Форум » Архив форума » ЧАЙКА » Ответить
ЧАЙКА
Administrator:
Administrator: Кстати:
Administrator: OPENSPACE.RU «Чайка» в «Сатириконе» Марина Шимадина В феврале этого года Юрий Бутусов был назначен главным режиссером питерского Театра им. Ленсовета, где он когда-то начинал вместе с Константином Хабенским и компанией. Так что спектакль в «Сатириконе» стал, с одной стороны, возвращением к любимой труппе, с которой были поставлены лучшие московские спектакли режиссера, «Макбетт» и «Ричард III», а с другой — своеобразным мальчишником, прощанием с холостяцкой жизнью. Возможно, поэтому этот джем-сейшен получился таким энергичным, сумбурным, пронзительным и обжигающе интимным. Это редкий спектакль, где забываешь, что чеховскую «Чайку» знаешь наизусть, и удивляешься новым, прежде не замеченным деталям. Который смотришь затаив дыхание. И описывать его хочется подробно, смакуя сцену за сценой. Для начала Бутусов огорошил зрителей распределением ролей. Герои «Чайки» выглядят так неожиданно, что без программки — пока персонажи не откроют рот — ни в жизни не угадаешь «ху из ху». Изящная Аркадина (Полина Райкина) тут явно моложе Заречной (крепкой и рыжеволосой Агриппины Стекловой), а статный Медведенко (Антон Кузнецов) даст фору тщедушному Треплеву (Тимофей Трибунцев). Последний, в клетчатой рубахе и круглых очках, напоминает молодого Иосифа Бродского и для полного сходства читает его «Элегию»: «Подруга, милая, кабак все тот же». Так же вольно режиссер поступает и с текстом. Спектакль начинается не с канонического «Отчего вы всегда ходите в черном?», а с монолога Треплева о новых формах, который он бросает в зал как манифест. Кто там говорил о творческом кризисе Юрия Бутусова? Здесь он так фонтанирует идеями, что спектакль в какой-то момент захлебывается от обилия аттракционов. Некоторые сцены завораживают. Роскошный, заваленный фруктами стол, за которым герои вдруг замирают, освещенные бледным мертвенным светом, заставляет вспомнить державинское «Где стол был яств, там гроб стоит». Жизнь и смерть идут здесь рука об руку. Сплетенные из канатов качели, символ радости и веселья, в какой-то момент становятся похожи на виселицу. А во втором акте Дорн вывозит всех персонажей на тележке — скрюченными, с торчащими руками-ногами, как у сломанных манекенов. В «Чайке» Бутусов продолжил сотрудничество с Фаустасом Латенасом, начатое в Театре Вахтангова. И его музыка, то ироничная и лихая, то надрывная, очень идет этому спектаклю и вызывает ассоциации с «Дядей Ваней» Римаса Туминаса. Но «литовский след» на этом не кончается. Временами веет Някрошюсом: развешанные на канатах полиэтиленовые пакеты хлопают, как крылья птиц, а Маша плачет, роняя в ведро звонкие льдинки. Но в отличие от вахтанговской «Меры за меру», полностью выдержанной в холодной стилистике литовского метафорического театра, здесь это лишь вкрапления в густое и жаркое варево, где переплавились все стили и жанры, от эстрадного шоу с песнями Адамо до фарса и хоррора. Ведь место действия спектакля — театр. И декорации Александра Шишкина изображают именно неубранные подмостки. Нарисованное колдовское озеро, стоящие посреди дороги двери, кресты, трюмо, автомобильные покрышки, какие-то пластмассовые пупсы — в общем, творческий хаос. Здесь все одержимы сценой. Даже циничный доктор Дорн (Артем Осипов), причесанный под Аркадия Райкина и одетый в концертный костюм с бабочкой, так и норовит что-нибудь спеть, срывая аплодисменты публики. А управляющий Шамраев (тот же Антон Кузнецов), контуженый фрик с армейскими повадками, ни с того ни с сего начинает показывать фокусы. Бутусов нещадно обнажает картонную, бутафорскую природу театра, где суетливые рабочие сцены без устали посыпают актеров искусственным снегом, а те истекают лишь клюквенным соком, но при этом любят и страдают по-настоящему. Люди здесь не живут, а бесконечно репетируют одну и ту же пьесу. Жонглируют репликами, меняются ролями и проигрывают сцены в нескольких вариантах, доводя происходящее до абсурда. Две Маши сплетают свои волосы в одну косу, две Ирины Николаевны не могут поделить Тригорина (Денис Суханов). Последнюю встречу Нины с Треплевым и вовсе повторяют трижды, в разных составах и с разными интонациями, пока, наконец, истеричная Заречная Лики Нифонтовой не застрелит своего визави из ружья. Ближе к середине спектакля становится ясно, что Бутусов ставит не чеховскую «Чайку», а «Чайку» сто лет спустя, уставшую от интерпретаций, растасканную на цитаты и обросшую штампами. Его спектакль — о том, что эту пьесу ставить больше нельзя и в то же время невозможно не ставить. О муках художника, который пытается найти свой язык, прорваться сквозь напластования фальши к себе настоящему. Если хотите, это его «Восемь с половиной». Это признание в любви и ненависти к театру — жестокому чудовищу, которое нужно кормить своими чувствами, мыслями, потрохами, которое пережевывает и выплевывает человеческие жизни. Недаром режиссер посвятил спектакль Валентине Караваевой — актрисе несчастливой судьбы, которой принес славу фильм «Машенька», но после тяжелой автомобильной аварии она не могла больше сниматься и доживала век в нищете и забвении, играя перед любительской камерой Нину Заречную. В этом спектакле Бутусов сам становится мятежным Треплевым: выскакивает на сцену, рвет декорации, отплясывает безумные танцы и яростно рычит в микрофон, доказывая себе и публике, что еще не превратился в мастеровитого ремесленника Тригорина, не успокоился, не почерствел, не нашел готовых ответов. Его появление каждый раз взвинчивает и без того высокий градус постановки. Но всему есть предел. С первых же минут актеры бросают в зал столько энергии, что опасаешься, хватит ли им горючего до конца длинного марафонского забега, ведь спектакль идет четыре часа с тремя антрактами. Не хватает. Перевалив экватор, спектакль начинает буксовать, мысль теряется среди нагромождения гротескных картин, а тут еще бесконечные антракты сбивают ритм, дробят впечатления. Очевидно, что спектакль будет еще дорабатываться, меняться, сокращаться и многие недостатки уйдут. Но его достоинства видны уже сейчас. При всей сумбурности и визуальной избыточности в нем есть такая небывалая свобода, такой драйв и такая степень откровенности, какие в нашем театре, казалось, давно уже перевелись. Фото: Вера Родман
Administrator: Отсюда Вадим Рутковский (кинокритик) ...А вернувшись в Москву посмотрел ещё один спектакль со сценографией Александра Шишкина, постоянного соавтора Могучего – "Чайку" в "Сатириконе"; и это на сегодня самый мой любимый спектакль сезона – избыточный, безумный, вязкий сон и панк-рок-концерт; в конце каждого акта зажигает сам режиссёр, Юрий Бутусов.
Administrator: От зрителя Рецензия на спектакль «Чайка» Да, такого Чехова я увидеть не ожидал. А всё потому, что никак не возьму в привычку узнавать не только актерский состав, но и фамилию режиссера. В данном случае им оказался тот же Юрий Бутусов, который поразил меня необычной, глубокой, но при это очень «драйвовой» постановкой «Короля Лира». Собственно, эта запоминающаяся необычность и привела меня снова в «Сатирикон», и я увидел ещё одну его работу. Конечно, от Чехова тут осталось крайне мало. Питерец Бутусов превратил пьесу-комедию в невероятный эпос-трагедию. При этом он сам порой выбегает на сцену и изображает почти моррисовские шаманские танцы. Весь спектакль от начала и до конца (а это, между прочим, более 4-ёх часов) остро пронизан жестокой трагичностью актерских и писательских судеб. Сейчас, почти сутки спустя просмотра, даже не хочется разбирать 4 акта по частям, они запомнились цельно, наслоились друг на друга. Если в первом акте герои кажутся немного заблудшими, оторванными от реальности, эксцентричными деятелями культуры, «верные своим демонам» (Прокол Харум очень в тему подобран), то под конец спектакля на сцене с ними начинает творится что-то невообразимое. При повторяющихся мизансценах с разными актерскими парами в жутких белых стенах чеховской «запенди» начинает казаться, что все вокруг сходят с ума. Чем ближе к самоубийству, тем более непонятно, но завораживающе становится. Но досмотреть хотелось до конца, пройти насквозь через всю эту трэш-пьесу и выйти с другой стороны. Как и в «Короле Лире», самым запоминающимся актером в этом спектакле для меня стал Артём Осипов - доктор. Его дикие танцы, особенно «впроброс» вокруг стола просто срывали овации. Невероятный артист. Также очень понравилась впервые увиденная на сцене Полина Райкина. Третье поколение Райкиных по обаянию и харизме вполне на уровне предыдущих - очень изящная девушка с острым взглядом и пронзительным голосом. Я даже удивился, когда узнал, что ей всего 23 года (в спектакле она играет мать главного героя) - казалось, передо мной очень опытная актриса, настолько точно и чисто она вжилась в роль скверной Аркадины. Остальные тоже были на высоте, но отметить хотелось бы именно этих двух актеров. В-общем, как наверное все могут понять, увидев имя режжисера (или не забыв посмотреть его), на сцене будет вовсе не классическое воплощение бессмертного творения Антона Павловича Чехова. Но тем лучше для тех, кто её уже видел и хотел бы посмотреть на него через призму сознания питерского, очень «сплинового» режиссера. Остальным идти не советую - это действительно трэш, хоть и завораживающий. P.S. Бутусов поставил данный спектакль в память об Валентине Караваевой. Актрисе, которая в 23 стала знаменитой, а в следующем году попавшей в страшную аварию, получив в ней глубокий шрам на лице, что поставило крест на её карьере. Она прожила долгую, но несчастную жизнь. Двадцать лет, до самой смерти, она играла одни и те же роли у себя дома перед видеокамерой, записывая звук на простой катушечный магнитофон. Умерла она в 1997 году в возрасте 76 лет в нищете и забвении. Она называла себя Чайкой, часто играя Заречную у себя в квартире. Без зрителей. Наедине с самой собой.
