизнь. И не хочу, потому что знаю, как на это подсаживаются. И я боюсь подсесть, а у меня и так времени вообще нет. О режиме дня Я встаю в семь утра каждый день. Прихожу к 8.15, чтобы подготовиться к репетиции. Она начинается в девять, а в двенадцать я студентов отпускаю на лекции. Потом делаю дела в театре, у меня всякие худруческие обязанности. Если спектакль в этот день, готовлюсь к нему заранее. Явка на спектакль не за сорок минут или за час, как бывает у других, а за три-четыре. Все разминаются, распеваются. Если я сам играю, то тоже должен подготовиться, повторить текст. Заканчивается спектакль иногда в десять вечера. Ложусь не раньше полуночи. Об актерстве Как актер я всегда работаю с другими режиссерами. Когда я сам ставлю, я никогда не играю. Я абсолютно покладистый актер. Послушание – одно из профессиональных качеств актера. Спорить с режиссером нельзя. Он командир. Он – всё! Я делаю только то, что предлагает он. Вообще так устроен современный театр. Режиссера любишь, как мужчина любит женщину. И тот артист лучший, который лучше и быстрее сделает своим предложение режиссера. Мы ничего не делаем сами по себе! Глазом не поведешь, если тебе это не предложит режиссер! Режиссер всё делает артисту, просто всё! Говорят: ох, какой он молодец, как сыграл! Да ничего он сам не сыграл. Он молодец, что создал впечатление, что играет сам. О строгом режиме и бесноватости «Сатирикон» называют театром строго режима. Потому что вокруг театры очень квелые, рыхлые. А без определенной собранности ничего в театре не сделаешь. Я очень мягкий и добрый человек, но могу оторвать башку. Страх – это обязательный компонент блюда, которое называется демократия. На одной сладкой любви ничего не сделаешь. Надо, чтобы тебя любили, уважали, но боялись быть отруганными, выгнанными. Такое наше дело! А меня называют Бесноватым. Это вопрос темперамента! О кино Нет такого предложения в кино, на которое я согласился бы. Не то что мне это неинтересно, но не так интересно, как работа в театре. Ну что ж я буду распыляться, когда мне уже столько лет. Мне надо успеть целый ряд вещей сделать – и отмести все остальное. Раньше, когда мне было 18, 25 лет, я все успевал, а постепенно дорожка-то сужается, потому что планы становятся более ясными, цели конкретными, и надо от чего-то отказываться. О своих Свой человек или нет, работа показывает – как на фронте, окопные отношения. Там же все очень истинно. А еще говорят, чтобы человека хорошо узнать, с ним надо один раз хорошо поссориться. Если он мерзавец, скрывающий свою сущность, то в ссоре он проявит себя. Если много соли вместе съели, значит, уже знаю, что ожидать. О детстве Я застал расцвет славы отца. С детства приобщался к театральной жизни. Постоянно ходил на все спектакли и репетиции. Театр – ни с чем не сравнимое, волшебное место. Но я не мечтал о нем. Я совершенно не хотел владеть тем, что мне не принадлежит. Что только не предпринимал, чтобы никто не узнал, что я Райкин!Невероятно стеснялся своей фамилии, даже придумывал другие. И каким позором для меня было, когда моя нянька, расталкивая толпу в театре или магазине, вела меня за руку, приговаривая: «Пустите, это сын Райкина!» Еще одним моим детским позором была одежда, привезенная родителями из-за границы, причем на вырост. Ведь дети – несчастные существа, не могут даже выбрать себе одежду, которая нравится. Так вот все друзья бегали по двору в нормальной советской одинаковой одежде цвета какашек. А я выходил и стоял возле подъезда, боясь пошевелиться и испачкать красоту. Причем брюки были длинны сантиметров на сорок – родители все ждали, что я вырасту гигантом. А еще меня страшно мучило в детстве, когда взрослые постоянно спрашивали: «Ты, конечно, тоже будешь артистом?» Это «конечно» и «тоже» просто убивало! А еще я шесть лет занимался спортом – бегом на 100 метров и прыжками в длину. Причем не ради здоровья, а ради рекордов. Можете себе представить, какой из меня получился спринтер и прыгун с моими физическими данными? Несмотря на упорство! И в итоге я решил наказать спорт своим отсутствием. Но это стало отличной закалкой на всю жизнь. Спорт – это умение трудиться и двигаться к заданной цели. Мужество – это быть последовательным на протяжении долгого времени. Это секрет моего успеха. Тут главное – жить долго! О зверях и «Щуке» В детстве любил биологию. Звери – моя страсть. Все шло к тому, что я буду поступать в Ленинградский университет на биофак. Я уже радовался, что стану в семье, где все актеры, белой вороной. И вот, когда сдал экзамены в университет, решил: а что бы мне попутно, ну вот просто так, не попробовать поступить в театральный? Эдакое кокетство с судьбой. И вот родители уехали на гастроли в Чехословакию, и я отправился в Москву, ничего им не сказав. Узнал только, что главное – пройти первые три творческих тура, а уж общеобразовательные экзамены я бы сдал. Выучил прозу, стихотворение и басню, прочитал их сам себе перед зеркалом и так себе понравился! И вот приехал. Перед Щукой – толпа народу! И все нервничают, кто-то уже рыдает. Оказалось, конкурс 317 человек на место! И это был не самый большой конкурс за все годы. Через три дня настала моя очередь. Многие выходили со слезами – там прерывают: «Стоп! Спасибо!». Ого, думаю! Я так хорош, и меня прервут! Это сейчас, когда я сам сижу в приемной комиссии, знаю, что прерывают, потому что уже с первых же секунд понятно, надо или нет человеку идти дальше, его ли это дорога. А тогда у меня была цель – не дать меня прервать. И вот читаю я и вижу по глазам экзаменаторов: сейчас прервут. Я бросаю басню прям на полуслове и… объявляю: «Тигр». И начинаю изображать тигра! А надо сказать, что я занимался в кружке юннатов, много наблюдал за животными и изображал их частенько. Так и здесь: встал на четвереньки и вперед! Потом резко встал – и начал читать «Алые паруса» Так же, на полуслове, прервался – и следующее животное. В общем, я взял приемную комиссию измором и сильно удивился, когда среди тех, кто прошел во второй тур, не прозвучала моя фамилии. Оказывается, меня отправили сразу на третий. Но я и на второй пришел! И снова мучал их животными сценками! В итоге меня зачислили. И тогда я сразу понял, что ни в каком биофаке я учиться не буду. Родители вернулись, и я уже был не то что не студентом университета, но даже и не ленинградцем! О родителях Мои родители обладали удивительным качество: никак на меня не давить, глобально не влиять. Я сам принимал все важные решения. И только потом выяснялось, что это именно те решения, которые родители и хотели от меня. Только спустя годы я узнал, что папа задолго до моего поступления понял, что я буду актером. Однажды, когда мне было 11 лет, на отдыхе в парке он решил меня протестировать, есть ли у меня талант. Папа мне сказал: «Двигаясь вокруг этой клумбы, изобрази человека от рождения до смерти». Я изобразил. Он ничего не сказал. Но по его лицу я тогда понял, что он доволен увиденным. Это воспоминание – драгоценное! Фамилия Райкин – это Эверест. Сложно жить, когда тебя сравнивают. А сравнивают всегда и все! Тем более что Райкин был такой красивый, костюмный. И от тебя ждут того же! А ты? Сложно, очень трудно! Хотя я человек не закомплексованный!
Administrator: Фото: Алексей Клим_Самгин Кошелев
бельчонок: 8 июля Константин Райкин Константин Аркадьевич Райкин родился 8 июля 1950 года в семье известного эстрадного актера Аркадия Райкина. В школе он мечтал о том, что станет биологом. Однако после выпускных экзаменов он едет в Москву и подаёт документы в Высшее театральное училище имени Б.В. Щукина. Райкин успешно сдал экзамены и был зачислен в училище на курс замечательного актера Ю. Катина-Ярцева. В 1971 году Константин Райкин окончил театральное училище и был приглашен Галиной Волчек в театр «Современник», в котором он затем проработал в течении 10 лет. За это время он сыграл большое количество драматических ролей и зарекомендовал себя, как незаурядный актёр. В 1981 году молодой актёр пытается попробовать что-то новое и переходит в Ленинградский театр миниатюр под руководством А.И. Райкина. Вместе с отцом он сыграл спектакли «Его Величество Театр» (1981) и «Мир дому твоему» (1984). В 1982 году театр становится Государственным театром миниатюр и переезжает в Москву. Ещё через 5 лет театр был переименован в Московский театр «Сатирикон». В 1985 году увидел свет моноспектакль «Давай, артист!..», в котором Райкин был автором и исполнителем. В этом же году ему было присвоено звание Заслуженного артиста Российской Федерации. После смерти Аркадия Райкина руководство театром перешло в 1988 году к Константину Райкину, который в последующие годы пригласил в «Сатирикон» многих талантливых режиссёров, таких как Роберт Стуруа, Петр Фоменко, Роман Виктюк, поставивших на сцене «Сатирикона» несколько спектаклей, имевших громкий успех: «Служанки»(1988), «Сирано де Бержерак»(1992) и др. В 1992 году К. Райкин был удостоен звания народного артиста Российской Федерации. За годы руководства «Сатириконом» К. Райкину удалось создать совершенно новый театр, впитавший все лучшие черты своего предшественника и превратившийся в первоклассный современный театр, пользующийся неизменным успехом у российских и зарубежных зрителей. Помимо работы в театре Райкин очень успешно снимался в кино. Стал известен и узнаваем после роли в музыкальной ленте режиссера В. Воробьева «Труффальдино из Бергамо» (1976). В 2000 году Константин Аркадьевич Райкин был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
Administrator: Константин Райкин. Фото Бориса Кремера. 2001 год.
бельчонок: Константин Райкин: "Сюжет нашей судьбы зависит от нас" Бог замечает того, кто выпрыгивает ему навстречу!" На детские недетские вопросы фотохудожника Дмитрия Брикмана на канале ITON-TV отвечает актёр театра и кино, художественный руководитель московского театра «Сатирикон» Константин Райкин.
Administrator: Радио Свобода Петр Фоменко: учитель, мучитель и духовный отец 13 июля – день рождения Петра Фоменко. Создателю и руководителю одного из лучших российских театров, выдающемуся режиссеру и педагогу, воспитавшему несколько поколений замечательных актеров и режиссеров, исполнилось 80 лет. Время от времени Петр Фоменко ставит спектакли "на стороне" – в Театре имени Вахтангова , в "Комеди-Франсэз", в "Сатириконе". С юбилеем Петра Фоменко поздравляет художественный руководитель театра "Сатирикон" Константин Райкин, сыгравший главную роль в его постановке "Великолепный рогоносец": – Петр Наумович Фоменко – великий режиссер. Я думаю, он один из самых крупных режиссеров, с которым я встречался в жизни, а у меня, слава богу, есть возможность сравнивать. Он – уникальнейший человек, уникальный режиссер, уникальный творец театра. Это отдельный мир – когда соприкасаешься с ним, испытываешь большие затруднения и тяжелейшие муки, но эта встреча может привести к опыту, который не забудешь никогда в жизни. Благодаря этому, я пришел к какому-то актерскому результату, который тоже в некотором смысле ни с чем несравним. То, что я делал у него в спектакле "Великолепный рогоносец", я не делал больше нигде и никогда. Это совершенно отдельная от всей остальной моей актерской жизни, очень богатой и разнообразной, история. Во-первых, у меня есть такое, может быть, нескромное ощущение, что с нагрузками Фоменко мог справиться только я, что любой другой артист не выдержал бы этого. А я выдержал. Не потому, что я самый прекрасный, а потому, что у меня такой характер, потому что мы так с ним сошлись, такая была любовь-поединок. Наш театр, благодаря ему, приобрел невероятную драгоценность. Невероятную. По-моему, мы были последним "чужим" театром, в котором он ставил – я имею в виду отечественные театры, где он был, так сказать, желанным гастролером. Мне кажется, это была чрезвычайно и для него самого интересная, удачная, драгоценная постановка. Он вообще человек, вокруг которого кругами расходятся волны каких-то счастливых сомнений, волны впечатлений, духовных потрясений. Человек, который не оставляет тебя таким, каким ты был до встречи с ним. Он подвергает тебя страшным, мучительным сомнениям. Сам он невероятно духовный, какой-то бездонный человек. Он обладает странными качествами и привычками, например, он переодевается на репетиции – целиком! Надевает другие носки, тапочки, какие-то шаровары с оттянутыми коленками, старую фуфайку. Такое ощущение, что он собрался работать маляром, красить окна, мазать двери. Он к этой работе каждый раз подходит, как к какому-то чисто физическому, грязному труду. Он поразительный, замечательный творец фраз, каких-то интонаций. Он очень музыкальный и невероятной высоты словесного полета матерщинник. Он матерится так красиво, как ни одному человеку не снилось. Мат, который сравним с пением, с романсом. Это такое элегантное гусарство. Он прекрасно выпивает – так, что даже зашитый человек, который зарекся когда-либо брать в рот спиртное, не сможет удержаться, глядя на него – так это красиво и по-мужски. Он обладает невероятным мужским обаянием. Он красивый, синеглазый, кокетливый мужчина. Он вообще подарок судьбы для каждого артиста, для каждого человека театра. Он какое-то явление природы. Его хочется беречь, холить, говорить ему нежности. Притом, что он очень большой художественный мучитель, конечно. Он учитель и мучитель. Благодаря Петру Наумовичу, я испытал несколько сильнейших театральных потрясений, и каждый раз, вне зависимости то того, насколько мне нравился спектакль, я уходил с каким-то счастливым комком в горле, мне хотелось плакать, потому что я пообщался с громадным талантом и настоящим, трепетным человеком. Я желаю Петру Наумовичу всяческих благ, и чтобы его прекрасные артисты его радовали. Я хочу, чтобы он жил долго и всех нас радовал неожиданными своими работами.
