Форум » Архив форума » ЧАЙКА » Ответить
ЧАЙКА
Administrator:
Administrator: От зрителя Чайка. Сатирикон. Бутусов. 27 мая 2011 Так получилось, что сначала я посмотрела фильм Параджанова «Я – чайка!» о трагической судьбе актрисы Валентины Караваевой, попавшей в автомобильную аварию, которая, изуродовав её лицо, лишила профессии… После ее смерти в ее квартире были обнаружены любительская видеокамера, на которую она снимала себя в ролях Нины Заречной и Анны Карениной, и самодельная «чайка» - из проволоки, перьев и бумаги… Говорить об этом фильме не нужно – его нужно только смотреть, чтобы прочувствовать весь ужас того, что происходило в той маленькой квартире годами… Но ужас ли? Юрий Бутусов посвятил Валентине Караваевой свою постановку пьесы «Чайка» в Сатириконе, которая вызывает противоречивые, но яркие и сильные эмоции у зрителей. Язык постановки, как всегда, наряду с понятными вещами содержит загадки, и что-то, как всегда же, цепляется за твое сознание, и не отпускает, заставляет думать, вспоминать, анализировать, искать ответы на вопросы – что это было? Почему? Зачем? Может быть, в этом посвящении и лежит разгадка? Учитывая то, что у этого режиссёра посвящение не могло бы быть вишенкой, венчающей сливочный завиток на готовом торте, а могло бы быть только идеей, побудительным мотивом к созданию такого видения пьесы, которое открывало бы глаза на что-то, о чём мы, зрители, не всегда задумываемся. Несоответствие образов, несоответствие возраста, несоответствие голоса, неожиданные «коленца» и спецэффекты… Это то, что мы видим. Форма! Вот она, новая форма… Несовпадение желаемого и действительного – а это уже как доктор Чехов написал… Ведь текст- то его, как есть. Кто же эти люди на сцене – в «Чайке» постановки Бутусова? Агриппина Стеклова разве играет Нину Заречную? А Денис Суханов – Тригорина? Марьяна Спивак – Машу? Так же, как и другие артисты спектакля – Артём Осипов, Владимир Большов, Лика Нифонтова, Полина Райкина, Антон Кузнецов – разве играют тех персонажей, что прописаны в программке? Может, они играют актёров, играющих роли в пьесе? Да, именно - актёры играют актёров. Людей, которые отчаянно хотят нравиться, которые готовы положить на алтарь служения сцене всё, что обычно ценят обычные же люди – те, кто по другую сторону рампы. Но нет, не получается: нет взаимности, что ни делай... Так вышло. Никто не виноват. Что же это за водоворот такой – актёрская профессия? Вот она, вроде бы, эта радужная жизнь – совсем рядом, только руку протяни! Красивая, яркая, поёт, танцует, даже аккордеон в её руках – праздничной раскраски, в тон платью! (Марина Дровосекова в роли «девушки, которая танцует» – прекрасна!) Но нет, покружит рядом, а своей так и не станет, и повиснет безжизненным телом на канатах… «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился...» О Константине Гавриловиче надо говорить особо. Кого играет Тимофей Трибунцев? Актёра, играющего режиссера? Да – тогда, когда он отчаянно хочет нравиться, как и другие актеры, сыгранные актёрами. Режиссёра? Да! Некий собирательный образ, над которым посмеялся (?) Бутусов – в сцене, где на фоне белых стен «палаты для сумасшедших» Треплев сводит счёты с двумя Аркадиными за свои детские обиды. Не знаю, правильно ли сказать – посмеялся. Может, да, а может, нет – но об оценках позже. Мне доводилось смотреть «Чайку» и в других театрах, в классических постановках. Но только в постановке Бутусова текст пьесы зазвучал для меня так ярко, как не звучал никогда. Почему? В самой пьесе нашелся прямой ответ: «…я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души». Так и здесь… То, что мы видим на сцене, невозможно объяснить холодным расчётом. Находить отклик в душах может только то, что льется из души – именно так! Да, все герои пьесы - актеры и режиссер, которых играют актёры Сатирикона, порой показаны в неприглядном виде. А помните это – «полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит»? Или – «посмотрите, какими мы можем быть в нашем отчаянном стремлении нравиться вам…» Я в какой-то момент, после второго антракта задумалась – любит ли Бутусов актёров? Не конкретных людей, играющих в спектакле, а актёров вообще? И досмотрев спектакль до конца поняла – он не выносит оценок. Так же, как Параджанов не выносит оценок в своем фильме о Караваевой – ужас ли то, что происходило в ее жизни, или это просто такая жизнь, непонятная обывателю. Оценивать, принимать или не принимать - зрителям. После спектакля, вспоминая «девушку, которая танцует», я подумала – раз уж этот образ был введен в спектакль, хотя в пьесе его нет, то в этой постановке для полноты картины не хватает еще одного символа – символа публики… А вот и нет, всё предусмотрено! Не надо символов. Публика там, где она должна быть - в зале, но, по моему мнению, у нее своя роль в постановке определенно есть. Перед началом спектакля Бутусов выходит на сцену и обращается к зрителям. В этот раз он предупреждал, что антрактов будет три, и о длительности спектакля. Где-то писали, что раньше он говорил что-то о том, что можно уходить. Да, люди уходят. После первого действия, видимо, те, кто не понял, что происходит, или не хочет видеть неприглядные стороны актёрского существования, после второго – те, кто хотел уйти после первого, но всё же задержался из любопытства. А затем остаются те, кто по-настоящему любят театр. Осознанно или не осознанно (не все же могут объяснить и разложить «по полочкам» что их влечёт – игра, великолепно подобранная музыка, и т.д.), но любят. Ведь и в жизни так и происходит. Мимо каждого человека проходит много людей, а задерживаются лишь некоторые, по взаимности душ. Этот спектакль, который закончился за десять минут до полуночи, я досмотрела до конца. Сейчас, когда эмоции улеглись, а впечатления сложились в одну картинку, мне хочется сказать: «Я буду любить вас, и к выходу из зала пойду только тогда, когда вы уйдете со сцены за кулисы, под аплодисменты и крики «Браво!» Хотя нет, нельзя так. Я всё же оставлю себе свободу уйти тихо и незаметно в антракте, если мы с вами не сможем быть на одной волне. Такова жизнь! Вы сделали свой выбор, значит, я тоже имею право на свой. Буду ли я рекомендовать эту постановку к просмотру? Буду, однозначно! Идти надо – как минимум, чтобы оценить ее, составить своё мнение; понять – за что вы любите театр; и, безусловно, ради прекрасных актёрских работ! P.S. После спектакля подумала – как хорошо, что меня никогда, даже в детстве не тянуло в актерскую профессию… И в тот же день прочитала интервью Константина Райкина, в котором были такие слова: «Мне жалко людей, которые не имеют счастья выходить на сцену. Это несчастные люди. Но они не знают, что они несчастные, и поэтому они счастливы.» Вот так!