Lotta: "НЕ ПОМНЮ... не помню... не помню..." Хотя очевидным протагонистом в "Чайке" является Треплев и в определённые моменты Бутусов ставит знак равенства между ним и "автором спектакля", ВСЕ герои воспринимаются важными и чуть ли не главными (кроме разве что Якова) - недаром в конце ПОЧТИ все примеряют на себя роли Треплева и Нины. У Тригорина в этом смысле роль вообще особая. Он олицетворяет для Треплева чуть ли не все враждебные ему мировые силы, так как стоит между ним и матерью, между ним и Ниной, между ним и творчеством (в 3-м акте "стоит" в буквальном смысле - на фоне белой стены - как символ уверенности и успеха). Но с другой стороны, уставшего и потерявшего радость творчества Тригорина так же испепеляет огонь создателя. Он не может устоять перед искушением писать и любить, и его страсть столь же мучительна, сколь и у Треплева. "Свою повесть прочитал, а мою даже не разрезал!" - неожиданная для зрителей экспрессия при произнесении этой хорошо знакомой фразы подчёркивает, как важно для "маленького литератора" получить от врага оценку своего труда - и это очень точно! Но Тригорин, готовый наговорить ему кучу приятных снисходительных слов НЕ ЧИТАЛ. Как и родная и любимая мать НЕ ЧИТАЛА. Правда, во время "игры в лото" выясняется, что у Тригорина есть довольно чёткое представление о книгах Треплева: читал сам или с чужих слов судит, неизвестно, но это представление совпадает с тем, что думает о себе как о писателе и сам Константин. Насколько его строгость к себе обоснованна, тоже непонятно: ведь слова "я никогда не нравился себе, я не люблю себя как писателя" сначала произнёс Тригорин. Разница в том, что он-то готов писать мило-талантливо, а Треплев - нет. В этом и причина конфликта между Треплевым с одной стороны и Тригориным и матерью - с другой. Дело не в старых и новых формах, а в ДРУГОМ отношении к творчеству и любви. По большому счёту Тригорин лишь отчасти является антагонистом Треплева. В его голове тоже теснятся образы, перекрывая настоящую жизнь. Несмотря на то, что творчество для него мучительно, ВСЁ становится лишь "сюжетом для небольшого рассказа". Когда перегорают и душевный подъём, и страдания любви, остаётся жестокая потребность обновить воспоминания, уточнить детали - чтобы снова писать... Но только ради этого. Остальное - "НЕ ПОМНЮ". Единственным антагонистом Треплева (как и остальных героев - любящих и творящих) неожиданно оказывается Аркадина. Тут разговор особый. Полина Райкина играет женщину без возраста, души и каких-либо ещё признаков жизни. Неподвижный взгляд, глуховатый голос, холодом веет, как от змеи... Вспоминая других аркадиных, думаю, что это самый удачный и точный образ. Из всех признаков творческого человека у этой Аркадиной есть только один - непомерно раздутое тщеславие. Не случайно, когда речь идёт о чём-то другом (о сексе и прочем фрейдизме), Райкину подменяет Нифонтова - ведь "эротические сцены" скорее всего происходят лишь в воображении Тригорина и Треплева, РЕАЛЬНАЯ Аркадина способна лишь рассказывать о том, как её "в Харькове принимали" да ругаться с сыном. Параллельно у Треплева перед глазами стоит враг-Тригорин, а у Тригорина - Нина с прекрасными распущенными волосами. Он и Аркадину-то сначала целует ВМЕСТО неё, а потом мысленно с ней прощается. Другая подмена происходит уже в 4-м действии, когда повторяются сцены Треплева и Нины в исполнении разных пар. Треплеву-Суханову по логике вещей должна быть положена Нина-Райкина, но этого не происходит. Мало того, если Кузнецов и Осипов, оказываясь Треплевыми, сохраняют нечто от своих основных персонажей, Суханову от Тригорина не остаётся ничего. Если допустить, что эти сцены проносятся в голове "настоящего" Треплева, получается странное: он как бы в отместку представляет себе Тригорина в образе маменькина сынка и абсолютно несчастного рыдающего безнадёжно влюблённого парня - извлекая из своего подсознания самое потаённое. Персонажи спектакля и жизненные явления поворачиваются к зрителю разными гранями, существуют в разных пространствах, но они и противоречивые и цельные одновременно. Глумливое тригоринское "о, сюжет мелькнул!", его же романтическое "отпусти меня!"... повторённое в вариациях "ДА!"... трагический крик, подкреплённый дорого доставшимся внутренним решением: "Я забыл свою трость!" И последнее, со слабеющим эхом "НЕ ПОМНЮ".
Administrator: В "Новостях сайта" объявила, что теперь здесь есть страничка спектакля ЧАЙКА. Буду дополнять текстом... ну, а пока можно увидеть фотографии и узнать минимальную информацию о постановке. А здесь, на форуме - снова рецензия от зрителя "Чайка", Сатирикон, 22.04.2011 Самые потрясающие сцены в этом спектакле – те, что двоятся и троятся. «Сюжет мелькнул, сюжет для небольшого рассказа». Разговор Нины и Тригорина чем дальше, тем больше напоминает навязчивый кошмар; время закольцевалась, повторяются одни и те же слова, причем для Нины повторение и нелепость повторения – очевидны, а для Тригорина – нет, он – часть сна. «О! Сюжет мелькнул!» – говорит в очередной раз, уже с некоторым озорством, Тригорин-Суханов, и Нина смотрит на него с ужасом, немного комичным. Сила, свернувшая время, на время отступает, и героям пока позволено вырваться; дальше идет сцена, которая так мне нравится: Тригорин сбрасывает со стола остатки пиршества и очень элегантно падает на стол: величественно, очень театрально и очень смешно. В последней Встрече Нины и Треплева есть образ, который мне не дает покоя. Вообще, Нина Заречная Агриппины Стекловой – это просто восторг, собери все превосходные степени – их не будет много. Во второй, кажется, встрече Нины и Треплева (то есть во втором варианте последней встречи) – Нина, Агриппина Стеклова, является этакой бабой в полушубке, громогласной, с грубыми ухватками; робкие слова о чувствах произносит особенным, чуть гнусавым, чуть как будто сдавленным голосом, громко и резко. Кто это? Что это? Это как будто тот вариант истории, где Нина грубо и страшно опростилась и опустилась, где она потеряла внешнюю составляющую женственности – но ярче проступило что-то непонятно покоряющее и сильное. В Нине-Стекловой есть что-то ведьминское, даже иногда вспоминается роль в «Макбетте»; особенно это «что-то» заметно во внутренней пьесе, когда Нина говорит о своём враге – дьяволе – и распускает огненные волосы. Интонация и произношение Ниной самого этого слова – «дьявол» – делают совершенно излишними спецэффекты вроде горящих глаз и запаха серы. И вот в сцене встречи, где Нина – бабища в полушубке, это нечто ведьминское проступает очень ярко, доходит до своего предела и переходит его, превращаясь во что-то непредсказуемо страшное. В спектакле много прелестных находок то ли в бутусовском, то ли даже в райкинском духе. Танец и песни доктора Дорна. Кузнецовские спецэффекты с поддуванием искусственных снежинок при помощи подноса, драка доктора с «поклонниками». Отловленные артисты на телеге (кстати, душ и телега из «Макбетта» пригодились). Человек-фейерверк Шамраев – смешной, кривенький и страшненький, и местами чуть-чуть Панталоне, а местами и кто-то совсем незнакомый, не совсем даже человек. Стол и Тригорин, опять же. Нина, стреляющая в Треплева из ружья в одном из вариантов последней сцены. Бутусов с его воплями и энергичными танцами (а вот интересно, что думают люди, не знающие, кто он? «Эт чё за мужик?») Один из самых странных спектаклей, что я видела за последнее время – и теперь один из самых любимых.