Administrator: Пётр Наумович Фоменко и Константин Аркадьевич Райкин
Administrator: Фонд Либеральная миссия Есть ВИДЕО Константин Райкин: «Не дорого ценю я громкие права…» 17 апреля в Культурном центре Высшей школы экономики состоялась очередная встреча из цикла «Важнее, чем политика», организованная Фондом «Либеральная Миссия» и НИУ ВШЭ. На этот раз гостем стал художественный руководитель театра «Сатирикон», народный артист России Константин Райкин. Встречу вели Дмитрий Бак и Евгений Ясин Дмитрий Бак: Добрый вечер, уважаемые друзья. Сегодня очередной вечер в рамках проекта «Важнее, чем политика», который организован фондом «Либеральная миссия» и Национальным исследовательским университетом Высшая школа экономики. Сегодня у нас в гостях Константин Аркадьевич Райкин. Несколько слов позволю себе сказать в рамках формата нашего проекта. Два слова скажу о том, что когда-то совсем недавно мне довелось присутствовать в Центре Мейерхольда на мастер-классе, который вел Константин Аркадьевич, и это была полная феерия. Там играли студенты, которые занимаются в творческой мастерской Константина Аркадьевича, он сам пояснял то, что происходит на сцене, читал какие фрагменты из спектаклей. Это былотвеликолепно, но это был другой жанр - творческая встреча, - и Константин Райкин главным образом выступал как артист. В рамках же нашего проекта нам предстоит выяснить очень широкий круг вопросов, которые мы должны с вами сформулировать. Но канва возможного разговора у меня в сознании появилась именно тогда, когда я слушал Константина Райкина в Центре Мейерхольда, поскольку я видел жизненный и творческий путь этого человека. Одно с другим здесь очень близко соприкасается: я видел, как актер становился режиссером, а режиссер становился педагогом. Все эти три ипостаси дополнялись ролью художественного руководителя одного из ведущих театров Москвы, а Константин Райкин руководит театром «Сатирикон» вот уже почти четверть века. И во всех этих обликах я чувствовал необыкновенное единство человека, который присутствует в культуре сознательно и сознательно делает свое честное дело, хотя и в очень разных направлениях, в очень разных жанрах, и по-разному реагирует своей собственной жизнью на те события, которые происходят вокруг. Всегда интересно и всегда важно услышать из первых уст то, что на самом деле означает для артиста современная жизнь, как он в ней живет. Я думаю, что по какой-то такой канве и пойдет сегодняшний наш разговор. Впрочем, наш проект всегда предполагает отсутствие каких бы то ни было рамок, и его символическое название задает нам полную свободу. Мы, как всегда, будем абсолютно свободными, и, конечно, абсолютно свободным будет Константин Аркадьевич Райкин, которому я с удовольствием предоставляю слово. Константин Райкин: Я по своей основной профессии все-таки артист, поэтому я к этому отношусь как к некому выступлению. Во-первых, я сразу скажу, что мне безумно понравилась эта шапка, это название «Важнее, чем политика», если я правильно это понимаю. То есть я как-то это понимаю, причем безумно воодушевленно, и сейчас на эту тему буду воодушевленно и, наверное, сумбурно говорить. Я даже как-то и не готовился, потому что мне кажется, что вся моя работа и жизнь последних лет проходят под этой шапкой, в попытках доказать себе и другим, что есть вещи гораздо более важные, чем то, что мы понимаем, или то, что я понимаю под словом «политика». Потому что наша повседневная жизн всячески нас сталкивает с такой назойливой, настырной и в общем безрадостной мыслью, что только политика - это самое главное, что есть на свете, а иногда приходит отчаянная мыслишка о том, что ничего кроме политики-то и нет больше вообще. Нас пытаются убедить в этом, может быть, и не словами даже, но густотой обсуждения всего, что связано с политикой. Вы посмотрите, чем полны наши газеты, разговоры, телевидение? Возникает ощущение, что ничего кроме политики нет, или, если оно и есть, то оно столь незначительно, малоинтересно, ничтожно, что как бы совсем не заслуживает внимания. Первые лица - это политика, бесконечное количество фотографий, упоминаний, разговоров, обсуждений, интересов со стороны журналистов, главные вожделения всех папарацции. Вообще нас окружает бесконечное количество разговоров на тему политики, на тему взаимоотношения стран, классов, сословий, экономических и социальных проблем. А у меня давно зреет большое раздражение и желание всячески пытаться это игнорировать. Конечно, игнорировать невозможно, потому что я, например, руковожу бюджетной организацией, театром, который весь зависит от положения дел в стране, от всяких экономических и политических ситуаций. Конечно, я реальный человек, я читаю газеты, смотрю телевидение, и, как бы тошнотно я к этому время от времени не относился, я должен знать, что происходит, как-то это понимать и трактовать. И тем не менее, мне кажется, есть нечто прекрасно независящее от того, кто главный человек у нас в стране в политическом смысле, каково его окружение, какая политическая обстановка в стране. Мне кажется, очень важно понимать, что есть вещи прекрасно независящие от этого. Почему, когда Дмитрий Петрович меня спросил: «А как назвать ваше выступление?» - я сказал, что его надо назвать «Не дорого ценю я громкие права». Дело в том, что у Александра Сергеевича Пушкина есть совершенно гениальное стихотворение, которое называется «Из Пиндемонти». «Из» – это предлог, Пиндемонти – это фамилия. А назвал он его так, потому что, видимо, хитрил с цензурой, чтобы его напечатали: сделал вид, что перевел некого Пиндемонти, то есть за содержание не отвечает - просто перевел, и все. А мысль, которая там высказана, вроде как принадлежит Пиндемонти, хотя на самом деле это не правда, это гениальное, оригинальное его произведение. Это небольшое стихотворение, которое я позволю себе прочесть. В нем сказано очень многое. Просто на тему этого стихотворения потом можно очень долго говорить, что, может быть, и стоит сделать. Стихотворение звучит так: Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова Иные, лучшие, мне дороги права; Иная, лучшая, потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа — Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права... Вот так он сказал. Мне кажется, это глубочайшая, гениальная и очень просто изложенная мысль, очень, надо сказать, непросто воплощаемая в жизнь, потому что попробуй-ка вот так проигнорировать все то, что нависает над нами... Конечно, политика может сложиться так, что света белого не взвидешь и свет просто прекратится при каком-нибудь глупом, немудром политике. Может вообще наступить общий крах. Но я не беру такие крайние случаи. А как понять, что есть вещи прекрасно независящие от того, кризис у нас или нет. А то когда у нас был кризис, это слово я слышал чаще, чем мат и чем слово «мама». Вот кризис - это скрипучее слово. Кризис, кризис, кризис - этим объясняли все. По роже кому-то кто-то дал – кризис, чего-то нет, тебя обхамили – кризис. И вроде это все объясняло. И я так от этого устал, меня стало это раздражать, я подумал: "Господи, ну есть же любящие глаза!" Наступает весна и наступает такая наэлектризованность в атмосфере города Москвы, вроде как насквозь политизированного города, но появляется столько прекрасного, независящего от политики. Так прекрасно выглядят девушки, и так замечательно смотрят: какая разница, кризис или нет? И солнышко встает, и день начинается. Даже если и не весна, а зима, это тоже очень красиво. И это абсолютно не зависит от того, кто у нас у власти и кто кого выбрал. Наверное, это иногда понимаешь особенно остро. Я считаю, что дело, которым я занимаюсь - театр – это такой микробик. Что это такое? Есть шоу-бизнес, телевидение, и все это такое мощное, с миллионными аудиториями, десятками миллионов, - а тут какой-то малюсенький вшивенький домик… Мы-то живем в этой бывшей киношке. Вообще самое позорное полуздание в Москве, такая вечная стройка-тире-разруха. Я на эту тему шучу, что театр, которым я руковожу, похож на меня: с лица чудовище, а внутри хороший очень. Вот миллионные аудитории, телевидение - все обсуждают политические процессы, выборы, а мы там что-то копаемся, ставим пьески свои. Мне кажется, что самое важное, что происходит на земле, происходит в театре «Сатирикон». Я вам клянусь. Это никакого не имеет отношения к тому, что я взрываюсь, как-то что-то из себя строю. Мне кажется, что никто не знает, по какой причине Господь Бог не покрывает все черным цветом, не махнул на нас окончательно рукой. Люди так безумно плохо себя ведут, грешат, подличают, доносят друг на друга, льют кровь, нарушают заповеди, воруют. Я думаю: почему Господь Бог все-таки терпит? Мне кажется, что совсем не потому, что какие-то политики что-то удерживают, какие-то крупные люди решают судьбы мира. Совсем, мне кажется, не они решают. Просто есть какие-то чудаки, которые бескорыстно работают, творчески, самоотверженно, увлеченно, влюблено, божественно работают в разных областях. Они совершенно неизвестны, нет у них громких имен, нет у них огромных зарплат, а работают они потому, что ими движет какое-то творчество, безумная идея, в которую они влюблены. И мы репетируем какой-то спектаклик. И вот я думаю, что у Бога уже совсем рука заносится, чтобы махнуть на все окончательно и прекратить все. Он заносит руку, а потом смотрит, мы премьеру готовим, - и он думает: нет, подожду еще, пусть выпустят. Вот ей-богу, мне кажется, в этом все дело. Во всяком случае имеет полный смысл в это верить. Есть такое у какого-то поэта, фамилия его, по-моему, Смоляков. Я раньше думал, что это Кедрин сказал, но у него я не нашел этой строчки. Есть у замечательного одного поэта, у Смолякова… Дмитрий Бак: У Смелякова. Константин Райкин: У Смолякова. Не Ярослав Смеляков, а Смоляков. Дмитрий Бак: Я пас. Константин Райкин: Да я сам пас, просто не могу точно сказать, но строчка замечательная. Строчка такая, вы ее, конечно, знаете. Она замечательная, потому что над ней можно потом поразмышлять, в ней мощный образ. Строчка такая: И землю жаворонок держит На нитке песенки своей. То есть вся земля, огромная, держится на нитке какого-то чудака-жаворонка. И по этой причине он ее держит. И я иногда думаю, что я этот жаворонок, вы меня простите, пожалуйста. Во мне вообще нет такого импульса как хвастовство. Так мне выгодно и правильно думать. Я много раз в жизни думал: Господи, только бы не было войны, потому что я хочу успеть выпустить вот эту роль. Ей-богу, в этом нет никакой заносчивости, никакого несоразмерного выпячивания себя. Есть, наверное, люди, которые думают, что у них с Господом Богом какая-то вертушка, они по прямой туда звонят. Может быть, и есть эта вертушка, но она совсем не в том кабинете, о котором мы думаем. Эта вертушка может быть в дупле какого-нибудь старого дерева, и звонит по ней какой-нибудь старый лесник, и на него Бог и смотрит. Вот что я думаю по этому поводу: есть вещи прекрасные, независящие от политики, от того, что я называю политикой, хотя может быть, я неправильно понимаю это слово. Я его понимаю в житейском и, может быть, в наиболее традиционном смысле. Я считаю, что каждое время - трудное, политизированное, подлое, циничное. В наше время была какая-то умная статья, которая называлась «Обыкновенный цинизм». Сейчас очень распространен ироничный, ухмыляющийся взгляд на действительность с таким сарказмом, с таким ядом, желчью и ощущением того, что все можно объяснить нормальными, циничными, причинами. Я этого не люблю, потому что мне кажется, что философия цинизма - это философия людей слабых, это философия малодушных людей. От нее, я думаю, ничего не останется, она уйдет, канет в лету. Каждое время - самое трудное, циничное и подлое. В нашей стране, как в любой, всегда, было место и подлости, и цинизма, и всего мерзкого. Но при этом любое время изобилует поводами для счастья. Быть счастливым - это тоже особое умение. Есть замечательное выражение, что счастье – это не станция назначения, а способ путешествовать. Мне кажется, это замечательно верное наблюдение. Есть огромное количество поводов для счастья, для очаровывания, для радости. Хотя, конечно, люди, занимающиеся искусством, - это люди тонкокожие. Они чужую боль воспринимают особо остро, порой как свою собственную, а поэтому, и совсем благополучным быть не совсем возможно. Но счастье может быть не длительным, оно может быть очень острым, но кратковременным. Мне кажется, каждый день его можно испытывать и очаровываться. И если этого нет, нет чего-то очень важного в жизни. Жизнь все-таки прекрасна, в какой бы политической обстановке она не проходила. Вот, собственно, и все. Хотите, я вам прочту еще одно стихотворение, потому что я очень люблю поэта Давида Самойлова, он поэт пушкинского, мне кажется, направления в нашей отечественной словесности. И у него есть прекрасное стихотворение, которое перекликается с тем, что я вам прочел у Александра Сергеевича. Стихотворение Давида Самойлова называется «Пестель, поэт и Анна», и оно про тоже. Просто буквально про то, о чем мы с вами разговариваем сейчас, то есть про то, о чем я говорю, или мне так кажется. Звучит оно так: Там Анна пела с самого утра И что-то шила или вышивала. И песня, долетая со двора Ему невольно сердце волновало. А Пестель думал: «Ах, как он рассеян! Как на иголках! Мог бы хоть присесть! Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть. И молод. И не станет фарисеем Он думал: «И, конечно, расцветет Его талант при должном направленье, Когда себе Россия обретет Свободу и достойное правленье. - Позвольте мне чубук, я закурю. - Пожалуйте огня. - Благодарю. А Пушкин думал: Он весьма умен И крепок духом. Видно, метит в Бруты. Но времена для брутов слишком круты. И не из брутов ли Наполеон? Шел разговор о равенстве сословий - Как всех равнять? Народы так бедны, - Заметил Пушкин, - что и в наши дни Для равенства достойных нет условий. И потому дворянства незначенье – Хранить народа честь и просвещенье. - О, да, - ответил Пестель, - если трон Находится в стране в руках деспота, Тогда дворянства первая забота Сменить основы власти и закон. - Увы, - ответил Пушкин, - тех основ Не пожалеет разве Пугачев… - Мужицкий бунт бессмыслен… - за окном Не умолкая распевала Анна. И пахнул двор соседа-молдована Бараньей шкурой, хлевом и вином День наполнялся нежной синевой, Как в ведра из бездонного колодца. И голос был высок: вот-вот сорвется. А Пушкин думал: «Анна! Боже мой!» - Но, не борясь, мы потакаем злу, - Заметил Пестель, - бережем тиранство. - Ах, русское тиранство-дилетанство, Я бы учил тиранов ремеслу, - Ответил Пушкин. Что за резвый ум? – подумал Пестель, Столько наблюдений И мало основательных идей. Но тупость рабства сокрушает гений. - «В политике кто гений, тот злодей», - Ответил Пушкин. Впрочем, разговор Был славный. Говорили о Ликурге, И о Солоне, и о Петербурге, И что Россия рвется на простор Об Азии, Кавказе и о Данте И о движенье князя Ипсиланти. Заговорили о любви. - Она, - Заметил Пушкин, - с вашей точки зренья Полезна лишь для граждан умноженья. И, значит, тоже в рамки введена. Тут Пестель улыбнулся. - Я душой Матерьялист, но протестует разум. – С улыбкой он казался светлоглазым. И Пушкин вдруг подумал: «В этом соль!». Они простились. Пестель уходил По улице разъезженной и грязной, И Александр, разнеженный и праздный, Рассеянно в окно за ним следил. Шел русский Брут. Глядел вослед ему Российский гений с грустью без причины. Деревья, как зеленые кувшины, Хранили утра хлад и синеву. Он эту фразу записал в дневник – О разуме и сердце. Лоб наморщив, Сказал себе: «Он тоже заговорщик. И некуда податься кроме них». В соседний двор вползла каруца цугом, Залаял пес. На воздухе упругом Качались ветки, полные листвой. Стоял апрель. И жизнь была желанна. Он вновь услышал – распевает Анна. И задохнулся: "Анна! Боже мой!" Стихотворение про то, что великому поэту дано помимо политики, в которой живет Пестель, хотя он тоже, видимо, живет не только политикой, ощущать еще нечто, какую-то остроту жизни, прекрасно независимую от того, как между собой сословия относятся и в каком политическом положении находится Россия: есть апрель, желанная жизнь, поющая Анна - вот об этом хорошо бы не забывать. В связи с этимя думаю, зачем нужно искусство? Мне кажется, что искусство играет очень важную роль. Вы когда-нибудь задумывались над тем, зачем оно нужно? Понятно, творцу оно нужно, чтобы выявлять себя, как-то проявляться, потому что он ходит беременным своими ощущениями, художнику нужно рисовать, литератору писать, артисту выступать. Ему нужно как-то высказываться. Его природа наградила особой дополнительной энергией. Ему мало собственной жизни, он придумывает себе еще какую-то иную, создает какой-тоиной мир, и по нему сходит с ума, про него пишет, его рисует, про него играет на сцене. Но это творцы, это все-таки меньшинство. А практически все люди Земли, которые потребляют искусство, которые ходят в кино, в театр, читают литературу, смотрят живопись, - вот им зачем это? Почему это происходит? Я думаю, это происходит, потому что человек в плохом смысле ко всему привыкает, он перестает ощущать жизнь. Понимаете, мы в нашей жизни все время кому-то дозваниваемся, что-то достаем, носимся, - в Москве это особо остро. Эти безумные ритмы, погони за какими-то очень важными делами, целями: в этой жизни, очень суетной и напряженной, участвуют наши мышцы, нервы, мозги, и, как правило, совершенно не участвует то, что мы называем душой. Ну, какие-то глубинные, сутевые наши вещи, струны, что ли, - совершенно не участвуют. Мы ко всему привыкаем. Мы привыкаем к уродству, к красоте, к подлости и к подвигам, к геройству тоже привыкаем. Мы привыкаем, повторяю, к чему-то и в эстетическом, и в этическом смысле, мы привыкаем к жизни. Мы приезжаем куда-то, едем на курорт или летом в отпуск, в какое-нибудь красивое место, на море или в горы, или куда-то в другой климат, предположим. И выходим к морю или оказываемся в каком-то красивом городе и думаем, какие счастливые люди, живущие здесь: они это видят постоянно. Никакие они не счастливые. Они нисколько не счастливее нас. Они даже несчастнее, потому что ходят мимо этого моря, мимо этих гор, как в фотообоях, и совершенно не чувствуют этого. Я приехал в один из моих любимых городов, в Венецию. Я не могу нажраться этим городом. Это город меня все время подталкивает к каким-то театральным фантазиям. Не театральный, он подсказывает все время какие-то ходы, там хочется играть. В общем, для меня это замечательный город. Я понимаю, почему он на многих творческих людей производил такое неизгладимое впечатление. И вот я еду в очередной раз на каком-то речном трамвайчике. Бродский про них говорил: «Это смесь утюга с бутербродом». И еще он гениально говорил про Гранд-канал с этими гондолами, всякими суденышками он, что это как непарная обувь, разбросанная на клеенке. Это непарная обувь, потому что они абсолютно все разные. Я еду в таком, и вдруг по какому-то пристальному взгляду понимаю, что в толпе едущих на этом трамвайчике есть узнавшая меня соотечественница. Заговорили мы с ней, у нее страшный местечковый акцент, и я спрашиваю: «А где вы живете»? - «Я живу в Венеции». - «Вы живете в этом гениальном городе»? Вдруг она говорит: «Гениальном»? Я отвечаю: «Все, все, все, все». Я понимаю, конечно, какой же он гениальный город? Там крысы, там сырость, там тараканы, наверное. Воды много, мокро, сыро, плохо там жить. Туда нужно, как я, приезжать и ощущать эту красоту. А она эту красоту не ощущает. Она ощущает только житейские проблемы и что ей очень не повезло, понимаете? Так вот, люди ко всему привыкают. Ужасно. Мы привыкаем ко всему, перестаем ощущать жизнь. Как, знаете, у Сенеки написано в письмах к Люцилию, что только то имеет значение, что затрагивает душу. От нашей беготни, доставаний, дозваниваний ничего не остается, нечего вспоминать. Вспоминаются только моменты потрясений, когда душа затронута, когда мы влюбляемся, когда мы в этом бегу останавливаемся, когда есть какие-то стопы в этой суете, - вот тогда мы начинаем ощущать красоту. Короче говоря, что делает искусство? Искусство делает жизнь ощутимей. Вот мы прочтем про то, что заснеженный лес прекрасен, и посмотрим на него, а иначе мы мимо него ходим с утра до вечера и ничего не замечаем. Потом посмотрим что-нибудь в кино хорошее и вдруг обратим внимание на то, что ту подлость, которая в кино перед нами разыгрывается, мы не замечаем в жизни. Она перед нами происходит каждый день, и мы к ней привыкли. И героизм, и какую-то красоту, которую мы увидели на экране или на сцене, мы вдруг начинаем замечать в жизни на какое-то время, а потом опять привыкаем. Я считаю, что искусство действует, пока оно длится. Я тут не заблуждаюсь, не прекраснодушествую. Я считаю, что сильный спектакль, пока он идет, действует на зал. И даже жлоб толстокожий, случайно попавший в зал, как-то растопыривается лицом, тончает душой. Это длится, пока идет сильный спектакль. Кончается спектакль, жлобу кто-то наступает на ногу - и он опять в своем жлобском средне-хамском состоянии и опять. Искусство же не может изменить жизнь раз и навсегда. Мы в баню-то ходим, моемся, раз в неделю, но душу-то отмывать сложнее, чем тело. Тут тоже нужна регулярность, чтобы что-то изменилось. Если вся жизнь все время нам подсказывает, что ценнее денег ничего нет, то оттого, что мы один раз посмотрим «Доходное место» Островского в течение двух часов, мы вряд ли уж так совсем поменяемся. Но пока идет сильный спектакль, даже нечестный человек, сидя в зале, сочувствует честному и не любит нечестного на сцене. Он хорошим становится. Он потом это забудет, но Бог этого не забудет. Бог запомнит, что в своей жизни этот мерзавец, случайно попавший в театр, на два часа улучшился. И когда потом он его будет наказывать, он ему немножечко скостит наказание за эти два часа, потому что он был все-таки лучше, хотя сам мерзавец, вполне возможно, забыл про эти два часа. Вот я так к этому отношусь. Это для меня гораздо важнее, чем политика. Поэтому я считаю, что мы в театре занимаемся очень серьезным делом. Это микроб, но это очень сильный микроб. Я вам больше скажу: сейчас речь заходит о том, что надо закрывать несостоятельные провинциальные театры, так вот я считаю, что этого нельзя делать. Я когда-то очень много концертировал по стране. В театре нельзя деньги заработать на нормальную жизнь. Театр - это низкооплачиваемое место работы, поэтому театральному артисту приходится как-то крутиться - кто-то снимается в кино, а я в свое время стал работать на эстраде - делал сольные концерты и ездил по стране. И я, приезжая в какой-то, предположим, Мухославск, мог на спор сказать по публике, есть в этом Мухославске драматический театр, или нет. По публике просто, по тому, как она воспринимает. Причем, у меня был демократичнейший материал. Я выходил на сцену со stand up-комедией и в течение двух часов очень сильно смешил зал. Они, бывало, прямо выпадали из кресел, так я их веселил. Потом я читал стихи сложные: Мандельштама, Заболоцкого, Пушкина. И они, полюбив меня за полтора часа смеха, слушали, уже как-то мне доверяя. Просто вдруг влетаешь в неожиданное поле, где не было прямого юмора, а была философия, поэзия. Это сложно, но когда это получалось, это бывало самым правильным и сильным в этом концерте. Я к чему говорю? К тому, что я мог всегда точно сказать, есть в этом городе театр или нет, не зная об этом заранее, просто по публике, по способности понимать русскую повествовательную речь, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения. Потому что даже если у них плохой драматический театр, вообще пропащий, но там, на сцене, часто идет классика, пусть плохо поставленная, но там звучит хорошая русская речь. И вот этот микроб, этот театр, оказывает влияние на состояние мозгов в городе. Потому что люди, где театр есть, способны понимать русскую речь, состоящую более чем из двух слов. Люди же говорят как? Мат с междометиями, такие макароны по-флотски. Длинная фраза вообще не звучит. И я вижу, как зрители, которые в принципе хорошо относятся к столичному артисту, силятся понять, что он говорит, но не могут или понимают много позже, чем ты это сказал. Ты говоришь уже другое, серьезное, а они вдруг засмеялись посреди серьезной уже фразы твоей. Засмеялись так виновато, запоздало. Нельзя закрывать театры, потому что когда есть плохой театр, разложившаяся труппа и плохой главный режиссер, сделать из него хороший трудно, но можно. А вот из фитнес-клуба опять сделать театр практически невозможно. В небольших русских городах театры обычно располагаются в замечательных купеческих зданиях: раньше купцы строили театры, и они какгрибочки стоят посреди города в хорошем месте. Поэтому, конечно, у кого-то руки чешутся прибрать это к своим делам. Но если такой театр закрыть и превратить его в ночной клуб или магазин, потом из него опять сделать театр почти уже невозможно. Я знаю, в Норильске, где было много ссыльных в свое время, из самодеятельности ссыльных политических людей возник сначала самодеятельный театр, а потом он стал профессиональным. Потом там выстроили здание театра. Потом люди стали в этом театре вообще встречаться. Это был самый главный культурный центр. Туда приехали богатые люди. Все-таки Норильск - это серьезное место, там очень много денег крутилось, и там выстроили роскошный театр, оснащенный. И вдруг произошел пожар, и он сгорел дотла. И что вы думаете? За полгода выстроили театр, так же оснащенный. Пришли эти богатые люди и сказали: «Будет театр. Не можем мы без театра». Никакой ночной клуб или дискотека не заменяют его. Нас с детства сюда водили. И выстроили. Я открывал этот уже отстроенный театр и выступал там. И мне было так трогательно, меня прямо пронзило до глубины души, когда эти богатые люди богатые сказали: «А как иначе, нас же с детства сюда водили. Меня мальчиком сюда приводили. Это такое место,- замены ему нет». Это очень правильно.
Administrator: ЧАСТЬ 2 Дмитрий Бак: Спасибо большое Константину Аркадьевичу. Готовьте, пожалуйста, вопросы, друзья. Ну, а я задам первый вопрос, если Константин Аркадьевич не против. Я очень люблю слушать, как Константин Райкин говорит про театр, я уж не говорю о том, какие эмоции я испытываю, когда я вижу, как он играет. Конечно, художник не может не быть убежденным, что в его театре или в его оркестре происходит самое главное. Конечно, это так, и в «Сатириконе» происходит масса интереснейшего и любопытного. Но возникает такая картина: вокруг гудящий и страшный мир, где все такие раздерганные на отдельные молекулы, лишенные ощущения души, а там вековая тишина, там Александр Сергеевич Пушкин. Там любая строка, не только «Из Пиндемонти», а любая строка говорит о том же: «Все говорят: нет правды на земле. / Но правды нет - и выше. Для меня / Так это ясно, как простая гамма», - как говорит Сальери. Но все же, Художественный театр, например, - один из самых долговечных проектов. Он очень прислушивался к тому, что происходило вокруг. Я не имею в виду, к преддверию революции или будущим Манифестам 17 октября 1905 года. Но этот театр, проект Станиславского, все-таки предполагал общедоступность, и, простите, экономическую прибыльность. Но я даже не про это говорю. А про то, что в недрах замечательного театра «Сатирикон» происходит очень многое, на мой взгляд, что отзывается не только этой божественной тишиной в высшем смысле слова, которая прямо причастна к душе и к сердцевине нашей жизни, но происходит очень много диссонансного, очень много того, что созвучно нашей жизни, которая за пределами театра, говоря опять же не о политике прямо, но об этой городской ритмичной раздерганной жизни. Вопрос мой в том, может ли быть верна и другая картина, что в театр не только лечиться и припасть к истокам идут, но и для того, чтобы узнать какую-то сторону этой гудящей жизни? Только что увенчана заслуженными наградами «Чайка». Замечательная «Чайка», поставленная в «Сатириконе» Бутусовым. Я дважды смотрел этот спектакль. Но ведь он весь наполнен каким-то визгом. Он сыгран на каком-то нерве, который Антона Павловича Чехова переворачивает и в то же время следует самому Чехову. То есть все-таки очень многое в искусстве происходит в том направлении, в котором развивается этот самый гудящий мир, наполненный тем, что имеет своим центром медиа, политику и т.д. Или не так? Константин Райкин: Я тут не вижу никакого противоречия. Я совершенно согласен с вами, Дмитрий Петрович. Я сам считаю себя остро современным человеком. Тут важно, в какую сторону ты трешь, как говорит Бутусов. Куда он трет-то? «Чайка» - это замечательный спектакль. Да и любой спектакль, поставленный по классике, мне кажется, только тогда и замечательный, когда он отвечает сегодняшнему дню. Мы же не только отражаем сегодняшний день, мы же куда-то из этого отражения зовем, вот что важно. Мы к чему-то призываем, а не просто отражаем. Это мы к чему отражаем-то и что мы хотим с этим сделать, какова наша телеграмма-то в зрительный зал? То есть, конечно, я терпеть не могу музейного театра. Я не люблю, когда говорят: «Ой, Господи, ну как хочется посмотреть Шекспира в нормальных костюмах шекспировских». Как будто в этом дело! А потом, как будто существуют какие-то шекспировские костюмы! Шекспиру самому-то было глубоко наплевать, что это за страна, Дания это или это некая Илирия, как он писал, или это Италия. Что он особенного про Италию-то эту знал? Как будто он был вероновед или венециевед... Он вообще мало этим интересовался. Уж не говоря про Гоцци, который для венецианских карнавалов все это писал. Дело не в этом, дело в том, что классика тогда хороша, спектакль тогда хорош, когда он отражает сегодняшнюю жизнь. За этим приходит зритель. Не про старинную жизнь посмотреть, а про себя. А такие гении, как Шекспир и Достоевский, или Гоцци и Гольдони, или кто-нибудь из греков, - они уже настучали на десять тысяч лет вперед. Все, надо только внимательно читать. Поэтому я как раз за то, чтобы отражать эти бури, я сам человек неспокойный, я не про эту надзвездную плавность говорю. Я за то, чтобы отражать нерв сегодняшнего дня. Потом театр - это такое место, где отражены все как в капле воды, там весь океан жизни отражен. Театр - это абсолютно прозрачное место. Артисты тем и ценны, что они ничего скрывать не умеют. Поэтому все явления жизни, в городе происходящие, в актерской среде сразу отражаются. Все дела, социальные и политические проблемы, все нервы времени. Не зря Гамлет называет актеров зеркалом времени. Дмитрий Бак: Спасибо. Пожалуйста, микрофон, я вижу, есть вопрос. Представляйтесь, если можно. Инал Габлия: Добрый день. Константин Аркадьевич, спасибо большое за ваше выступление. Я студент Высшей школы экономики. Я хотел бы узнать, в какой момент жизни Вы поняли, что хотите стать артистом, заниматься тем, что вы делаете? Спасибо. Константин Райкин: Вы знаете, мне кажется, что это вещи такие интуитивные. Ты потом только научаешься это как-то формулировать. А поначалу это же чувство бестолковое. Это, наверное, на беременность похоже: ой, что это со мной? А потому уж врач тебе объяснит, что тебе рожать скоро, что тебе как-то беречься надо. Это такое дело. Это же животное чувство и оно не осознанное. Тот, кто осознанно это делает, он у меня вызывает большие сомнения. Потому что поначалу это связано с тем, что я как-то вот хочу, но что это, что такое артист? Это тот, который выступать хочет. У меня учится. У нас общие дети, как сказал Дмитрий Петрович, который у меня на курсе преподает, что является, мне кажется, большим везением для моих ребят, и ребятки эти замечательные. Они даже не из городов, там почти нет москвичей, так случилось, они из сел. Они театра-то не видели никогда до этого, вообще не были в театре. Я их стал спрашивать, а почему вы стали артистами, почему захотели стать артистами? И они стали рассказывать, как они там, на стульчике перед гостями выступали, и почему-то эти рассказы вызывали у них самих такие слезы... Они говорят: "Мама мне сказала, что мне нужно читать то-то, и я стал читать, и это всем очень понравилось". Потому что это животные, не осознанные, обезьяньи какие-то позывы, я бы сказал. Вот и у меня так было. А уж потом я научился по этому поводу что-то говорить. Вот так. Виктор Кувалдин: Прежде всего, конечно, большое спасибо, Константин Аркадьевич. Мне кажется, что ваша позиция не так проста, я имею в виду тезис "важнее, чем политика". Я бы сказал так, как я понимаю этот замысел: мы здесь говорим о том, что важнее, чем то, что у нас сегодня выдают за политику, поскольку, как мне представляется, в нашей стране ужасный дефицит настоящей политики. У меня к вам два вопроса. Мне кажется, что у меня есть довольно мощный и неожиданный союзник в этом взгляде на политику в нашей стране - это ваш отец. Я принадлежу к тому поколению, которое помнит его прекрасно. Это была часть нашей жизни. Конечно, он был великий артист, он был социальное явление. Но сейчас, оглядываясь назад, я вижу его как большого политика, и мне кажется, его настоящий масштаб создавался не только и даже не столько по артистическим данным, а тем, что у него был безошибочный камертон. Он жил в великой, грешной, многонациональной стране, но он никогда ничего не путал. Он всегда был со страной, он всегда был с людьми, он всегда был с ее рядовыми гражданами. Мой первый вопрос в этой связи: сейчас свободы явно больше и риска меньше, а почему нет такой фигуры и даже ничего подобного, хотя бы отдаленно напоминающего? И второе. Я прошу простить меня за второй вопрос, я не театрал, к сожалению, я знаком с Вашим творчеством намного меньше, чем хотелось бы, хотя поверьте, что масштаб Ваш представляю. Если это было в Вашей артистической карьере, я его, конечно, снимаю, если не было, то тогда я его задам. А Вы не хотели бы сыграть роль Сталина, и если бы хотели, то почему? Константин Райкин: Во-первых, спасибо за такой развернутый, это даже и не вопрос, а просто высказывание для меня, мне представляющееся ценным. Я с Вами очень солидарен по части оценки значимости отца моего. Почему так не происходит сейчас? Понимаете, мне вообще трудно отвечать, почему нет второго такого-то, потому что вообще для меня все дальше возникает вопрос, связанный с понятием надобности и с понятием слова «свобода». Вы говорите, что сейчас свободы стало больше и риску меньше, а у меня возникает почти большевистский вопрос, а хорошо ли это в нашей стране, готовы ли мы к этому, не нужно ли нам некоторое количество гнета, чтобы он внешним своим давлением всепозволительность нашей внутренней жизни как-то ограничил бы? Потому что мне кажется, простите, что я в другое ухожу, что внешняя свобода тогда хороша, когда много внутренних ограничений, когда много "нельзя", праведных, божественных "нельзя". Это есть культура, то есть ограничения, тогда свободу можно давать. Так вот, мне кажется, что папа был просто загадкой природы - почему так у Господа Бога этот день задался, и родился Аркадий Райкин, гениальный артист. А больше такого дня как-то не наступает долгое время. Но то, что он мог проявиться в те времена!.. Да, он не был диссидентом, он был, кстати говоря, абсолютное дитя своего строя. И до поры до времени искренне верил в какие-то социалистические идеалы. Он вообще был романтик большой и искренне, наивно, может быть, полагал, что театр может помочь разобраться, искоренить что-то, повлиять на власть. Поэтому я не могу внятно на ваш вопрос, наверное, ответить. Я таким бисером вопросов ваш вопрос повторяю. Не могу я внятно ответить. А насчет Сталина, - наверное, мне было бы это интересно. Вообще я много играл и играю отрицательных ролей, хотя не люблю, когда говорят: «Вот вы, артист, который играет в театре отрицательные роли». Я играю там Ричарда III, я играю массу всяких мерзавцев. Я думал, что Ричард III - это самый мерзкий, а оказалось, нет. Я с покойным романом Козаком, замечательным артистом и художественным руководителем Пушкинского театра играл в таком спектакле, который назывался «Косметика врага». Я там играл такого мерзавца, настоящее дьявольское отродье. Это мне тоже было очень интересно, потому что с моей точки зрения, отрицательные роли играть полезно. Почему? Потому что ты их играешь, из себя исторгая эту скверну и делая из нее художественный образ, и это выплескиваешь на сцене, таким образом, уходишь от опасности быть таким в жизни. Это очистительный процесс. Ты выплескиваешь это из себя, а сам двигаешься, выплескивая, в противоположном направлении. Это такое реактивное движение от гадости в сторону Бога и добра. Поэтому отрицательные роли, с моей точки зрения, играть вообще полезно, ты начинаешь это зло понимать и ощущать его, анализировать, таким образом, уходишь от опасности ему подвергнуться. Так что, наверное, мне было бы интересно. Но я думаю, что этого не произойдет уже по целому ряду причин. Просто я не очень хорошо представляю себе пьесу хорошую, а я привык иметь дело с драматургией высшего класса. А про Сталина нет, по-моему, такой, насколько я понимаю. Реплика из зала: «Вечер со Сталиным» Константин Райкин: То, что Сергей Юрьевич играет? Ну, он великий артист Евгений Ясин: (без микрофона) Очень хороший актер Константин Райкин: Он вообще замечательный драматург. Дмитрий Бак: Спасибо за прекрасный вопрос и прекрасный ответ, но не только второго Райкина нет, но ведь нет второго Аверинцева, нет второго Александра Меня, нет второго Дмитрия Сергеевича Лихачева, об этом очень важно думать. А что касается внутренних ограничений, то наш с вами любимый Достоевский сказал очень четко: «Я хочу не такого общества, где я бы не мог делать зло, но такого, где мог бы делать зло, но сам бы этого не хотел». Ну, по-моему, лучше не скажешь. Пожалуйста, ваш вопрос. Екатерина: Добрый день. Я работаю переводчиком. Спасибо большое за ваше мнение и за стихи. Мне хотелось бы узнать, какую книгу или книги Вы сейчас читаете и какое произведение среди прочитанных как-то сильно повлияло на вашу жизнь в какой-то период? Спасибо. Константин Райкин: Вы знаете, я больше перечитываю в последнее время, чем читаю. Такие бывают периоды, когда ты перечитываешь что-то. А если говорить о том, кто на меня повлиял и как сильно, то, пожалуй, прежде всего, я бы сказал, что в свое время на меня совершенно разительным образом, буквально