Administrator: Три последовательные поста от одного зрителя Первые два текста уже есть здесь, но тут смысл - в последовательности и развитии мыслей. 18 April 2011 Вчера посмотрела бутусовскую "Чайку" в Сатириконе. Теперь не знаю, как мне с этим жить. 19 April 2011 В продолжении о "Чайке" Юрия Бутусова Я склонна к пафосу. Я питаю слабость к словам «великий», «блестящий», «гений»… В общем к тому, что теряет свой смысл и обесценивается, стоит только произнести. Поэтому я не буду называть бутусовскую «Чайку» великим спектаклем, актерскую игру блестящей, а самого Бутусова гением. Не потому что так не считаю. Считаю еще как. Просто слова… слова… слова… А еще я верю в искусство. В веселый фарс, трагедию и абсурд. В зашкаливающий пульс, разрыв аорты, кровь горлом и надрыв. В тоску, одиночество, отчаяние и любовь. В сокровенное верю. Так вот, я о «Чайке». Нет, не то. Я о себе. Ведь, как учил Базен, кино равняет тебя с массой, а театр – с самим собой. Потому, чтобы ни происходило на сцене, происходило и со мной тоже. Отсюда – боль. Потому что больно творить. И любить тоже больно. Для меня спектакль – об этом. А еще о жизни. Которая с жизнью не совместима. Такой каламбур. Да и не жизнь это вовсе. Треплев, Заречная, Аркадина, Тригорин… Все их существование – на грани фола. Срываются, проваливаются, западают в кошмар. Дневной, ночной, вечный. «Мы попали в запендю»... Нелепая оговорка из «скверного анекдота» Шамраева-Кузнецова становится для героев бутусовской «Чайки» наваждением и проклятьем. Отсюда и множественность повторов. Не от постмодернистского задора, давно навязшего на зубах. А от ужаса, что в круговорот западни попадают все. Она крутит, эта дурная бесконечность: героев, эмоции, слова, жизни. И поэтому к последнему акту уже не важно, кто ты: Заречная, Маша или Полина Андреевна; Треплев, Медведенко, Тригорин или Дорн. Важно, что у ЕЁ любви – один знаменатель («Нет, не то»), а у ЕГО жизни – один исход. «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился». to be continued...))) 23 April 2011 Кое-что о "Чайке" Юрия Бутусова (продолжение) ...Важно, что у ЕЁ любви – один знаменатель («Нет, не то»), а у ЕГО жизни – один исход. «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился». Впрочем, я убеждена: такие спектакли делаются, чтобы не застрелиться самому. Что-то вроде исповеди. Грехи, конечно, не отпустит. Но, возможно, станет легче. Хотя это началось годом раньше, в «Иванове». Уже тогда самоубийство преследовало героя и, настигая после каждого акта, вновь отпускало, словно в насмешку. Живи, мол, и мучайся. И вот – парадокс. Чем безысходнее была тоска, чем отчаяннее и беспросветнее жизнь и искреннее – желание умереть, тем смешнее становилось залу. И все это в контексте идущих на тех же сценах МХТ и Сатирикона шекспировско-бутусовских трагифарсов (с легким привкусом абсурда Ионеско), где убийство становилось источником почти метафизического ужаса, а смерть равняла всех в святости, кто бы ты ни был: король-шут Дункан или диктатор-упырь Ричард III. Чеховские самоубийцы у Бутусова живут и умирают (умирают ли?) в обратном порядке: от трагедии к фарсу. Такие дела.
Administrator: От зрителя "Чайка", реж. Ю.Бутусов. Сатирикон Не хотела проводить День рождения в своем театре. Думала-думала, куда сходить и выбрала-таки "Чайку" в "Сатириконе". И почему-то была уверена, что это будет очень круто. Я с пониманием отношусь к "новой драме", но всегда говорю, что это не про меня. Не про моих друзей, не про моих родителей, не про то, что я вижу вокруг. Бутусов поставил спектакль абсолютно про меня: и в профессиональном плане, и в человеческом. После него я всю полночи прорыдала, а утром проснулась немного другим человеком. Не самый любимый театр, не самый любимый режиссер, а так все сошлось. Чем больше я смотрю на почти голу в каждом спектакле сцену "Практики", тем больше я начинаю ценить красоту. Бутусов сделал мне "красиво". Красивая музыка, красивые лица, даже когда они измазаны черной краской, красивые люди даже в некрасивых своих поступках. Я уверена, что многим, кто это читает "Чайка" понравится. Я не уверена, что у этого спектакля будет долгая жизнь (вспоминается "Турандот" К. Богомолова).
Administrator: Из ЖЖ _arlekin_) что тот актер, что этот: "Чайка" А.Чехова в "Сатириконе", реж. Юрий Бутусов У Чехова в "Чайке" сказано: "без театра нельзя". У Бутусова "без театра", вне театра просто ничего не существует. Он посвящает свой спектакль актрисе Валентине Караваевой, которая когда-то сыграла в "Машеньке" Юлия Райзмана, потом попала в автоаварию и не снималась в кино, но в конце жизни, сама для себя, играла перед любительской камерой Нину Заречную. В спектакле Бутусова основная исполнительница роли Нины - Агриппина Стеклова, а Аркадиной - Полина Райкина. Полина - самая молодая актриса в этом ансамбле, и остальные артисты тоже никак не соответствуют по возрасту своим персонажам, они старше молодых героев и много моложе пожилых. Мало того, в отдельных сценах одни подменяют других или действуют одновременно в одной и той же роли. Некоторые эпизоды повторяются, варьируясь, раз по пять. Пьеса то продвигается вперед, то возвращается чуть назад, снова и снова звучит роковой выстрел, но никто не умирает. Не так давно Бутусов выпустил в МХТ "Иванова" - спектакль уже успели снять с репертуара, на него плохо продавались билеты и, сказать по правде, интересный по задумке, он не вполне удался в плане актерских работ, начиная с заглавной роли. Но, по крайней мере, "Иванов" стал своего рода этюдом, наброском к нынешней "Чайке". Строился "Иванов" по принцпу обратной хронологии, начинался с самоубийства, действия шли в обратном порядке, от четвертого к первому, с выстрелом после каждого, а в результате герой оставался в живых: http://users.livejournal.com/_arlekin_/1602347.html?nc=2 Действия в "Чайке" не просто следуют в соответствии с чеховским порядком, но и, что большая редкость, разделяются антрактами. Но, между прочим, три антракта - не такое уж радикальное решение, например, "Вишневый сад" Марчелли в Омскве тоже был четырехактным. И любой ход, любой момент, любой образ в "Чайке" Бутусова может спровоцировать целый ряд театральных ассоциаций. "Естественные" декорации для пьесы Треплева, озеро и небо, у Бутусова нарисованы черной краской на белой бумаге, как в спектаклях Крымова, Треплев, говоря о звуке шагов Нины, обрисовывает ее ступни и целует следы, а в предпоследнем акте пишет краской из баллончика на ширме: "УЖО". Актеры временами словно забывают о партнерах и обращают свои монологи напрямую в зал, как это было, например, в александринской "Чайке" Кристиана Люпы, и кстати, Тимофей Трибунцев в круглых очках чем-то смахивает на тамошнего Треплева. А вяз, возле которого в первом акте объясняются Треплев и Нина, шелестит привязанным к канату полиэтиленовым пакетом, наподобие того, как шум моря в "Отелло" Някрошюса возникает из плеска воды в канистрах. Ассоциации эти - необязательные, в том смысле, что они могут быть такими, а могут и иными, важно, чтобы они возникали, чтобы мир бутусовского спектакля размыкался в пространство зрительской памяти, и чем оно обширнее у каждого конкретного зрителя - тем, вероятно, большее удовольствие он получит от увиденного, а "Чайка" Бутусова доставляет удовольствие физическое, ее смотришь в состоянии эйфории. (Между прочим, помимо чисто театральных и современных ассоциаций, могут всплыть в памяти как образы спектаклей давно минувших дней, так и что-нибудь киношное, и в частности, очень явно еще до начало представления, сцена с условно намеченными дверными проемами отчетливо отсылает к "Догвиллю" Триера). С другой стороны, нельзя не думать о том, насколько то или иное "узнавание" субъективно. Потому что, если брать Люпу и Александринку, то в Александринке сам Бутусов ставил "Что тот солдат, что этот" под названием "Человек=человек", а если Някрошюса - то вряд ли случайно в качестве композитора к работе над "Чайкой" привлечен Фаустас Латенас, чей марш к "Трем сестрам" Някрошюса, и этот факт оговаривается особо, использован в спектакле. Впрочем, некоторые моменты и без всяких отыслов воспринимаются как настоящая театральная феерия - чего стоит только монолог Тригорина-Дениса Суханова во втором акте на фоне стола, заваленного яркими цветами и фруктами, среди которых уже лежит кровавый ком "чайки": под конец своего "бенефиса" Тригорин опрокидывает стол и рассыпает весь этот "натюрморт с битой птицей", и завершает свое "выступление" чуть ли не в припадке, после чего бездыханное тело выбежавший режиссер утаскивает за кулисы. Вариативный повтор многих сцен, особенно в последних двух актах (при значительных сокращениях текста, в частности, купирована почти вся финальная сцена четвертого акта, за исключением последней реплики Дорна) - главный конструктивный прием "Чайки" Бутусова. Когда Туминас поставил "Горе от ума", среди прочей идиотической брани звучала претензия, что сцена Репетилова с Загорецким повторяется пять раз - при том что у Туминаса этот повтор обусловлен и оправдан уже одной только "говорящей" фамилией персонажа. Бутусов на этом приеме строит чуть ли не целый спектакль, и при этом не пытается оправдать его формально, поскольку здесь прием самодостаточен, он сам оправдывает спектакль - и несоответствие возраста исполнителей и действующих лиц, и, казалось бы, совершенно ни к чему не привязанные вставные эпизоды, и даже присутствие на сцене фигур, которых нет в пьесе, начиная с "девушки, которая танцует" (странно-самодовольная дебелая девица) и заканчивая временами подскакивающими из-за кулис гримерами и помрежами - подмазать что, подправить, или наоборот, оттереть лишнее с лиц, чтобы играть, играть дальше. Сам режиссер тоже на сцене - танцует, рисует, декламирует. Иногда может показаться, что Бутусов отталкивался не от чеховской, а от акунинской "Чайки" - вот уж где и выстрел после каждой сцены, и бесконечные вариации на одну и ту же тему. Особенно навязчиво Акунин вспоминается в момент, когда в четвертом акте в одном из вариантов прощальной сцены Нина убивает Треплева выстрелом из ружья (причем в этой сцене Треплева играет Артем Осипов, на протяжении всего спектакля - Дорн, а Нину, соответственно - Лика Нифонтова, она же Полина Андреевна). Но у Акунина варьирование - прием стилизованного "следственный эксперимент". Бутусов же в "Чайке" выступает даже не как "экспериментатор", он творит, не думая о старых и новых формах, но потому, что это свободно льется из его души. У него "старая баба" Петр Николаевич Сорин в исполнении Владимира Большова оказывается большим и трогательным, всеми обиженным ребенком, а Шамраев и Медведенко посредством одного исполнителя Антона Кузнецова отождествляются в Трезоре, который лает и воет (если рассуждать логически, можно дойти до того, что Маша одному и тому же персонажу приходится и дочерью, и женой - вывод посильнее того, чем шокировал Костя Богомолов в "Турандот", но к Бутусову с формальной логикой лучше не подходить). То есть кто-то из персонажей "един в двух лицах", а другие, наоборот - удваиваются, утраиваются, а Треплев так и вовсе "учетверяется", и даже "упятеряется", если к числу актеров, воплощающих этот образ в спектакле (плюс к основному, Тимофею Трибунцеву - Антон Кузнецов, он же Шамраев и Медведенко, Денис Суханов, он же Тригорин, и Артем Осипов, он же Дорн) добавить еще и самого Бутусова, которому после первого из череды "роковых выстрелов" надевают на голову окровавленную повязку. Константин Гаврилович застрелился. Скоро начнется спектакль. Кстати, может еще и потому меня так разобрало, что - но это уже сугубо субъективная ассоциация - мой собственный актерско-режиссерский, если можно так сказать, опыт, не считая зайчиков в детсадовских утренниках, связан именно с "Чайкой": на четвертом курсе мы к зачету по методике преподавания литературе должны были показать что-то вроде театральной композиции, и я, вынужденно (больше нему было) взяв на себя функцию режиссера, выбрал, конечно, "Чайку", попутно еще и сыграв в отрывке из первого акта персонажа, в котором соединил Дорна, Сорина и Тригорина: http://users.livejournal.com/_arlekin_/208561.html?nc=6
Lotta: из ЖЖ Льва Семёркина (это его второй пост о "Чайке", первый здесь) Нина и Тригорин глазами Треплева. *Продолжение про «Чайку» Бутусова. История актрисы Караваевой, которая играла «Чайку» сама-для-себя у себя дома перед кинокамерой, дала режиссеру первый толчок освобождения (попробовать вот так, абсолютно свободно) . Но в результате, в спектакле всё перевернулось. Караваева – постаревшая Аркадина, она свободна потому что УЖЕ никому не нужна, а Бутусов увидел такую же свободу в Треплеве, который молод, который ЕЩЕ никому не нужен. Шрам, который «освободил» Караваеву странным образом срифмовался с душевной травмой Треплева. И то и другое обстоятельство выталкивают их из привычной колеи в особое свободное «измененное состояние сознания» (а уже потом режиссер и исполнители-сатириконовцы пытаются и зрителя в такое состояние ввести). В измененном, воспаленном состоянии всё искажается и мешается, как в сознании самоубийцы Иванова за миг до выстрела прокручивалась вся жизнь и сам выстрел раз за разом. Эти повторения из «Иванова» перешли в «Чайку». Люди двоятся, сцены зацикливаются. Окружающие (персонажи чеховской пьесы) собираются в причудливые группы. Пара клоунов Дорн (рыжий) и Сорин (белый). Их пикировки ("почему мне не дают лекарств – выпейте валериановых капель") легче всего считываются залом, вот если бы и другие хохмы также принимались. В центре – любовный квадрат (Маша-Костя-Нина-Борис) с дополнительными отростками от Маши к Медведенко, от Тригорина к Аркадиной. Но весь это джаз нужен не только для лихой игры, гротесков, приколов. А ради нескольких минут откровения, прозрения, недостижимых в «нормальном состоянии сознания». В такие моменты прозрения «мир предстают таким, какими он есть на самом деле». У Бабеля в "Ди Грассо" «невыразимо прекрасным», у Бутусова - невыразимо ужасным. "Сатирикон" Бутусова, уже четыре спектакля, это "Сатирикон" Петрония, а не Аверченко. Взгляд мизантропа. Такова первая встреча Нины и Тригорина. Покров душевного грима спал, мы видим чистые, подлинные лица. Тригорин выкупался, волосы мокрые, пиджак на голое тело, душа и лицо еще и спиртом промыты. Зрелище отталкивающее. Отталкивающее всех, кроме восторженной дуры, в которую по-несчастью влюблен Костя. Вот с Машей они были бы идеальной парой. Сцена Нина-Тригорин это не последняя правда, и он и она еще будут меняться, но эта правда абсолютная, до самого дна. А последней правды в таких разомкнутых спектаклях быть не может. В последнем действии Трибунцев играет свою тему, такое абсолютно обреченное лицо у него было в «Сиротливом западе». Однако игра продолжается и в таком состоянии. На одном полюсе - мизантропия, на другом - праздник театра. Рождается "из сора" на наших глазах. А по бокам сцены два гримировочных столика с зеркалами стоят. Как часовые. ======= О разомкнутости новых спектаклей Бутусова можно было догадаться еще на "Короле Лире"(http://lev-semerkin.livejournal.com/73809.html?thread=345681#t345681 ), если не на "Гамлете". Наконец эта линия привела к "Чайке", к совершенному спектаклю, гармоничному по-Лобачевскому. Как были гармоничны по-Эвклиду ранние постановки режиссера (в СПБ и первые московские).
Administrator: Итоги Свой крест / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр В «Сатириконе» — премьера «Чайки» в постановке Юрия Бутусова Когда очередной раз ставят чеховскую «Чайку», то, как правило, отвечают на вопрос: кто здесь рутинеры, а кто таланты, стала ли Заречная настоящей актрисой, нужны ли новые формы или всем места хватит? Ну и, конечно, комедия ли пьеса? Перед Юрием Бутусовым эти традиционные вопросы не стояли. Его постановка — остро гротескова и глубоко лирична. И оттого трагические ноты в ней надсадны, что пронзительно передают и композитор Фаустас Латенас, и художник Александр Шишкин, и артисты. Обо всем этом легко догадаться еще до начала действия, взяв в руки программку. В эпиграфе режиссер признается: «Смысл жизни для людей, населяющих вымышленный мир чеховской «Чайки», — Театр, который больше жизни, больше любви, который замещает все, принося боль, одиночество, уничтожая и калеча души. Люди, отдающие себя на службу театральному чудовищу, часто бывают несчастны, может быть, даже слишком часто и незаслуженно, но, вероятно, они знают что-то, чего не знает никто...» Спектакль посвящен Валентине Караваевой, актрисе, прославившейся в райзмановской «Машеньке». Для тех, кому ее имя пустой звук, есть сноска, где рассказывается, как после автомобильной катастрофы она не смогла вернуться в кино и дома в полной нищете и забвении репетировала перед любительской камерой «Чайку». Возле мертвой актрисы нашли сделанную ею из проволоки, перьев и бумаги бутафорскую птицу... Добавим, что она вышла замуж за богатого мистера Чапмена, но вернулась в еще сталинскую Москву нести свой крест. Именно о ней потом скажет Георгий Параджанов, посвятивший ей фильм: «Нет, она не была сумасшедшей. Она была странная. Гениальная в своем роде. А кому нужен нормальный актер? Нормальный художник? Нет ничего страшнее, когда все как у людей». Вот об этих самых ненормальных и ставит Юрий Бутусов к своему 50-летию, и даже сам выходит на сцену, примеривая роль Треплева. Впрочем, не выходит, а проносится вихрем, дабы, не дай бог, температура действия не опустилась до 36,6, как у здоровых. Читая программку дальше, ты узнаешь, что актеры играют по несколько ролей, а позже увидишь многие сцены в разных вариантах, ну, например, Нина будет трижды подбрасывать горошину, обращаясь с вопросом: «Чет или нечет?» Тщетно надеясь, вдруг он наконец угадает. Всего не перечислишь, но увлечешься тонкой игрой переходов подлинного в бутафорию, как не отличишь с ходу настоящие от пластмассовых в живописно рассыпанных по сцене яблоках. Здесь много актерских удач — и Тимофей Трибунцев (Треплев), и Антон Кузнецов (Шамраев, Медведенко), и Артем Осипов (Дорн), но главная звезда спектакля — Агриппина Стеклова в роли Заречной, и я бы добавила — Караваевой. Ее переходы от плотоядности до истовости, от карикатуры до самозабвенной отдачи оправдывают любую форму. Форма по ходу действия, к сожалению, начинает довлеть. Спектакль длится почти четыре с половиной часа, из которых два часа сорок восемь минут тридцать пять секунд увлекательны, а остальные делятся на неразгаданные и повторяющиеся. Конечно, в истории, где и Театр, и Актер пишутся с прописных букв, не может не быть избыточности, но порой чувствуешь себя зрителем с буквы маленькой. А на еще один вопрос, который повисает в воздухе всякий раз перед премьерой очередной «Чайки»: «Зачем в сотый раз?» — ответ находят в «Элегии» Иосифа Бродского, которую в третьем акте замечательно читает Треплев — Трибунцев: «Прогресса нет. И хорошо, что нет. /... зачем мой слух/ уже не отличает лжи от правды, / а требует каких-то новых слов, / неведомых тебе — глухих, чужих, / но быть произнесенными могущих, / как прежде, только голосом твоим». В «Сатириконе» говорят ее голосом и голосами тех, кто верует, неся свой крест. Мария Седых
Administrator: Administrator/Ирината: Вот лично для меня написанное М.Давыдовой - это мыльный пузырь, нечто переливающееся и недолговечное, сиюминутное. Мыльный пузырь, который выдул человек, который давным давно любит исключительно СЕБЯ - и в театре, и вообще. Человек, презирающий тех, кто ТЕАТР любит по-настоящему - с какой бы стороны рампы они не находились. Человек, не умеющий смотреть, видеть, думать. Человек "с именем"... но без души. Вот как хотите - ненавижу "профессионалов", выдувающих подобные банальности... Но, к сожалению, собирая на форуме материалы о спектакле, я не могу пройти мимо этой давыдовской "песни про себя, любимую". Песни, которую поёт слепоглухонемой критик с погасшим сердцем и душой, в которой осталось только чуть-чуть уважения - к себе. Известия "Чайка" пролетела Марина Давыдова Новоявленный худрук питерского Театра им. Ленсовета - долго и плодотворно работавший в разных театрах Москвы Юрий Бутусов - напоследок поставил в "Сатириконе" "Чайку". Его бесшабашный - чтобы не сказать забубенный - спектакль стал прощанием режиссера с молодостью и с позавчерашними представлениями об авангарде. Пока шли репетиции "Чайки", в "Сатириконе" не на шутку нервничали. Рассчитывать на коммерческий успех затеи явно не приходилось. Бутусов ставил Чехова в свое удовольствие, не особенно заботясь об удовольствии зрителей. И даже об их удобстве. В спектакле предполагалось (и наличествует) три антракта, он идет четыре с половиной часа. Одну и ту же сцену тут порой играют по нескольку раз, причем исполнительница роли Шамраевой на глазах изумленной публики вдруг становится Аркадиной, дочь Шамраевой Маша - Ниной Заречной, Тригорин - Треплевым. Сам жалкий и тщедушный Треплев (Тимофей Трибунцев) выходит на авансцену и читает Бродского. Один из персонажей предстает поначалу в образе писающей на забор собаки. Спектакль идет под музыку хорошего литовского композитора Фаустаса Латенаса (давний и верный соратник Някрошюса), но в его звуковой ряд периодически вторгаются то сладчайший Сальваторе Адамо, то мелодии и ритмы дискотеки. Кроме композитора Латенаса Бутусов взял у Някрошюса напрокат и саму его эстетику: например, в сцене, где развешанные на канатах-качелях полиэтиленовые пакеты разом и создают ощущение ветреной непогоды, и кажутся чайками. Взял и тут