разительным образом повлиял Федор Михайлович Достоевский. Это мой любимый писатель, получается. И в свое время его произведение, которое называется «Записки из подполья», повлияло на меня так, что моя жизнь разделилась на две части: до прочтения и после. Дмитрий Бак: Какой спектакль, кстати говоря, какой спектакль! Константин Райкин: Два раза в жизни столкнулся я с этим спектаклем, с этой ролью. Это, кстати говоря, мерзейший человек. По поступкам подпольный человек - это мерзейший человек. Но до такой степени при этом, как это, может быть, ни ужасно звучит, похожий на меня, до такой степени, что просто мне страшно. Я первый раз прочел эту книгу, когда мне было 24 года. Это был счастливый перелом ноги, и благодаря перелому я стал читать эту книжку. Я лежал, читал, швырял ее в угол, потому что не ожидал, что кто-то посторонний может обо мне знать такие вещи. Потом я думал так: если он знает это, он должен знать еще кое-что, и тогда я просто не знаю, что мне делать. Я переворачиваю страницу, а он там про это как раз тоже говорит. Я швыряю эту книжку, потом беру костыли и на костылях в этот угол все-таки забредаю, беру и начинаю читать дальше. А дальше я прочел просто мистическую вещь. Она там во второй части, которая называется «По поводу мокрого снега», а первая - «Подполье». Начинается вторая часть со слов «В то время мне было 24 года». Когда я это прочел, я понял, что это всё. Дальше я это сыграл. Это было, кстати говоря, самое запрещенное произведение. В те времена, в глубокой советской власти, Достоевский вообще был очень нежелателен. Дмитрий Бак: «Бесы» были еще более запрещены. Константин Райкин: Ну, «Бесы»! Горький об этом высказывался, что это такой писк индивидуализма. В общем, это было невозможно, и тем не менее, мы это сделали в «Современнике» на малой сцене. Этот спектакль посмотрел в свое время великий Ежи Гротовский и после этого стал с нами переписываться. На него это произвело впечатление… Он написал целую статью по этому поводу. Потом, спустя 33 года, мне пришла в голову мысль, что хорошо бы это сыграть на большой сцене нашего театра. Тогда я позвонил Фокину, который в то время это делал, и мы это сделали еще раз, но уже на большой сцене. И вот это идет до сих пор. Это произведение, которое меня в свое время перевернуло и мне меня объяснило. Дмитрий Бак: Пожалуйста, вот там вопрос. Дарья: Здравствуйте вам всем. Меня зовут Дарья. Я не студент Высшей школы экономики, но все же. Мне думается, что вы любите цирк. И вы, может быть, скажете о своем отношении к современному российскому цирку? Как Вы думаете, чем ему помочь и как вернуть былую мощь? Константин Райкин: Я цирк очень люблю - как-то вот так получилось, и папа его любил и меня познакомил с этим замечательным видом искусства. И подзаголовок нашего спектакля «Синее чудовище» по пьесе Карла Гоцци тоже имеет в подзаголовке цирк. Уж не говоря о том, что я со многими цирковыми артистами дружу с давних пор. Как помочь? Не знаю. Помочь надо вообще нашей культуре. Частью ее и цирк является. Мне очень не нравится, как у нас в государстве относятся к культуре. Вот это часть очень серьезной проблемы. Мне кажется, что в нашем государстве упускаются мозги и души. У нас сейчас плохо дело обстоит, мне кажется, с образованием, с фундаментальной наукой и с культурой. У нас к этому относятся неподобающим образом. У нас почему-то в государстве принято считать, что наша экономика, тяжелая промышленность и армия - это гораздо более важные вещи, нежели то, что я перечислил. Мне кажется, что это величайшее заблуждение. Дмитрий Бак: Наверное, все по Ленину снова. Известная фраза Ленина о важности кино полностью звучит так, мы иногда это забываем: «Пока народ безграмотен, из всех искусств для вас важнейшими являются кино и цирк». Может быть, именно так все и обстоит. Рядом, пожалуйста, вопрос. Марина: Здравствуете, меня зовут Марина. Я хотела бы задать вопрос, возвращаясь к творчеству вашего отца, Аркадия Исааковича. У него было много миниатюр, очень интересных, очень живых, ярких. Думали ли вы о том, что можно сейчас дать новое веяние, новую жизнь в эти миниатюры, в его творчество? Спасибо. Константин Райкин: Вы знаете, я думаю, что этого не стоит делать по целому ряду причин. Во-первых, мы в свое время еще при его жизни решили отказаться от этого понятия. Театр, в котором я сейчас работаю, сейчас называется «Сатирикон», а раньше назывался «Театр миниатюр». Жизнь изменилась, и в рамках миниатюры уже нельзя было отразить того разнообразия жизни, которое нас окружало. Тогда была такая назывательная сатира. Назвать черное черным, а белое - белым - это уже было актом гражданского подвига и мужества, и еще актом искусства. А потом назывательной сатирой стали заниматься газеты, телевидение, журналы, радио, а театр взял на себя функцию, если говорить о сатире, сатиры философской. В рамках миниатюры это уже невозможно было поместить, поэтому мы стали называться «Сатириконом». Просто поменяли вообще название театра, и ушли от жанра миниатюр. Это папа еще сделал сам, потому что он понимал, что миниатюра уже себя изжила. Дмитрий Бак: Это 1977 год? Константин Райкин: Да, это было к 1980-м годам. А еще дело в том, что он на самом деле уникальный артист. Он вообще, с моей точки зрения, своей фигурой этот жанр закрыл. Сейчас было его столетие, я пересмотрел все видеозаписи, их довольно много. Их несравнимо меньше, чем он делал, потому что мало снималось тогда, но все равно достаточно много. С одной стороны, это восторг, привыкнуть к этому невозможно. Он фантастический мастер, фантастический. Я это говорю совершенно не как родственник, а просто как профессионал. Это просто Бог знает, что он там творит, причем он делает это мягкими красками, не наигрывая. Так сказать, берет тебя за горло мягкими лапами, и не отпускает. Он не такой гвоздобойный, как на эстраде часто бывает, а мягкий, потому что школа драматическая. Он же драматический артист по образованию. У него были гениальные учителя. И поэтому повторять этого не стоит. Не надо идти по его стопам, мне-то в первую очередь, потому что для меня это смерть, но это для любого другого тоже смерть. Это как Мандельштам говорил: «Не сравнивай, живущий не сравним». Нельзя идти по этой дороге. Понимаете, он собой что-то открыл, это был его жанр. Как называется этот жанр? Жанр этот называется Аркадий Райкин, я бы так его назвал. Поэтому повторять это никогда, никому не надо. В свое время Гена Хазанов, замечательный артист, пошел несколько иным путем. Тоже ведь отказался почему-то от этой, в общем, успешной дороги. Это потому, видимо, что эта дорога со временем себя изживает. И папа сам это очень чувствовал. Он очень чувствовал время. А вопрос, по-моему, очень хороший. Вопрос: Добрый день. У меня два взаимосвязанных вопроса. Первый - как сделать высокое искусство популярным среди более широких слоев населения? А второй - можно ли привить любовь к искусству насильно? Ко второму вопросу маленький комментарий. Лет до 11-12 меня водили в картинные галереи, на какие-то концерты классической музыки и в театры, но не по моей воле, прямо скажу, мне это не особо нравилось. Но лет в 12 я нашел для себя свой жанр искусства, мне нравится камерная музыка. И с 12 лет я уже по своей инициативе, сначала с родственниками, потом уже один достаточно часто стал ходить на камерные концерты. То есть для меня ответ очевиден: да, мне привили любовь к искусству отчасти насильно, потому что в 11 лет меня водили буквально за руку. Константин Райкин: Это очень интересное высказывание. Я даже не как к вопросу к нему отношусь, потому что тоже это много анализирую. Я, например, терпеть не могу с ранних лет своей работы в театре коллективные посещения. Во-первых, потому что когда-то я в школе сам был частью этих коллективных посещений. Я помню, как меня, мальчика из интеллигентной, как говорится, семьи, из театральной, водили, правда, в Планетарий, но я никогда этого не забуду. Я понимал, что есть психология толпы. Меня брал лектор, вот так выдергивал за ухо и сажал рядом с трибуной. Дмитрий Бак: Чтобы не шалили? Константин Райкин: Чтобы я не шалил, потому что со мной делалось страшное. Я просто мешал астрономии. Дмитрий Бак: Поэтому потом жаворонка получилось держать на ниточке. Константин Райкин: Да. Но я запрещаю у себя в театре коллективные посещения, потому что это психология толпы. Там возникает такая сильная внутренняя драматургия среди сидящих, что даже очень сильный спектакль порой не может ее перебить. А особенно это бывает, вы знаете, когда? Я очень люблю Русский музей, даже иногда больше, чем Эрмитаж. Я туда хожу регулярно, просто на меня живопись действовать стала с какого-то очень позднего времени, я вот тупой, во мне долго все зреет. Я надеюсь, может быть, я и жить буду долго, потому что во мне процессы замедленные. Я очень поздно понял, как прекрасна живопись. И вот я вижу эти коллективные посещения детей: когда их проводят, они подобны поносу. Потому как они пролетают сквозь недра этого великого дома, ничего не получив просто. Они могут даже ничего не понимать в живописи, ну как-то затихнуть хотя бы просто от ощущения великости этих рисуночков на стенах. Но – нет, они группа павианов просто каких-то; и тут же жирные галки ставят, потому что посещение осуществлено и культурный уровень, конечно же, повышен. Это абсолютное заблуждение. Эти же дети в сопровождении взрослых поодиночке, если их отчленить друг от друга, воспримут все совсем иначе. Евгений Ясин: Где же столько взрослых набрать? Константин Райкин: Да, где уж столько взрослых набрать, как говорит Евгений Григорьевич. Вот когда они ходят поодиночке, они гораздо более восприимчивы. Я думаю, что ваш способ - это один из способов. Действительно, бывает как-то сначала через сопротивление. А по поводу Вашего первого вопроса я знаю только, что общий уровень повышается. Я хочу сказать про разговоры о том, что "вот это народ не поймет". Это ужасно вредные разговоры. Я видел как в Австрии, в Зальцбурге, весь город под дождем стоит и слушает с утра до ночи Баха. Это был баховский фестиваль. Десятки тысяч людей, весь город, вот так плотно под зонтами, потому что льет проливной дождь, а они слушают Баха, сложную музыку, с утра до вечера. Никто не уходит. Это их попса, можно сказать. Вот это их уровень, они все это понимают и любят. Это просто их приучили так. И у нас можно приучить. Тут важно примеры показывать. У нас же страна такая, которой нужен пример сверху и желательно, несколько раз. Реплика: (без микрофона) Путин? Константин Райкин: Да, Путин. И чтобы Баха послушал. Дмитрий Бак: Дело, может быть, все-таки в экскурсоводах? Потому что мне за рубежом много раз приходилось видеть детей, которые располагаются очень свободно на полу, маленькие совсем, а потом они замечают и картинки. А может быть, наши детки и не останавливаются, потому что их учительница или экскурсовод строят и говорят: «Вот великое искусство. Смирно! Стой, оно великое»! Так, галочку поставить. Оно ведь такое же, как мы, и, может, там можно и пошалить, а потом увидеть. Константин Райкин: Да, конечно, многое зависит и от экскурсовода. Я однажды в Михайловском в доме у Александра Сергеевича был свидетелем строгой лекции. Очень недовольная экскурсовод долго как-то приводила в порядок экскурсантов. И там была какая-то пара, парень с девушкой, которые все время пытались улизнуть и где-то поприобняться и поцеловаться. Она ужасно ими была недовольна. И она говорила про Пушкина, а я подумал, что вот они как раз его-то, может быть, и заметили бы, как он там проехал где-нибудь. Они вдвоем его-то как раз и увидели бы. Дмитрий Бак: Кстати, театр в XIX веке весь сплошь состоит из таких вещей. В ложе ведь на сцену редко смотрят, там что только не происходит, как мы знаем по источникам. Константин Райкин: Я считаю, что это воспитуемо и приучаемо. Меня все время папа водил на симфоническую музыку, рассказывал мне очень интересно. Он прекрасно знал, как расположен оркестр, как работают дирижеры. Он мне рассказывал: «Вот это смотри, как». И мне было очень интересно. Потом я просто влюбился в этот мир, хотя я абсолютный любитель, а не профессионал. Дмитрий Бак: Повезло. Константин Райкин: Ну, да. Я, когда выбирал себе родителей, вообще не ошибся. Но они тоже, когда выбирали себе детей, не прогадали, между прочим. Я считаю, что тут взаимная выгода была.