же отбросил в сторону. У него в отличие от великого литовца припасено для зрителя много других эстетик и всякого разного "креатива". Надо отдать Константину Райкину должное. Спектакли, сделанные в жанре "война в Крыму, все в дыму", мягко говоря, не его чашка чаю. Но давить на режиссера авторитетом и прагматическими резонами худрук одного из самых благополучных театров Москвы не стал. Спектакль вышел таким, каким и задумывался. И поразительным образом имеет успех. Дотерпевшие до финала (а это примерно две трети огромного сатириконовского зала) устраивают артистам и режиссеру овацию. Критики тоже по большей части выходят из театра в приподнятом настроении. И уже сейчас можно сказать, что в рискованной игре "Сатирикон" вышел победителем. Этот успех нарочито нестандартного спектакля в стране, где ко всему нестандартному (особенно на театре) относятся заведомо враждебно - любопытнейшая загадка, в которой стоит разобраться. Для этого мы попытаемся понять, что, собственно, хотел сказать зрителям режиссер. И что поняли и полюбили в сказанном зрители. Самый сильный и эффектный ход этой "Чайки" - присутствие на сцене самого Бутусова. Он выскакивает на подмостки в конце каждого акта с какими-то дикими плясками. Иногда он даже вторгается в само действие: например, чтобы изобразить языки пламени, пожирающего деревянный театрик Треплева. И нет сомнений, что режиссер отождествляет себя с этим страстным проповедником "новых форм". Он сам Треплев и есть. И спектакль он ставит о себе самом. О тех невоплощенных на сцене "Чайках" (и вообще - спектаклях), которые живут в голове каждого режиссера. О замыслах с размахом, вначале обещающих успех, но гибнущих в суете и рутине. Сцена - это молох. И жертвы, принесенные на его алтарь, невидимы миру. От поэта остаются черновики, от композитора - недописанные партитуры, от художника - наброски и эскизы. Но эфемерное искусство театра не ведает черновиков и набросков. Невоплощенные, они распирают режиссера изнутри. У Бутусова они словно бы вырываются наружу и водят по сцене неистовый хоровод. Варианты одной и той же сцены наползают друг на друга, вступают в противоречие, враждуют. Да и сами артисты, примеряющие на себя и разные манеры игры, и разные роли, тоже постоянно соперничают. Они все не только Аркадина (Полина Райкина) - вечные лицедеи, желающие понравиться публике. И фрик Шамраев (Антон Кузнецов), и его исстрадавшаяся по мужской ласке жена (Лика Нифонтова), и Тригорин (фантастически пластичный Денис Суханов), и особенно Дорн (загримированный под Аркадия Райкина Артем Осипов). Глядите, глядите, как я пою и танцую. Вот я даже на стол заберусь! Что? Впечатляет? О подобных подтекстах спектакля зритель, разумеется, не догадывается. Он явно воспринимает увиденное как полуэстрадное шоу, которое оказалось (точнее, притворилось) тем самым современным искусством, о котором сейчас - ах как много вокруг говорят. Да помилуйте, совсем оно не страшное, это современное искусство, а очень даже прикольное. И зря нас всех пугали. Ну скучновато иногда, ну длинновато. Зато красиво (Бутусов большой мастер строить эффектные мизансцены), изобретательно (вдруг монстры на сцену вышли - ух ты!), смешно (у Бутусова прекрасное чувство юмора, к слову сказать, один из главных признаков истинного таланта). Да и артисты в "Сатириконе", как известно, на славу. Одна Агриппина Стеклова (Заречная) чего стоит. "А что это у вас тут такое происходит?" - периодически написано у нее на лице. Очень уместный, признаться, вопрос. По счастью, пьеса "Чайка" дает такой простор для рассуждений о смысле жизни и искусства, а режиссер так бессовестно ни один из этих смыслов не отсекает, что глубокомысленные интерпретации в блогах и критических статьях конечно же не заставят себя ждать. И все останутся довольны - и артисты, и постановщик, и театр, и зрители, которым сие позавчерашнее представление об авангарде и несколько провинциальное представление о том, как надо самовыражаться режиссеру, конечно же гораздо милее того, что не кажется, а на самом деле является современным искусством. О последнем мы сейчас не будем даже говорить. К успешной премьере "Сатирикона" оно не имеет ровным счетом никакого отношения.
Administrator: Российская газета/ Федеральный выпуск №5465 (89) Бутусов поджег "Чайку" В "Сатириконе" сыграли премьеру чеховской пьесы Уже назначенный на пост художественного руководителя питерского Театра им. Ленсовета Юрий Бутусов выпустил спектакль, связавший концы и начала его московского театрального романа, больше - всю его театральную судьбу: чеховская "Чайка" появилась на сцене "Сатирикона". Такое гипервысказывание, охватывающее все, что может быть сказано о себе и о мире, делают обычно в самом начале пути. Бутусов, напротив, то ли изживает, то ли сжимает, итожит им свой 50-летний опыт. Но свойства именно молодого театра живут в этой "Чайке", полной летучих ассоциаций, импровизаций и какой-то странной одержимости. Бутусов явно настаивает на том, что театр это, прежде всего - игра и судьба, а уж потом - социальное, политическое, филологическое или любое иное высказывание. Пародируя треплевскую реплику про театр, где в трех стенах жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, он вместе с Александром Шишкиным выстраивает на сцене три бумажные стены. На центральной - как в театральном алтаре - символы мироздания и самой чеховской пьесы: дерево, озеро, луна, два силуэта, мужской и женский. Этот занавес - как повелось со времен мейерхольдовского "Балаганчика" - в конце каждого действия прорывает сам Бутусов, выбегающий на сцену прямо из зала, бешено танцуя или говоря о новых формах. Прихватив микрофон в руки и яростно танцуя, режиссер сокрушает вокруг себя хрупкие предметы созданной им же театральной реальности, или, слегка коснувшись, "поджигает" бумажный театр, а усиленный динамиками грохот большого пожара создает полную иллюзию реального огня. К словам Треплева о театральной рутине, об имитации обывательской жизни и пошлости такого театра чаще всего относились иронично. Предложив роль Треплева Тимофею Трибунцеву, нервному, хрупкому, с предельно личной, авторской интонацией, Бутусов в полной мере разделил с ним "крест" этого персонажа, его одержимость. Два деревянных креста и маленькая Голгофа из бумажного мусора - отходов писательского труда - стоит справа от бумажной стены. По обе стороны сцены - гримировальные столы с зеркалами, обрамленными лампочками и игрушками, - чудотворные иконы актеров-страстотерпцев. Страстную, истовую интонацию спектакля подогревает то, что он посвящен звезде советского кино Валентине Караваевой, которая после автокатастрофы последние 20 лет жизни играла "в затворничестве", снимая в собственной квартирке на любительскую камеру великие пьесы, прежде всего - монологи Нины Заречной. В этой "Чайке" - все актеры. Полина Андреевна (Лика Нифонтова) разыгрывает свою любовь с доктором как театральный дуэт, явно примиряя на себя роль великой актрисы. Доктор Дорн (Артём Осипов), влюбленный в театр, произносит слова, столь важные для Бутусова: никакая реальность не заменяет того подъема духа, какой бывает у художников во время творчества. Есть в бутусовской "Чайке" и своя Муза: Девушка, которая танцует (Марина Дровосекова) ворожит, шаманит, присутствует везде, и в какой-то момент даже превращается в Машу. Мейерхольдовским "арапчонком", в котором воплощена сама субстанция театра является управляющий имением Шамраев (Антон Кузнецов). Под его "управлением" здесь воют собаки, ржут лошади, полыхает огонь. Он подвержен ежеминутной метаморфозе - юлит, меняет костюмы, голоса. И Тригорин (Денис Суханов) здесь - такой же мученик театра, как и все остальные его "страстотерпцы". Он овладевает залом, шепотом произнося слова о своих страхах и издерганных нервах. Рыжеволосая уездная "оторва" Нина в исполнении Агриппины Стекловой царит в этом заколдованном царстве (если чеховская "Чайка" - это театр, то кто же еще в нем царица?). В последней сцене она появится дважды: как страдающая, трагическая Нина и как Нина - маска театрального распутства, как святая и грешная, как жертва и мучитель. Впрочем, здесь у всех - свой стон и своя метаморфоза. Напоминая о знаменитом приеме Анатолия Васильева, Бутусов несколько раз повторяет одну и то же сцену с разными актерами. Вот Тригорин говорит: "Сюжет мелькнул", и трижды этот сюжет о погубленной провинциалке разыгрывают перед нами и Аркадина, и Треплев, и Маша. В самом финале Нина и Треплев тоже будут прощаться несколько раз - сначала сами, затем как Медведенко и Маша, Тригорин и Нина, наконец, Дорн и Полина. Заворожено следя за этими приключениями чеховских героев в "новых формах", публика (очень благосклонная к этому непривычно долгому спектаклю) оказывается в таком плотном потоке означиваний и интерпретаций, что становится как бы и лишней. Место для ее собственного воображения, свободной работы ассоциаций режиссер полностью узурпировал, точно он не "новатор" вовсе, а вполне тоталитарный художник, создавший, впрочем, одно из самых любопытных произведений московской сцены последнего времени. Алена Карась
Мирра: Ирината, друзья, я очень, очень извиняюсь за оффтоп - но сил нет моих промолчать Всегда недолюбливала Марину Давыдову, но тихо. Теперь же с полным правом залезаю на табуретку и говорю: ТОВАРИЩ КРИТИК, ВЫ НЕ ОЧЕНЬ УМНЫЙ ЧЕЛОВЕК! Или как там у Раневской в мемуарах: - Вон из театра! - Вон из искусства! Давно я не читала такого неизобретательного, неприкрытого сцеживания яда. Да и необоснованного к тому же, что неприятнее всего. И все останутся довольны - и артисты, и постановщик, и театр, и зрители Одна лишь Марина Давыдова, последний светоч театрального мира, будет тихо брюзжать в сторонке. Впрочем, так ей и надо. Хотя, как говорил дядюшка Фокус в чудесном добом мультике: "не надо кидать в них грязью, у них могут быть хорошие дети". Как знать, может, у Марины Давыдовой свои причины не любить талантивых и успешных людей. Но все же один момент. Есть люди, которые просто не замечают талантливого, настоящего, гениального не замечают - по разным причинам. Одни - просто не видят, не могут понять, не могут почувствовать, настолько зашорено восприятие, настолько маленькое и мутное оконце, через которое они смотрят вокруг. Другие настолько забиты штампами, в такой степени банальными категориями мыслят, что просто не замечают очевидных вещей, у них тут же встает перед глазами ШТАМП, готовая оценка. Но есть другие - они видят отлично и отлично понимают, что перед ними - ПРЕКРАСНОЕ, НАСТОЯЩЕЕ. Но не могут это любить, не могут порадоваться, не могут "отдаться эпосу" - зависть, обида, комплексы ли тому виной... Но к УДИВИТЕЛЬНОЙ, СУМАСШЕДШЕЙ, ЧУМОВОЙ "ЧАЙКЕ" это никак не относится, еще раз прошу прощения.
Administrator: Телеканал "Культура". Новости.
Мария: «Я напишу что-нибудь странное». (А.П. Чехов) «... Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви». А.П. Чехов Пьеса «Чайка» действительно странная. Начнем с того, что созданная на рубеже ХХ столетия, она выглядела слишком новаторской. Только сейчас через сто лет мы начинаем воспринимать ее как что-то близкое нам. Главное – у Чехова отсутствует основной конфликт и герой, отсутствует решающее событие. Отсюда и отсутствие драматизма, накала, борьбы. Действие дробится, но от этого важность событий не мельчится, страсти перетекают в область психологии, где важную роль играют не слова, а интонации, эмоции, настрой, ощущения. Структура пьесы стала более сложной, и это требует постоянного напряженного внимания от зрителя. При этом появляется сквозной образ-мотив, в данном случае – чайка, которым и скрепляется пьеса. Это и убитая равнодушной рукой птица, и «сюжет для небольшого рассказа», и судьба Нины, и символ души (белой и черной), мечты, свободы человека, его силы и слабости одновременно. Авторская позиция выражается сразу тремя персонажами – Тригориным, Треплевым и отчасти Дорном. Сам Чехов восставал против старых форм и жаждал как Треплев новых, тяготился своей славой и «не нравился себе» устами Тригорина, и потом, он был врач, и мог говорить от имени доктора. Чехов подчеркивал, что в его пьесах отсутствуют герои и злодеи. Главное действующее лицо – Человек, со всеми его притворечиями, силой и слабостью, безграничностью возможностей и хрупкостью жизни. Действительно, есть талантливая актриса Аркадина, любящая Некрасова, ухаживающая за больными, но скупая и тщеславная. Есть почти гениальный беллетрист (чуть ниже Толстого), но безвольный мужчина, есть ангельская Нина, знающая о жизни и славе не больше гимназистки, есть сын Аркадиной, умный и самоотверженный молодой человек, но слишком зависимый от мнения окружающих. Главная тема – Искусство, каким оно должно быть, цена, которую платит человек, посвящающий себя Ему. И, конечно, «пять пудов любви», без которых не было бы первого и второго. Основная мысль связана с тем, что человек может творить, если это идет из души. На пути творчества (как и в любви), он обязан терпеть, верить и отдавать себя всего, не требуя ничего взамен. Отсюда нерасторжимая связь любви и искусства. В любви мы часто жертвуем собственной жизнью для одного человека, в искусстве для всех. По-другому нельзя, и каждый несет свой крест. В этом нет безысходности или декаденства. Напротив, пьеса очень жизнеутверждающая. Сам Бутусов, как когда-то В.И. Немирович-Данченко во МХАТе, сильно рисковал после шквала критики за «Иванова» и «Мера за меру», ставя такой сложный спектакль как «Чайка». Любого человека неудачи выбивают из колеи, а для творческого человека они могут оказаться просто роковыми. Хорошо, что спектакль оказался победоносным! Вот как К.С. Станиславский (Тригорин) рассказывает в своей книге «Моя жизнь в искусстве» о той памятной премьере 17 декабря 1898 года: «Как мы играли – не помню. Первый акт кончился при гробовом молчании зрительного зала. Одна из артисток упала в обморок, я сам едва держался на ногах от отчаяния. Но вдруг, после долгой паузы, в публике поднялся рев, треск, бешеные аплодисменты. Занавес пошел… раздвинулся… опять задвинулся, а мы стояли как обалделые. Потом снова рев… и снова занавес… Мы все стояли неподвижно, не соображая, что нам надо раскланиваться. Наконец, мы почувствовали успех, и неимоверно взволнованные, стали обнимать друг друга, как обнимаются в пасхальную ночь. М.Н. Лидиной, которая играла Машу и своими заключительными словами пробила лед в сердцах зрителя, мы устроили овацию. Успех рос с каждым актом и окончился триумфом. Чехову была послана подробная телеграмма». Другие исполнители – О.Л. Книппер (Аркадина), В.Э, Мейерхольд (Треплев), М.Л. Роксанова (Нина Заречная), М.Н. Лидина (Маша). В нашем случае гениальность режиссера, тонкое чутье художественного руководителя, командная дружная работа лучшей театральной труппы Москвы привело к оглушительному успеху и открытию новых молодых талантов. Прежде всего, это А. Кузнецов, на плечи которого легла колоссальная физическая и психологическая нагрузка, по количеству и качеству сыгранных им ролей в одном спектакле. И он с этим блестяще справился! А. Осипов, сыгравший менее заметных персонажей, но очень тонко, интересно, за что и получил свою долю аплодисментов. Выросла Марьяна Спивак, которой очень идет эмоциональная игра, конечно же - Полина Райкина, у которой несомненный свой талант, стиль и почерк игры – несколько холодный, морализаторский, гротескный, что ей очень идет. Агриппина Стеклова и Денис Суханов скромно встали рядом с О. Книппер и К. Станиславским. У них всегда полное взаимопонимание на сцене и отлично сыгранный дуэт. Чувствуется, что они получают огромное удовольствие от работы друг с другом. А зрительный зал всегда воспринимает их тепло. Что касается самого спектакля, то его главную линию определил сам Бутусов. Самое главное для нас зрителей то, что спектакль действительно очень современен и своевремен, и не воспринимается как « бабушкин комод». Режиссер взял квинтэссенцию пьесы Чехова, и спектакль стал насыщенным, поэтому 4 часа просмотра не замечаются из зрительного зала, проходят на одном дыхании. Современные декорации, современная музыка, одежда, только люди остались людьми. Узнаваемые характеры, узнаваемые проблемы. Сын знаменитый артистки, мучительно ищущий свое место в жизни, знаменитый почти гениальный беллетрист, которому раздают комплименты, но никто не понимает, провинциальная девушка Нина, мечтательница и фантазерка, учитель Медведенко, пытающийся свести концы с концами. Мучительные, почти по Фрейду любовные треугольники, которые непонятно как можно решить, и в которых выясняется, что каждый любит только самого себя, и Жизнь, расставляющая все на свои места, и Искусство, без которого невозможно жить, и Любовь, пронизывающая все. Каждый герой в пьесе делает свой выбор и несет за него крест. У Чехова ведь нет героев, только люди, а это и есть самое сложное, оставаться Человеком.