Administrator: ЧАСТЬ 3 Дмитрий Бак: Может быть, прочтем записки? Константин Райкин: Да. "Очень приятно было увидеть Вашу дочь в спектакле. Органичная, талантливая, необыкновенно привлекательная". Ну, да, что я могу сказать? Я долго добивался, чтобы она работала у меня в театре. И она человек очень свободолюбивый и самостоятельный, каким и я был в свое время при папе и был уверен, что никогда с ним работать не буду. Дмитрий Бак: Полина замечательная. Константин Райкин: Да, Полина у меня большая радость для меня. Она очень самостоятельная и умная девочка, это вообще редко с артистами бывает. Дмитрий Бак: Артист вообще должен быть умным, или, как говорят, голова - верхний резонатор? Константин Райкин: Кто как. Нет, я люблю вообще умных артистов. Есть, конечно, абсолютные животные, у которых талант умнее их головы. А когда можно внедрить мысль какую-то в человека, я очень люблю. Но такие бывают редко. У меня Полина умная - это точно. Вообще я к ней очень хорошо отношусь. Она из моих радостей. "Отличается ли зритель сегодня от 1980-1970 годов? Вам какой больше нравится? Вы счастливый человек?" Ну, вообще отличается. Какой мне больше нравится? Я не знаю. Знаете, это не имеет никакого значения. Нравится – не нравится, надо работать перед тем, какой есть. Я вообще зрителя люблю очень. Они сейчас другие, но я их все равно люблю, и раньше любил. Они раньше на себе несли, так сказать, свое время, сейчас - свое время. Вообще зрителя я люблю, потому что сам факт прихода в театр говорит об особой тонкости души, потребности. Зрители вообще - это меньшинство, я все время имею дело с лучшей частью населения. Дмитрий Бак: Правы, правы. Константин Райкин: С лучшей частью населения, потому что вы знаете, что в любом городе, где есть театр, в лучшем случае 10% населения города ходят в театр. Это во всех городах мира. Это в лучшем случае 10, а то 8, то есть 90 с лишним процентов населения города не ходят в театр вообще никогда. Так что мы изначально имеем дело с меньшинством. Это элитарный вид искусства, поэтому эти зрители мне тоже нравятся. Мне нравится, когда люди приходят в театры, я им за это благодарен. Это единственный вид искусства, который от них зависит напрямую. Картина-то висит ночью в музее. Там свет выключен, но она все равно есть. А спектакль-то не может состояться, если зрителей нет. Понимаете, он умирает. Дмитрий Бак: Не знал, что мы с вами совпадаем. Есть два критерия оценки профессора и студента. Первый такой – на пять знает Бог, на четыре я и т.д. Второй такой – пришел – четыре. Я думаю именно так. Пожалуйста, ваш вопрос. Евгений Сорока: Добрый вечер. Мне очень понравился стих и образ, который вы использовали, жаворонка. Спасибо. Но я надеюсь, что вы согласитесь, что жаворонков на земле много. И первый вопрос-просьба выступить в качестве эксперта. Их, наверное, не 7 миллиардов, может быть 7 миллионов, а может, 70 тысяч: каково ваше восприятие, сколько жаворонков на земле? Второе. Вы согласитесь, наверное, все или почти все жаворонки получили благословление Всевышнего на то, что они жаворонки. Но с другой стороны, есть такая опасность и есть примеры в истории, что может случиться непоправимое, если птичка не туда полетит. Наполеон пошел на Москву, Гитлер разжег нацизм, вот что делать обществу и Господу в этих плохих случаях? Спасибо. Константин Райкин: Как мне трудно ответить особенно на вопрос, что делать Господу. Знаете, я на эту тему говорить не буду. Можно, я подумаю, потому что я не люблю ответы, лишь бы отвечать. Мне просто очень нравится эта наша беседа. Я считаю, что этот вопрос носит формальный характер. Мне гораздо интереснее, что вы говорите сами по себе. Насчет количества жаворонков - они есть. Дмитрий Бак: 5%. Константин Райкин: Это творческих? Евгений Ясин: Обобщающее представление об элите. Об элите не в том смысле, кто занимает в жизни сладкие места, а о тех, кто составляет дух человечества, кто воплощает его каким-то образом. Их мало. Константин Райкин: «Нас мало избранных», - как говорил Моцарт. Для того, чтобы не разочаровываться, не надо как-то по-глупому очаровываться. Это была большевистская теория, что все прекрасное в человеке от природы, а все мерзкое как бы от буржуазного строя. Мне кажется, что это не так, что человек - это вообще существо леноватое, туповатое. Его надо любить со всеми этими недостатками и надо понимать, что люде глуповатых больше, чем умных. Людей с грубым вкусом и плохим вкусом больше, чем с утонченным вкусом. Это нормально, так жизнь устроена, поэтому не надо удивляться, что рейтинг какой-нибудь передачи пошлой, грубой и вульгарной выше, чем рейтинг какой-нибудь тонкой и умной передачи. Так устроена жизнь. Другое дело, что сдаваться не надо. Это не повод для того, чтобы опустить руки и сказать, ну и все, значит, так тому и быть, и поэтому давайте слушать русское радио, где три прихлопа, два притопа, и действует главный аргумент, что народ этого не поймет. Все равно уровень этот повышен. Люди иногда ведут себя поразительно тонко в массовых проявлениях. Дмитрий Бак: Совершенно не предсказуемо. Константин Райкин: Это бывает, и так стыдно становится, когда ты думал, что они не поймут. Ты понимаешь вдруг потом, что немножечко льстил себе. Иногда массовое великодушие вдруг бывает. Вы знаете, когда спектакль идет хорошо, как люди умнеют, как они все едины? Как это бывает прекрасно. Вот был однажды такой зал перед началом, что-то покрикивали: «Давай, начинай»! Так бывает, опаздываем иногда же, ждем последних. Я думаю, Господи, какой зал сегодня нехороший. Но начинается спектакль, мощно идет, и вдруг все так меняются! Это так интересно, как люди меняются. Происходят метаморфозы, Бог в них прорастает, Бог, просто такое детство вдруг в лицах у скалистых, мужественных людей. Понятно, что женщины - это лучшая часть зрителей. Мужчины сохраняют при свете какое-то неприступное спокойствие, а потом вдруг в темноте растопыриваются лицами, омолаживаются, ближе к детству становятся, не в смсле дураками, хотя дураками тоже полезно: когда лишний ум, умничание уходит, - о, это бывает прекрасно. Поэтому я оптимист. Я считаю, что люди способны очень меняться к хорошему, как они бывают способны меняться в отвратительную сторону. Это как в очередной раз посмотреть «Обыкновенный фашизм». Как эта великая нация со своей гениальной философией, гениальной музыкой, гениальной культурой, как она превратилась в абсолютных баранов? Они обожали фюрера, обожали. И про нашу страну можно много интересного заметить как в одну сторону, так и в другую. Это же атмосфера, это пример. В какую люди атмосферу попадают, и что становится главным в тот или иной период жизни. Это наше прямое дело. Выступление: (без микрофона) Как критики обошли спектакли "Шумы в тополях" у Вас и у Вахтангова? Изумительный спектакль у вас и совершенно ложный и на какой-то фальшивой ноте у Вахтангова. Константин Райкин: Я понял. Артисты, конечно, люди сволочные: им мало того, чтобы их хвалили, еще важно, чтобы другого поругали. Но я как раз к ним не отношусь. Римас Туминас, который сделал этот спектакль, он вообще выдающийся режиссер. У него просто другой взгляд, вот и все. А критики, ну, что мы будем про них говорить? Это вообще люди такие, такая моя тема, которую лучше сейчас здесь не затрагивать. Мы же не для критиков работаем? Как понравиться критикам - это как раз вещи более вычисляемые и гораздо более легкие. Гораздо сложнее понравиться нормальному театральному зрителю, впечатление произвести на него, потому что он руководствуется живым чувством. Живое чувство трудно обмануть. А то, что у нас в театре хороший спектакль я с вами согласен, я сам его делал. Так он уже поэтому хороший. Потом, такие артисты у меня играют, я их просто обожаю. Сергей Моложавый: Вы очень красиво показали, как говорят в провинции, на полумате, полурусском языке. Мы уже несколько лет, почти десятилетй, по телевизору видим, как первые лица государства на этом же языке пытаются под камеру с нами разговаривать. Каково Ваше отношение к этому, это Вам тоже не нравится или Вы считаете, что это естественная трансформация русского языка? И второй короткий вопрос. Мы все-таки здесь люди больше политизированные и больше любим про политику говорить, но то, что вы говорите, тоже очень интересно, но чуть-чуть в сторону политики я попробую вас свернуть. Все знают скандал с Чулпан Хаматовой, все слышали про это. А Вас пытались когда-то втягивать либо в партии, либо в какие-то доверенные лица, и если пытались, как Вы на это реагировали? Спасибо. Константин Райкин: Я с конца начну. Вы знаете, я к Чулпан Хаматовой отношусь крайне положительно. Я не далее как вчера подошел к ней и сказал: "Чулпаша, я знаю, что у тебя там что-то щиплют. Просто я тебе верю как самому себе. Я не знаю, как мне тебя поддержать, я просто хочу тебе сказать, чтобы ты знала, что я с тобой просто потому, что я тебя очень люблю, я тебе абсолютно доверяю". Я просто знаю, как она поступает. Она поступает искренне, она человек глубоко порядочный. Вот и все. Это по отношению к ней. Дмитрий Бак: Знаете, Ирина Прохорова как раз на встрече из этого цикла сказала замечательную вещь, что надо осуждать не Чулпан Хаматову и других некоторых людей. А тех, кто их принудил к этому так или иначе, тех, кто их к этому толкает. Константин Райкин: Да, я просто ее знаю много лет. Она выдающаяся артистка, с моей точки зрения, просто выдающееся явление на сцене и на экране, а, кроме того, она глубоко порядочный человек. А там, какие у нее взгляды... Ну, предположим, они как-то расходятся с моими, но это совершенно не повод мне как-то скалиться на нее. Пытаются ли меня втянуть… Ну, пытались, конечно. Более того, у меня тоже как-то меняются взгляды на отдельных людей, на ситуацию в стране. Я когда-то входил в Президентский совет, я довольно много общался с главными лицами руководства нашего. Они приходили ко мне, потом они перестали ко мне приходить, и я перестал с ними общаться. Тоже тому есть какие-то определенные причины и видоизменения, которые со мной происходят, да и с ними, видимо. Ну, в общем, я даже не буду это так расшифровывать. Просто я не хочу участвовать в каких-то кампаниях. Мне вообще кажется важным сохранять некоторую нейтральность. Дмитрий Бак: "И мало горя мне, что отказали". Константин Райкин: Да, да, да. Мне хочется заниматься своим делом и через свою профессию высказываться. Я считаю, что я высказываюсь своей работой. Вот так мне хочется. Элина: Здравствуйте, меня зовут Элина, я студентка Высшей школы экономики и у меня есть ряд вопросов. Первый вопрос про то, как вы относитесь к современному искусству, поскольку оно, на мой взгляд, сильно отличается от того, которое было раньше. А еще, какое произведение литературное хорошо отражает современную жизнь? Второй вопрос касается того, чтобы Вы сделали в культуре со стороны правительства, для того, чтобы возродить роль культуры в жизни общества, ее влияние, и как бы вы сделали так, чтобы заинтересовать всех людей решением этой проблемы? Спасибо. Константин Райкин: Насчет современного искусства. Во-первых, мы сами часть современного искусства. Я живу и работаю профессионально в этой сфере, которую вы называете современным искусством, поэтому и я часть этого процесса. Поэтому мне трудно об этом судить. Естественно, у меня есть какие-то свои пристрастия, любови – не любови, но это огромные темы, так не ответишь. По поводу того, что оно отличается: искусство, так же как человечество и вообще культура, идет вместе со временем. Это трудно оценивать, надо как-то из этого выпадать. Это пытаются делать какие-то искусствоведы, культурологи, но я бы не сказал, что это моя прямая работа. Что делать с культурой? Мне кажется, ей надо заниматься во всех отношениях больше в нашем государстве. В нее нужно вкладывать больше денег, в нее нужно вкладывать больше сил, о ней нужно заботиться. Дмитрий Бак: Ей нужно больше доверять, наверное? Константин Райкин: Ей нужно больше доверять и к ней нужно привлекать больше внимания. У нас всегда считалось, что министр культуры - это худший, самый позорный из министров. "Ну, не министром же культуры его сделать", - говорили при советской власти. Был министр сельского хозяйства и министр культуры - два самых несчастных министра. Это вообще традиция такая, и давно. Просто сейчас, мне кажется, она еще обострилась. Что нужно делать? Нужно многое делать. Я бы хотел, чтобы нас почаще собирали и выслушивали более внимательно. Не делали вид, что выслушивают, потому что есть у наших руководителей иногда ложные пассы, - дескать, мы внимательно слушаем, давайте рассказывайте, но это мало что меняет, к сожалению. Кстати, по поводу речи, о которой вы сказали в первой части вашего вопроса. Знаете, я-то считаю, что в этом отношении наши дела иногда меняются к лучшему. Потому что, скажем, наш главный человек и его рядом стоящий тоже главный человек, наш так называемый тандем, они говорят на неплохом языке, с моей точки зрения, по сравнению с нашими прежними руководителями. Это все-таки большой прорыв. Владимир Владимирович стал разговаривать на литературном языке, он говорит неплохо. Он вызывал у меня в свое время огромные надежды хотя бы по этому параметру. Ну, да, там все равно имеет место чиновничий лексикон, но все-таки это чиновничий лексикон культурного человека. Реплика: (без микрофона) Порой уличный. Константин Райкин: Ну, да, порой уличный. Но это все-таки это не то, что было предметом всяких анекдотов. Дмитрий Бак: Сиськи-масиськи Константин Райкин: Это тебе не сиськи-масиськи, это все-таки что-то получше. Поэтому в этом смысле прогресс некоторый осуществляется. Татьяна Сыраева: Здравствуйте еще раз. Я студентка Академии при президенте. В вашем блестящем выступлении, за которое Вам большое спасибо, Вы поднимаете тему значения искусства. На нынешнем этапе мы обращаемся к искусству как к чему-то божественному. То есть оно нас вытаскивает из нашей повседневной жизни. И среди этих рутинных дел элита какое-то время выделяет для того, чтобы сходить в театр, для того, чтобы насладиться выставкой. А если мы допустим, что человечество пройдет этот этап, что нам уже не нужно будет себя куда-то вытаскивать, мы уже будем находиться в этом непосредственном созерцании божественного, какая роль будет отводиться искусству, или оно умрет? Спасибо. Константин Райкин: Нет, я не могу себе такого представить. Когда вы говорите про некое созерцание божественного, я тоже не могу себе представить. Я боюсь, что несовершенства человека столь свойственны ему, они так входят в его природу, что эта борьба будет всегда, борьба дьявола с Богом и черного с белым, мерзости с божественным. Человек представляет собой некий компромисс и поле борьбы, и в этом его природа. Я не могу себе представить, что когда-нибудь что-то из этого победит окончательно и бесповоротно. И искусство - это одна из форм проявления этой борьбы. Еще мне приходит в голову такая вещь. Достоевский говорит в «Записках из подполья», что если мы бросим взгляд на всемирную историю, то что мы видим: "дерутся, да дерутся: и теперь дерутся и прежде дрались, и после дрались". Какое уж тут благоразумье? - он говорит. Вы знаете, мне приходит в голову такой образ: первоклашки, когда они немножко придут в себя от оторопи после 1 сентября, 1 сентября они такие все накрахмаленные и зажатые. Их привели, и они пока не освоились, но потом, второго или третьего сентября, они уже немножечко распоясались и начинают друг друга портфелями бить, все время из-за места рядятся, плюются всякими промокашками, ластиками… Дмитрий Бак: Промокашек уже нет. Константин Райкин: Да, нет, ну, чем-то другим. Что-то они делают, какая-то идет воркотня в классе, и учительница пришла и стоит, ждет, а они выясняют, кто здесь сидел или не сидел, кто-то плачет, кто-то доволен, потому что он кого-то спихнул со своего места. Мне кажется, что человечество точно напоминает мне их. Люди только этим и занимаются. Вот стоит учительница и ждет, когда они повернут все головы к ней и пойдут по дороге знаний каких-то, что они зачем-то в этот класс пришли. Они пришли зачем-то. Ничего этого они не понимают. Мы не понимаем, зачем мы здесь вообще. Человечество занимается только выяснением отношений между собой, при этом сжигает все, что есть под землей, вырубает леса, загаживает всю планету в этой борьбе друг с другом, а учительница стоит и ждет. Зачем мы пришли в этот класс? Вот такой образ. Дмитрий Бак: Это апокалептическая картинка. Браво. Еще один-два вопроса зададим, и будем постепенно завершать. Прошу вас. Анна Оськина: Анна Оськина, преподаватель Высшей школы экономики. Я хотела бы Вам задать вопрос, который сама себе очень часто задаю и не могу придти к конкретному ответу. Вопрос, казалось бы простой. Шедевр - это то, что признается массами или это то, что признали знатоки, те же критики? И когда Вы создаете спектакль, Вы ориентируетесь на какой-то уровень зрителя, Вы думаете о том, кто к Вам придет: подготовленный человек или какой-нибудь простой? Спасибо. Константин Райкин: Да, это не просто. Для меня, например, играет огромную роль вообще отношение спектакля со зрительным залом. Я считаю, что в театре это вообще принципиальнейший вопрос, потому что если успеха нет у публики, значит совершена какая-то ошибка. Скажем, "Золотая маска", которую нам вчера вручали, главная национальная премия страны. Она декларирует, что нам не важен успех у публики. Мне кажется, что это глубочайшее заблуждение, когда речь идет о театре, потому что театр - это единственный вид искусства, где публика не просто важна, она часть этого вида искусства. Потому что взаимоотношения со зрительным залом происходящего на сцене - это и есть театр. Театр - это не то, что идет на сцене. То есть то, что идет на сцене, но оно в пустом зале идти вообще не должно и не может, и жить оно не может. И артисты, когда они лишены зрителя, просто заболевают и умирают в буквальном смысле слова. Поэтому для меня принципиально важно, имеет ли успех у зрительного зала спектакль. Успех – это важнейший критерий. Он не достаточный, тут, как в математике говорят, необходимо, но не достаточно. Это не абсолютный критерий. Это не значит, что какое-нибудь дерьмо обязательно будет иметь неуспех. Бывает, что успех у публики имеют вещи недостойные с моей точки зрения. Как зритель я думаю: ну как же это бывает? Бывает. Но если нет успеха, с моей точки зрения, это обязательно означает, что совершена какая-то ошибка. Игнорировать это нельзя. Когда говорят режиссеры: «Меня не интересует, как публика относится к этому», - во-первых, это неправда, потому что они все самолюбивы и их колоссально интересует, а если не интересует, то это неправильно. А если тебя действительно не интересует, тогда говори, что у тебя вертушка с Господом Богом. Тогда звони ему по прямой, и зачем зрители тогда тебе? Зачем ты их вообще допускаешь? Для меня это так. Я считаю, что в театре шедевр - это то, что имеет какое-то очень сильное воздействие. Успехом можно назвать разные вещи. Можно назвать успехом, когда люди почти и не хлопают, но расходятся, потрясенные. Бывает такое. Это успех все равно, потому что это очень сильное впечатление, которое даже хлопательные движения не позволяет сделать. Так бывает, да. У Жени Гришковца есть замечательный рассказ по поводу «Моны Лизы». Почему вот так условились, что это самая лучшая картина всех времен и народов, для меня это тоже загадка. А почему не вот та, почему именно эта? И как-то к ней присматриваешься пристально. Ну, темная картиночка, но что-то там такое… Просто так удобней. Я думаю, что часто людям бывает надо задать какую-то точку отсчета. Конечно, это делается не просто так, есть специалисты... Дмитрий Бак: Специалисты и придумывают, что это самая лучшая картина. Константин Райкин: Специалисты это и придумывают, да. Выступление из зала: Спасибо большое, спасибо за то, что мы слышали и услышали то, что действительно нас трогало. Особенно с учетом того, что в последнее время мы слышим исключительно то, что трогает все что угодно, но только не душу. И за стихи спасибо. А вопрос касается как раз взаимоотношений с публикой, то есть со зрителями. Я была на премьере спектакля «Маленькие трагедии Пушкина». Потрясающий спектакль, особенно музыка. Но ведь он насыщен всем таким... современным. А ведь процентов сорок зрителей - это зрители старшего поколения. Когда выпускаются такие спектакли, не страшно, как они будут на это реагировать и что они будут думать? Забегая вперед, скажу, что очень хорошо реагировали, когда я потом спускалась и брала в гардеробе вещи. Еще один вопрос, извините. Он такой формальный, а скажите, в каком году Вы будете в следующий раз во МХАТе набирать курс? Спасибо. Константин Райкин: По поводу этого спектакля. Вы знаете, у меня сложное к нему отношение. Я сам там играю, и я нахожусь в процессе освоения режиссуры Виктора Анатольевича Рыжакова. Он человек чрезвычайно талантливый и у меня на курсе преподает. Но я, первый раз оказавшись сам внутри его постановки, чувствую себя нехорошо, я честно скажу. И мне не очень нравится, как складываются у этого спектакля отношения с публикой. Причем, не публика мне не нравится, а мне не нравится, что у нас на спектакле происходит. Вот вы говорите, что хорошо, а мне кажется, что не хорошо. И я, честно говоря, тем, как существует этот спектакль, на сегодняшний день не доволен. Вот так я скажу. Я пока разбираюсь, в чем тут моя неправда, в чем тут, может быть, режиссера неправда или наша общая, не знаю, но это вопрос времени, я разберусь с этим, я надеюсь. А второй вопрос... Дмитрий Бак: Когда курс набирается? Это легко сказать – через год. Константин Райкин: Он через год. Но вы знаете, я, видимо, курс набирать буду уже в другом месте, потому что у меня будет уже мой институт при театре «Сатирикон». И, видимо, нам придется со Школой-студией расстаться, так я понимаю, потому что мне уже надо будет заниматься своим институтом. Это будет тоже высшее театральное учебное заведение при театре «Сатирикон». Но я, конечно, не буду хлопать дверью, я очень благодарен Школе-студии за то, что она так бесконечно доброжелательно ко мне отнеслась, потому что я человек все равно щукинского происхождения, я бы сказал, вахтанговского. Дмитрий Бак: А там это все жестко, да. Константин Райкин: Да, то есть я как бы не их. Это смешно немножко, но, тем не менее, я не мхатовский человек. А во МХАТе меня так прекрасно ласкали на протяжении десяти лет, и я этому дому очень благодарен, я его люблю и буду любить всегда. Но думаю, что дальше уже другой сюжет начнется. Дмитрий Бак: Пожалуйста, последний вопрос и потом итоговое слово Евгению Григорьевичу. Сергей Василенко: Сергей Василенко, доцент МГУ. У меня вопрос к Константину Аркадьевичу совершенно конкретный. Я в каких-то мемуарах, не помню, читал о том, что два театральных деятеля, кажется в 1930-е годы, вышли из театра Таирова, идут по улице, обсуждают спектакль и только через два квартала заметили, что они не оделись. Уже было начало зимы. То есть они не взяли пальто в раздевалке. У вас в Москве есть такие спектакли, которые вы можете назвать, не задумываясь, вот такие, когда можно выйти и все забыть? Константин Райкин: Согласитесь, что это и для театра Таирова был случай, я думаю, уникальный. Я думаю, таких больше и не набиралось. Это они были какие-то два потрясенных. Нет. Я вам скажу так, без всяких кокетств, я считаю, что театр «Сатирикон» на сегодняшний день - это один из лучших театров страны. Даже преуменьшительно говорю. Я вообще считаю, что здесь происходят такие интересные процессы, здесь набралась такая труппа на сегодняшний день, такая по возможности и силам, которая просто может творить чудеса, чтобы люди выходили без пальто. Говорили: «Пальто не надо». Платили бы гардеробщику. Но если говорить всерьез, то я считаю, что этот театр очень набирает сейчас обороты благодаря нашим общим усилиям. Здесь замечательная мощная компания собралась, очень молодая, и поэтому режиссеры любят с нами работать. Мы один из самых добросовестных, я бы так сказал, театров страны. Добросовестность, мне кажется, в нашей стране - качество гораздо белее редкое, чем талант. Толпы непуганных разгильдяев и прохиндеев гуляют. Людей талантливых тоже немало, а вот добросовестных мало. У нас один из самых добросовестных театров, мне кажется. А что уж насчет того, что без пальто уйти, мне бы хотелось, чтобы это произошло. Мне кажется, что мы до этого дорастем. Дмитрий Бак: Евгению Григорьевичу слово. Евгений Ясин: Дорогие друзья, я хочу, прежде всего, сказать спасибо Константину Аркадьевичу за замечательный вечер. Я, в отличие от того, что происходит обычно, могу сказать, что вам понравилось. Вот у меня такое ощущение, что вам понравилось. Дмитрий Бак: Мы стали чуть лучше. Евгений Ясин: Но это не всегда бывает. Может быть, это еще связано с тем, что Константин Аркадьевич еще и режиссер, и сын Аркадия Райкина, это тоже возможно, но, понимаете, он держал аудиторию. Вот это мне очевидно. К этому что-нибудь добавить трудно. Хотя я должен сказать, что в обмене мнениями и в том, что говорил Константин Аркадьевич, полным-полно замечательных мыслей. Я каждый раз ловил себя на мысли, что я бы тут с ним вступил бы в дискуссию, но сдерживал себя и говорил, что, в конце концов, будет масса возможностей, хотя на самом деле их не так много, но все равно. Я только хочу сказать в отношении культуры. Она играет очень важную роль, но не просто как искусство, как отдельная отрасль хозяйства. Это такой особый дар, это высший слой культуры. Есть всякие слои. Вот то, что сегодня вам, кажется, менее понравилось - это то, что у вас возникло определенное настроение. То, что Константин Аркадьевич говорил о душе, что-то он затронул такое, он умеет. И вот это мне представляется очень важным, потому что в жизни людей всякие встречаются эпизоды, но тогда, когда создается это настроение, когда создается какое-то такое ощущение, что вы входите в резонанс, в тональность – это редкое достоинство. Спасибо, дорогой мой. Дмитрий Бак: Константин Аркадьевич, вам заключительное слово. Константин Райкин: Это всегда взаимная вещь, дорогие друзья. Так не бывает, что вам понравилось, а мне нет, или наоборот. В зале идет взаимообразный процесс и я вижу, что здесь сидят умные, ищущие люди, нуждающиеся в дележе мнений и в каком-то высказывании, в том, чтобы слушать, и думать, и шелестеть мозгами. Мне это очень приятно, я это ощущаю. И у меня тоже создалось настроение. Спасибо двум этим людям, которые меня сюда пригласили, Евгению Григорьевичу, которого я на самом деле знаю много лет и чту, и он у меня вызывает такие, я бы сказал, восхищенные ощущения. Дмитрий Петрович - человек, на лекциях которого, когда я оказываюсь сам, заходя проверить посещаемость своих любимых мерзавцев, я застреваю, потому что это так интересно. Вроде как поздновато мне узнавать это все, а вместе с тем нет, потому что лучше поздно, чем никогда. Я вдруг узнаю какие-то вещи, поразительно неизвестные мне и важные для меня. Так что я очень рад, что я сижу в этой прекрасной компании и среди Вас, людей умных и высоко духовных, я надеюсь. И мне очень интересны даже не просто вопросы ваши, а ваши высказывания, которые говорят о высоком интеллектуально-духовном уровне аудитории. Спасибо большое. Дмитрий Бак: Спасибо большое Константину Аркадьевичу Райкину. До новых встреч в проекте «Важнее, чем политика». Евгений Ясин: А знаете, откуда я узнал, что вам понравилось? Впервые за все занятия нашего проекта «Важнее, чем политика» я увидел, что молодые люди задают вопросы с такой же частотой, как люди более старшего возраста.