evita: Выдающийся русский писатель Антон Павлович Чехов внес неоценимый вклад в развитие не только отечественной, но и мировой драматургии, добавил новые принципы в драму. Издавна этот вид творчества тяготеет к единству времени, места и действия, драма всегда построена па речах и поступках. Основная роль любого драматического произведения состоит в конфликте. Понимание конфликта обуславливает понимание драмы в целом. В драме герои часто характеризуют себя сами, своими поступками и словами. У каждого значимого персонажа должна быть выделена определенная основная черта. Однако в «Чайке» другой принцип, в этой пьесе нет однозначного деления на злодеев или героев, хороших или плохих. В «Чайке», как и во всех других драматических творениях Чехова, наличествуют так называемые слова-доминанты, определяющие основные смыслы произведения. Это такие слова, как «жизнь», «любовь», «искусство». Эти слова существуют на разных уровнях. Понятие «жизнь» для Чехова - и проблема, и переживание ее ценностей. Чехов как творец и как человек особенно остро воспринимал осознание скоротечности жизни (писатель болел туберкулезом). Любовь в «Чайке», как и почти во всех драматических произведениях, являет собой один из важнейших двигателей сюжета. Искусство (для персонажей «Чайки» это, главным образом, литература и театр) составляет громадный пласт идеалов героев, это их профессия и увлечение. Все персонажи анализируемой пьесы объединены одним общим качеством: каждый в одиночку переживает свою судьбу, и помочь другу никто не может. Все герои в той или иной степени неудовлетворенны жизнью, сосредоточены на себе, на своих личных переживаниях и чаяниях. Две главные героини пьесы - Аркадина и Заречная - актрисы, Тригорин и Треплев - писатели, Сориy также мечтал когда-то связать свою жизнь с литературой, но не состоялся как писатель. Шамраев хотя и не является впрямую человеком искусства, тем не менее, близок к нему, интересуется им, в особенности литературным творчеством. Дорна также можно назвать «окололитературным персонажем». Особенностью драматического произведения является отсутствие авторских отступлений. И так как у создателя драмы нет возможности давать текстовую оценку характерам и действиям своих героев, он делает это посредством их речи и фамилий. Фамилии персонажей «Чайки» говорят очень многое. Фамилия Аркадиной имеет несколько источников. «Аркадий» - на театральном сленге означало уменьшительное название актера. Кроме того, Аркадия - это страна идеальной мечты, куда стремится и ведет человека искусство. Аркадина и в самом деле поглощена искусством, сценой, она не мыслит существования без этой области жизни. Однако, узнавая ее все больше, мы начинаем понимать, что главное для этой женщины не само искусство, а лишь то, как «ее принимали». Фамилия ее сына также имеет несколько значений. Прежде всего, «трепать» - то есть теребить, рвать, тормошить и т. д. Второе значение - «трепаться» - говорить много и не по существу. Третье значение данного слова - «трепел» - старинное название птицы перепела.ринное название птицы перепела. Исследователи отмечают и еще один, утраченный смысл: трепел - камень кремнистой породы, который идет на огранку, трепловать означает полировать, отшлифовывать что-либо. Фамилии Сорин и Медведенко красноречивы и не нуждается в комментариях. Первая олицетворяет ненужность, сор, - вторая - грубоватого недалекого увальня. Фамилия второй главной героини «Чайки» Заречной означает нечто недостижимое, создает ауру романтизма, мечты. Девушка, в которую давно и глубоко влюблен Треплев, всегда оставалась для него недосягаемой. Истоки фамилии Шамраева в слове «чамра», дословный перевод которого означает морок, мрак, сумрак. Писатель Тригорин - безусловно, состоявшаяся личность. Его фамилия символизирует успех. Писатель покорил три важнейший жизненные вершины, три горы: любовь, искусство, жизнь. «Дорн» в переводе с немецкого обозначает шип, колючку. Если задаться вопросом, что является движущей силой в пьесе, ответ будет нео-днозначным. Чехов оставался верным своему художественному принципу: нет святых и подлецов. Характеры героев не развиваются по ходу пьесы, оставаясь неизменными на протяжении даже длительного времени. Например, Нина Заречная, пережившая столько различных, преимущественно горестных событий, все же остается той же, что и в начале произведения. Однако эту неизменность нельзя назвать статичностью, это иное особое качество. Таким образом, сюжетом не движут метаморфозы в мировоззрении персонажей. Тургенев писал о том, что «если есть противоречивые характеры, то они обяза-тельно сложат сюжет. Что касается пьесы «Чайка», то, безусловно, между героями существуют противоречия. Например, несовпадение людских привязанностей, безответная любовь: Маша любит Треплева, ее любит Медведенко, мать Маши влюб-лена в доктора Дорна, так же, как и дочь, безответно. Треплев любит Нину Заречную, Нина же питает глубокое чувство к Тригорину. Треилев страдает еще и от холодности к нему матери. Аркадина не любит сына - это постоянно подчеркивается на всем протяжении пьесы. Пересекаются любовные и творческие линии, создавая все новые и новые столкновения. Однако все эти противоречия не приводят к конфликту личностей, не вызывают антагонистическую борьбу между персонажами. Герои пьесы по большому счету - люди безвольные, ленивые, безынициативные. И все же сюжет развивается довольно стремительно. Что же им движет? Скорее всего - сама жизнь. Треплев, пожалуй, наиболее цельная личность среди главных персонажей пьесы. Для него искусство и Нина Заречная превыше всего. Молодой человек постоянно стремится к созданию новых форм, его жестоко ранит равнодупшое пренебрежение матери к этим попыткам. И даже когда Треплев становится издаваемым писателем ни Аркадина, ни Тригорин принципиально не читают его произведений. В этом проявляется их негативное отношение ко всему новому. Еще одной особенностью пьесы «Чайка» является речь персонажей. Она обыденна, реплики часто подаются невпопад, диалоги прерывисты. Герои то и дело отвлекаются, часто создается впечатление случайности сказанных фраз.ся впечатление случайности сказанных фраз. В пьесе присутствуют речевые доминанты. У Аркадиной - «как я играла...»; у Нины - «Я - чайка, я верую...»;уСорина— Я опасно болен...»; у Шамраева— «Лошадей я дать не могу...»; у Дорна - «Я был, я хотел быть...»; у Медведенко - трудно жить...». Чехову удалось мастерски разработать тончайший подтекст. Слова в пьесе очень часто не привязаны к действию. Ход пьесы почти не выражается в словах и поступках. Автор подчеркивает обыденность происходящего. Пьеса содержит три знаковых символа: озеро, чайка, мировая душа. Озеро сим-волизирует красоту среднерусского пейзажа - важный элемент чеховских пьес. Мы не видим описания городской среды. Пейзаж становится участником драматических событий. Закат, луна, озеро - все это проекции душевной жизни героев. Чайка - этот образ-символ - проходит через каждого персонажа. Бескрылые люди рвутся взлететь, вырваться из обыденности. То, что из чайки делают чучело, страшно, омертвение чайки означает омертвение души, искусства, любви. Чехов использует такой прием, как пьеса в пьесе. В начале драмы Треплев ставит пьесу о Мировой душе. В этом образе раскрывается сложное соотношение природного и человеческого. Треплев ищет общую идею, которая была бы способна объяснить несовершенство жизни. В каждом персонаже пьесы ощущается борьба между материальным и духовным началами. И, наконец, еще одна особенность пьесы «Чайка». Каждый, кто ознакомился с этим произведением, невольно задается вопросом: что же в ней есть комического? Казалось бы, автор демонстрирует нам лишь трагедии, связанные с каждым героем. Комическое и трагическое в «Чайке» причудливо переплетены. Каждый персонаж на протяжении всего действия постоянно стремится к достижению некоего идеального счастья. Разумеется, каждый представляет идеал по-своему. Но героев объединяет это почти маниакальное упорство. Каждый жаждет быть счастливым, воплотить себя в искусстве, найти идеальную любовь. На каком-то этапе автор заставляет читателя и зрителя понять ту несложную истину, что попытки обрести свой идеал без юмора, без возможности взглянуть на ситуацию с комической точки зрения обречены на провал. Выстрел ставит точку в этой жизни, которая превращается в пьесу.
Ирината: Мария пишет: Агриппина Стеклова и Денис Суханов скромно встали рядом с О. Книппер и К. Станиславским Отличное месторасположение сатириконовских артистов! За одним исключением: О.П.Книппер в пьесе играла Аркадину, тогда как А.В.Стеклова - Нина Заречная. Т.е. рядом с Книппер встала Полина Райкина, когда как Агриппина Стеклова оказалась неподалеку от М.Роксановой. Кстати, "новые формы" в постановке позапрошлого века искал никто иной, как Всеволод Мейерхольд! Между прочим, всем, тяготеющим к трактовке спектакля Бутусова, как классической постановке (через строгое следование системе Станиславского), рекомендую к прочтению этот материал о пьесе (обратите внимание на надпись "читать дальше" внизу каждой страницы).