Casi: Константин Райкин. "Завтра, третьего апреля..." (1969)
Administrator: Константин Аркадьевич Райкин и Петр Наумович Фоменко
Administrator: В дополнение к моему посту здесь. Радио Свобода (можно слушать): Человек дня - театральный режиссер Петр Фоменко ... Константин Райкин: С ним работать, мне кажется, очень сложно. И все тут. Безумно сложно, и я бы сказал, что это сверхтрудно. Мне, например, никогда не доводилось работать с режиссером, который бы процесс делал таким мучительным, как Петр Наумович. Мы с ним работали в течение года, и я ничего по процессу труднее в своей жизни не встречал. Безумно, изнурительно, иногда почти непреодолимо. Другое дело, что все решает результат, и он своим светом окрашивает весь процесс. Когда ты являешься участником какого-то замечательного спектакля, то радость играть этот спектакль, а играть его бывает как раз легко, вот эта радость, этот процесс, когда ты оглядываешься на него, своим светом окрашивает в какие-то оттенки счастья. Это была огромная плата за тот успех, который пришел. До сих пор у меня сохраняется убеждение, может, оно мальчишеское вполне, я уверен, что когда мы работали над спектаклем «Великолепный рогоносец», то, что пришлось мне испытать, мне кажется почему-то, что это мог вынести только я. При том, что Петр Наумович сам такой самоистязатель, и он так себя сам мучает, что у тебя не остается права на него раздражаться, негодовать и злиться. Это такая взаимная проверка и поиск пути собой, друг с другом. Он абсолютный волшебник театра... ...
Administrator: Городской сайт Магадана Если бы Райкин приехал в Магадан... В июле моему любимому народному артисту России Константину Аркадьевичу Райкину исполнилось 60 лет, а накануне мне посчастливилось побывать в театре "Сатирикон" на мощном, завораживающем и очищающем душу без малого двухчасовом моноспектакле "Константин Райкин. Разговор с Достоевским". Только ради одного этого спектакля стоило съездить в отпуск. Все-таки как мы, колымчане, отдалены и обделены! И хотя нет слов, чтобы передать в полной мере впечатления от увиденного и услышанного, постараюсь поделиться с вами, мои дорогие читатели, своими эмоциями и впечатлениями. "Для чего это нужно?" - может спросить кто-то из вас и наверняка это сделает. Отвечу словами самого Достоевского, отражающими философский смысл его "Записок из подполья":"Есть в воспоминаниях всякого человека такие вещи, которые он даже и в себе открывать боится…". А делать это время от времени нужно непременно, чтобы хотя бы попытаться очиститься, а значит, получить душевное облегчение. Даже и помыслить не мечта- ла о том, что театр "Сатирикон" не ушел на каникулы. Получив по московской справке заветный номер телефона 689-78-44 и узнав, что именно сегодня на большой сцене нашумевшее сценическое переложение повести Достоевского "Записки из подполья", чуть не подскочила от радости. Но тут как ушат холодной воды: "А вот билетов на этот спектакль нет". Отчаиваться не в моих правилах. Вместе с увязавшимся следом 8-летним внуком, прирожденным магаданским театралом, поспешила в "Сатирикон". Благо от гостиницы ГТРК "Россия", приютившей все наше семейство, до театра имени Аркадия Райкина всего 10 минут ходу. Из двери кассы на улицу - большой хвост очереди. Как выяснилось, народ прорывается к администратору с надеждой на приставное место. А в саму кассу ни единого человека. Пытаюсь завязать разговор о двух билетиках со строгим кассиром. Увидев вынырнувшую из-под моей руки любознательную загоревшую мордашку Максима, кассирша сразу отрезала: - Детям на сегодняшний спектакль вход категорически запрещен. Вы что, женщина, Достоевского и многие взрослые не понимают, а вы ребенка привели! Начала приводить один за другим разные аргументы. Сработал последний:- Да мы из Магадана, можно сказать, на оленях добирались, чтобы попасть именно на этот спектакль. - Ну не знаю, я на себя такую ответственность без разрешения администратора взять не могу, меня сразу уволят. Спектакль без антракта, там не только разговаривать, а даже дышать громко нельзя. В общем, всеми фибрами души полюбила я нашу строгую кассиршу. Она сходила в соседнюю комнату к администратору, что-то там неприступной даме очень убедительное сказала, а затем, оторвав ее от очереди, привела к окошечку, и с той стороны они вдвоем разъясняли Максимке, что он должен сидеть не шелохнувшись до самого конца спектакля, при этом ни в коем случае не выходить из зрительного зала и так далее, на что мальчик торжественно и очень убедительно пообещал вести себя как истинный театрал. И после этого, представляете, о счастье, нам продали два билета хотя и на 22-й ряд, но зато над самым проходом, где вся сцена как на ладони. Так что ничего невозможного не бывает. Райкин вышел из зрительного зала на узенькую ленточку авансцены в современном, идеально сидящем на нем костюме и с книжкой в руках. После абсолютно личной и вовсе не актерской паузы вдруг обреченно признался залу, что безнадежно болен. Сразу же охватило чувство тревоги: неужели рак?! Но через несколько секунд артист начал читать первые строки "Записок из подполья": "Я человек больной… Я злой человек…", и все встало на свои места. И такие искры полетели от этого человека в зал, такой огонь пошел, что удивлению не было предела. Райкин пропустил сквозь себя Достоевского, словно электрический ток в тысячу вольт. Мы увидели такую боль души, корчащейся в муках, что в висках где-то уже на втором плане восторженно запульсировало: "Да это просто гениально!". После сумасшедшего ритма даже не игры, а жизненного существования Райкина на сцене (причем на протяжении всего действия) наступила длительная пауза. При этом каждый из сидевших в зале замер, так и не успев выдохнуть из груди воздух. Это была минута такой оглушительной тишины, словно ты находился не в переполненном зрительном зале, а в лесу. Не могло не впечатлить и музыкальное трио, появлявшееся в самых неожиданных местах, к примеру, прямо под потолком в открывшихся кубах серой стены-занавеса. Боже, как дивно звучали контрабас, скрипка и аккордеон! А какой получился эффект, когда мощный видеопроектор отразил ночной город с мокрым, почти желтым питерским снегом и все на той же стене затрепетали тени действующих лиц дневника! Вдруг одна из теней начала стремительно вырастать и превратилась то ли в памятник Достоевскому, то ли в угрожающий призрак, затем ушедший со сцены в небытие уже с профилем Константина Райкина. Кроткой тенью со склоненной головкой стала в спектакле и Лиза, вызвавшая к себе жалость и сострадание. И правда, казалось, что за стеной, ставшей на мгновение всего лишь занавеской, действительно притаилась, притихла, замерла в ожидании счастья робкая девичья душа. И вот вслед за Лизой, обреченно склонившись, уже уходят вдоль стены-занавеса друг за другом одна, две, три, сотни ее теней. Как чьи-то загубленные женские судьбы… Еще один сильный режиссерский прием, вызвавший на фоне диалога, разыгранного Райкиным, целый поток зрительских слез. Актер как бы вытанцовывает роль Подпольного, пропевает ее в ритме рэпа, проживает каждое слово, достигая своей игрой гипнотической силы. При этом он не сразу погружает тебя с головой в воду, а поэтапно: вот он читатель, потом рассказчик и уже только затем персонаж. Да уж, вытащить такой моноспектакль оказалось под силу только Константину Райкину. Он сыграет и благородство, и низость, а то вдруг окажется беззащитным существом с почти детским невинным лицом, но тут же он и мелочный мститель, и беспощадный к самому себе моралист.Поразило и удивительно современное прочтение Достоевского. Когда Райкин своим лицедейством открывал "подполье" типичного представителя российского чиновничества, передо мной зримо возникло сразу несколько конкретных и до боли знакомых лиц из числа наших, так сказать, родных колымских бюрократов. Особенно когда чиновник со сцены говорил о том, что самое большое наслаждение для него в жизни - найти повод для отказа этому низменному человечишке, осмелившемуся о чем-то просить. Вот так талантливо осовременил Константин Райкин монолог из "Записок", который хочу обязательно сейчас привести: "Я был груб и находил в этом удовольствие. Ведь я взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть этим вознаградить. Когда к столу, у которого я сидел, подходили, бывало, просители за справками, - я зубами на них скрежетал и чувствовал неумолимое наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить. Почти всегда удавалось. Большею частию все был народ робкий: известно - просители". Согласитесь, очень сильно и правдиво! Надо отдать должное и публике, пришедшей в этот вечер в "Сатирикон". А подготовлена она была к этому сложнейшему спектаклю, надо полагать, через свою собственную попытку прочтения Достоевского. Зрители так внимали горячечному крику живой души, словно пытались наконец-то познать самих себя. Вот хотя бы только один момент. Кажется, актер обращается только к тебе: "Ведь я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие и тем утешались, обманывая сами себя. Так что я, пожалуй, еще "живее" вас выхожу". Вот такой еще один сильнейший эмоциональный удар. И зрительный зал, как одно целое, в едином порыве благодарит артиста за его бесстрашие перед подпольем, живущим чуть ли не в каждой русской душе. К слову сказать, своей собственной подготовкой восприятия философии Достоевского я обязана моей уважаемой однокурснице и нашему известному и единственному колымскому достоеведу Галине Склейнис. Мы еще в юности преклоняли все пред нею головы за ее поистине неистовую страсть к творчеству Федора Михайловича. Поэтому для нас вовсе не удивительно, что Галина Альфредовна сделала Достоевского своей любимой профессией - от защиты докторской диссертации ее, доцента кафедры литературы СВГУ, отделяют лишь считанные мгновения. Сколько уже нынче за ее спиной учеников, страстных почитателей творчества русского писателя № 1! Один из них - талантливый магаданский журналист Алексей Гарипов, как это ни парадоксально, считающий многие произведения великого классика оптимистичными, потому что они выступают в защиту человека. Так что, выходя из зрительного зала, невольно подумала: "А вот интересно, что бы сейчас сказала по поводу спектакля Г. Склейнис? И сколько бы зрителей пришло на этот моноспектакль Райкина, если бы он приехал с ним в нынешний Магадан?". …Что ни говори, но мы, удаленные от культурных центров обыватели, знаем Константина Райкина в основном как киноактера. Хотя режиссеры его молодого не жаловали и называли нестандартным, а то даже и похлеще, и пообиднее. Казалось бы, популярность Аркадия Райкина открывала перед его сыном все двери. Но получилось наоборот. Молодого Константина Райкина вовсе не жаловали режиссеры. Тем не менее сразу же после "Командира счастливой "Щуки" и "Много шума из ничего" молодой Райкин запал в душу миллионам наших соотечественников. Ну а в "Труффальдино из Бергамо", казалось, уже и вовсе переплеснулась чаша его таланта. Вспоминаю, как приехавшая несколько лет назад впервые в Магадан заслуженная артистка России Анна Варпаховская обронила фразу, когда я брала у нее интервью:- Мой однокурсник Костя Райкин как-то сказал: "Наши фамилии нам мешают, ведь для всех мы - бездарные дети талантливых родителей".Что и говорить, детям знаменитых артистов приходится труднее всего, когда они решаются идти по пути своих именитых родителей. А если дети оказываются талантливее своих отцов, то их труд, пожалуй, и вовсе сравним лишь с каторжным. Как сказал сам Константин Райкин в разговоре со зрителями сразу после окончания моноспектакля, родной стихией для него стал театр и только театр - здесь и победы слаще, и поражения горше. Театр, по глубокому и выстраданному убеждению великого артиста, самое главное и даже, пожалуй, единственное средство выразительности.- В театре все острее, трагичнее, честнее, - сказал он. - Ну, вот ты работаешь перед камерой. И что? Рассматривает она тебя, как насекомое. А тут тысячный зал, где собрались совершенно разные люди, и всех надо "взять". И если мне удалось вас "взять", это для меня счастье. И не просто удалось! Своим "Разговором с Достоевским" Константин Райкин действительно продемонстрировал высший класс театрального бесстрашия и мастерства. И это настоящий актерский подвиг! Впрочем, кто бы сомневался, что Райкин может сыграть этого персонажа отлично. А приглашенным режиссером на это лицедейство стал Валерий Фокин, с которым Райкин 35 лет назад поставил в "Современнике" по этой же повести спектакль "И пойду, и пойду…".И вот что еще лично для меня было удивительно. Мой 8-летний внук воспринял сложнейший спектакль с большим интересом - он был в театре как бы сам по себе, внимательно следил за развитием действия, явно сопереживал тени Лизы, с оживлением встречал выход музыкального трио… Был удивлен и театральный служитель в строгом черном костюме, услышав от единственного выходящего из зала ребенка ответ на свой вопрос, понравился ли ему спектакль.- Очень понравился. Райкин смотрел только на меня и разговаривал только со мной. Вот она, волшебная сила искусства… Ирина НЕФЕДОВА.
Casi: Россия, Санкт-Петербург. - Петербургский международный экономический форум 2012. Деловой завтрак Сбербанка. На фото: Режиссер и народный артист Константин Райкин.
Casi: click here 20 Ноября 2012 Константин Райкин. Своим голосом Гастроли российского государственного театра «Сатирикон» имени Аркадия Райкина. Моноспектакль-концерт
полная версия страницы