Administrator: Московскте новости. 26.04.2011 Как пляска смерти В «Сатириконе» Юрий Бутусов поставил «Чайку» Свою «Чайку» в «Сатириконе» Юрий Бутусов посвятил Валентине Караваевой — когда-то прославившейся в фильме Райзмана «Машенька», но умершей в нищете и забвении, одиноко играя в своей квартире перед любительской камерой Нину Заречную. Только что назначенный главреж питерского театра Ленсовета, где он 15 лет назад и начинал работу в компании актеров-однокурсников Трухина–Хабенского–Пореченкова, пережив обиды, расставания, разочарования, уходы, Бутусов решился сказать то, что он думает об артистах и вообще о театре. И, в сущности, чеховская пьеса была лишь поводом для его бешеного спектакля-крика. В этой постановке пять актеров и пять актрис играют чеховскую пьесу, бесконечно меняясь ролями, как будто режиссер на репетициях все время примеривается, так ее трактовать или эдак, какая ему нужна Аркадина или Нина — помоложе или постарше? Какой Треплев — понервнее или поэффектнее? Текст пьесы очень сокращен, вернее, в нем оставлены главным образом ключевые, хрестоматийные сцены. Но каждая из них играется по два, три, четыре раза — в разных составах, в разных трактовках, будто режиссер задает себе вопросы: любил ли он ее? а она его? она стала хорошей актрисой или грубой пошлячкой? Одни из этих сцен кажутся яркими и свежими, другие — проходными, но, не останавливаясь ни на одной, рубя короткие сцены акцентами громкой ритмичной музыки, спектакль несется все дальше, постепенно совсем срываясь с катушек. «Чайка» получилась очень длинной — четыре с половиной часа, и идет она с тремя антрактами, будто артистам нужно перевести дух и унять колотящееся сердце. А перед началом и в финале каждого из четырех актов на сцену из зала выскакивает и сам режиссер, как есть — в джинсах и в майке (впрочем, в спектакле и нет исторических костюмов), — и принимается танцевать, а в последнем действии еще и кричать монолог Треплева, пытаясь перекрыть голосом громкую музыку. Для понимающих театралов именно танец Бутусова — одно из самых острых впечатлений от этого спектакля, верный знак того, что режиссер ставит лирический спектакль о себе. Глядя на него, я почему-то все время вспоминала, как в «Моей жизни в искусстве» Станиславский рассказывал об открытии Художественного театра, о самой первой премьере, когда до третьего звонка перед закрытым занавесом великий режиссер пытался ободрить своих артистов. Но тут грянула увертюра, заглушая слова, и «ничего не оставалось, как пуститься в пляс»: «Я танцевал, подпевая, выкрикивая ободряющие фразы, с бледным мертвенным лицом, с испуганными глазами, прерывающимся дыханием и конвульсивными движениями. Этот мой трагический танец прозвали потом «Пляской смерти». Кажется, в этом описании все подходит к спектаклю Бутусова, но только теперь «танец смерти» исполняется на виду у зрителей и не одиножды, а каждый спектакль. Да и режиссер примеривается к пьесе у всех на виду каждый раз, снова и снова, как в дурном сне. Честно говоря, я думаю, что этот «внутренний» сюжет обычному зрителю «Сатирикона» непонятен. Скорее всего, публика и вовсе не знает, кто этот человек, который опять и опять выскакивает на сцену и принимается танцевать. Точно так же неискушенный зритель, и в первую очередь тот, который не помнит чеховскую пьесу, не понимает и всего остального, что происходит на сцене. И даже очень подробная программка, где расписано, кто в какой сцене кого играет, ничего не может прояснить. Поэтому с «Чайки» уже после первого акта уходит очень много зрителей, для которых этот спектакль выглядит совершенно закрытым. Впрочем, даже те, кто остается до конца, тоже не столько догадываются, что именно хотел поведать им режиссер, сколько отдаются в его власть, а еще более — во власть энергичного, почти дискотечного ритма спектакля и эффектно мелькающих сцен-клипов. И немногочисленные искушенные театралы чувствуют себя в этом зале одинокими дешифровщиками. Дина Годер
Administrator: Administrator/Ирината: Ну, я же говорила (и не раз), что театральным критикам театральное искусство непонятно. Оно их раздражает... А раздраженные люди, обличенные правом ПИСАТЬ и ПУБЛИКОВАТЬСЯ - сочиняют глупые злые тексты... что, в общем, и самим-то им не идет в славу... Вот ведь хороший человек Ксения Ларина... Но только пройдет время, и эту ее статью будут цитировать, как образец ретроградной критики. И ей будет стыдно... А Лариной, в отличие от Давыдовой, стыдно будет - ибо душа-то у нее пока есть... только, видимо, в этот раз - не проснулась... Потому и накидала в последней части критикесса "сто тысяч почему", приличных малообразованной театральной фанатке, но никак не человеку с высшим театральным образованием и немалым опытом думания. Новое время Ларина Ксения, «Эхо Москвы»—специально для The New Times Чайка долеталась Режиссер пытается вогнать Чехова в комедию абсурда Чайка с тараканами. Константин Гаврилович застрелился в 23 часа 40 минут, на излете четвертого часа спектакля «Чайка» в постановке Юрия Бутусова на сцене театра «Сатирикон» Когда тело артиста Трибунцева наконец оттащили в кулису, зал облегченно вздохнул. До этого окончательного отстрела Треплев уже несколько раз падал замертво, только в исполнении других артистов (или персонажей), финальную сцену Нины и Треплева нам проигрывали несколько раз. Именно за счет подобных повторов некоторых эпизодов спектакль и распух до неимоверных размеров. Укрощение строптивых Юрий Бутусов ставит много, шумно, успешно и почти всегда — скандально. С Шекспиром он практически на «ты» — на сцене «Сатирикона» идут «Ричард III» и «Король Лир» с Константином Райкиным в главных ролях, здесь же лет восемь назад он поставил «Макбетт» Ионеско (абсурдистский парафраз на темы шекспировской трагедии), в МХТ идет его «Гамлет» с потрясающим Клавдием—Хабенским, в Вахтанговском — «Мера за меру». Шекспир Юрию Бутусову подчиняется с удовольствием — их роднит стихийное неуправляемое начало, увлеченность внешними эффектами и склонность к безумству. С Чеховым отношения выстраиваются с трудом. Юрий Бутусов упорно пытается вогнать Чехова в комедию абсурда, привить ему «чужую» болезнь. Первая попытка укротить упрямого русского драматурга кончилась откровенной неудачей — «Иванова», сыгранного в МХТ задом наперед (от конца к началу), мало кто сумел понять и полюбить. Развернутая во всю ширь и глубь сатириконовской сцены курлыкающая бешеная «Чайка» — безусловный продукт сегодняшнего дня с его клиповым мышлением и потребительской сущностью. В своей программной (именно так!) «Чайке» Юрий Бутусов напрочь упраздняет всякую мораль, делает из нее чучело, вымазанное дегтем и обвалянное в перьях, и швыряет ее в зал с криком «Нате, жрите!» Появление самого режиссера в финале каждого акта, видимо, символизирует ту самую «пощечину общественному вкусу», которая и определяет жанр этого агрессивного, эклектичного, вызывающего и бесконечного действа. Люди или куропатки? Все начинается с распределения ролей. Большая рыжеволосая Нина (Агриппина Стеклова), хрупкая юная Аркадина (Полина Райкина), роковая фарфоровая Полина Андреевна (Лика Нифонтова), истеричный нездоровый Шамраев (Антон Кузнецов), щеголеватый провинциальный Дорн (Артем Осипов), жалкий облезлый Треплев (Тимофей Трибунцев), плаксивый Тригорин (Денис Суханов) и комический бульварный Сорин (Владимир Большов) — персонажи, собранные из разных времен и жанров, больше похожие на ростовых кукол, чем на живых людей. Впрочем, и это распределение весьма условно, поскольку не раз в течение спектакля роли будут передаваться по цепочке друг другу — и тогда каждый для себя выберет свою Нину и своего Треплева. Бутусов навязчиво твердит о вымышленном мире «Чайки», настаивая на исключительной театральности этой пьесы, а значит, на ее искусственности, замещающей реальную жизнь и реальных людей. Что ж, можно и так. Готова поверить, что «комплекс Треплева» съедает режиссера, грызет его, как червяк яблоко. С этой болезнью надо уже что-то делать, и тогда отчаявшийся режиссер врывается на сцену и примеряет на себя окровавленную повязку неудачника, как шут — корону. Пространство сцены, закиданное и заваленное веревками, бутафорскими фруктами, цветным тряпьем, искусственными цветами, медными тазами и ведрами, залитое водой и красной краской, заставленное ширмами, столами и кроватями — в какой-то момент превращается в кровавое месиво, в котором корчатся и извиваются странные люди, не пробуждающие ни сочувствия, ни смеха. Единственная сцена, которую артисты не завалили всякой дребеденью, — это первая встреча Нины и Тригорина, с которой и начинается этот бешеный роман двух очень похожих людей. Агриппина Стеклова и Денис Суханов играют ее на одном дыхании, не отрывая друг от друга взгляда, и этот восторг открытия наполняет их диалог тем самым любовным электричеством, от которого атмосфера сцены накаляется до предела, а зал замирает в звенящей тишине. Вот собственно и все. Все остальное тонет в этом водовороте бутафорской, музыкальной и словесной шелухи, в режиссерских «тараканах», которые Юрий Бутусов щедро разбросал по всему пространству сцены и «наградил» ими несчастных артистов. Симулякры и симулянты Все остальное тонет в бесчисленных «почему». Почему талантливая девочка Полина Райкина — Аркадина? Почему она старательно изображает взрослую тетю, но даже неискушенному зрителю видно, что все здесь «с чужого плеча»: и тяжелая косметика, и каблуки, и неуклюжие эротические телодвижения? Почему доктор Дорн ведет себя как одесский конферансье времен нэпа? И почему красавица и умница Полина Андреевна (Лика Нифонтова) с выражением невыносимого страдания на прекрасном ухоженном лице так жертвенно влюблена в этого суетливого Бубу Касторского? Почему голова Треплева после ранения замотана корабельным канатом? Почему он ни с того ни с сего читает Бродского с авансцены? Почему Антон Кузнецов, играющий и Шамраева, и Медведенко, то и дело превращается в собаку и начинает неловко семенить по сцене на четвереньках, лаять, высунув язык, поднимать «заднюю лапу» под вялый смех зала? Почему Тригорин все время плачет? Почему спектакль напичкан музыкальными хитами, что твои «Служанки» Виктюка — от Сальваторе Адамо до Фаустаса Латенаса? Зачем режиссер периодически выбегает на сцену и ведет себя, как плохой артист? И наконец, почему свой фантастический продукт Юрий Бутусов посвящает памяти артистки Валентины Караваевой, мечтавшей сыграть Нину Заречную и записавшей свои монологи на любительскую камеру (известная драматическая история, на основе которой снят документальный фильм)? Судьба Караваевой страшна и опереточно нелепа. Бывшая красавица и восходящая звезда, сыгравшая главную роль в фильме «Машенька», после автомобильной аварии лишилась всего — и красоты, и профессии. А потом стала играть у себя дома чеховскую «Чайку», и кадры эти, обнаруженные после ее смерти, производят впечатление ужаса. Случай Караваевой — это и есть настоящее театральное безумие. Случай Бутусова — всего лишь воспаление хитрости, симуляция творческого экстаза.
полная версия страницы