ls: "Чайка". 27 мая. До этого я видела "Чайку" 6 мая. Впечатление, что в тот раз зрительный зал был наполненным более подготовленной и знающей - в том числе и знающей режиссера - публикой, в этот раз укрепилось. Если в тот раз Бутусову закричали "Браво", когда он вышел в последнем антракте, так что он поулыбался, но быстро ушел, то в этот раз он спокойно ходил по сцене, и никто не обращал на него внимания. Он даже в какой-то момент подошел к Медведенко-Кузнецову, убиравшему сцену и, разговаривая с ним, взял у него швабру, поставил на пол, а через некоторое время отпустил рукоятку. Швабра со стуком упала, но никто и головы не повернул . При этом на спектакль реагировали, даже, может быть, более бурно, чем в тот раз. Спектакль набирает обороты. Слышала, что некоторые собираются пойти на "Чайку", когда она будет "зрелая". Но в "молодой" "Чайке" свое обаяние. Актеры были настолько увлечены жизнью героев в спектакле, что в этот раз были даже переплески действия. Когда Нина собиралась спеть песенку, я на мгновение отвлеклась, и по смеху в зале на первых звуках песни предположила, что она увлеклась прихорашиванием перед зеркалом. Когда в четвертом дубле "сюжета для небольшого рассказа" выезжает "Аркадина"-Кузнецов в кресле-каталке, в мехах и "противогазе", и отрубает себе псевдо-ногу, актер так "рубанул", что завалился с креслом на спину. Суханову-Тригорину пришлось спешно поднимать его и усаживать, что было непросто, ведь Кузнецов не должен был ему помогать (с одной-то ногой!). Я понимала, что Антон Кузнецов мог ушибиться, и что момент напряженный, надо успеть поднять его и вписаться в звуковое сопровождение, но все равно мне стало смешно. Вокруг меня в этот раз были зрители очень эмоциональные. Один явно был не простой зритель, ему Бутусов покивал перед спектаклем. В начале монолога Нины "Люди, львы..." этот зритель рассмеялся даже раньше Тригорина и вообще часто и громко смеялся. Когда после провала треплевской пьесы Дорн на краю сцены рассуждает, что пьеса ему понравилась, и произносит:"когда показались краcные глаза дьявола, у меня от волнения дрожали руки", зрительница в первом ряду рассмеялась, так что Дорн даже повернулся к ней, как бы ища у нее поддержки. Вот уж не знаю, что было смешного. Но, сидя в этот раз довольно близко к сцене, я поняла, что вблизи все воспринимается иначе и многие детали становятся заметны. Действительно, когда актеры подходят к краю сцены, они кажутся уже как будто в зале. Наконец-то я разглядела чайку, которую принес Треплев. Этот белый куль он сразу кладет на стол, и его потом не видно, а когда он входит, прижимая его к груди, я или не видела, или не понимала, что это чайка. В четвертом действии Дорн и Медведенко ввозят на каталке Сорина (да ведь это же и "аркадинская" каталка - сейчас догадалась я) и в какой-то момент снимают туфли. Вот теперь я это заметила, как заметила, что Дорн в черных носках, а Медведенко босой (где-то вблизи слов Медведенко "Вам хорошо смеяться. Денег у вас куры не клюют."), и зритель где-то позади меня рассмеялся. Должно быть, потому, что оба они при этом были одеты респектабельно. В четвертом же действии на первых дублях прихода Нины к Треплеву: Медведенко и Маша, Тригорин и Нина, - я стала ощущать у себя на шее холодок чьего-то дыхания (даже приятный, потому что в этот раз в зале было тепло), как будто сзади совсем рядом выдыхали через рот. Когда в дубле Дорн и Полина Андреевна звуки на сцене стали потише, я различила звуки позади себя и сначала поняла, что у кого-то заложен нос, а потом поняла, что девушка сзади меня плачет. Она очень старалась сдерживаться, но к последнему дублю, настоящего Треплева и Нины, я уже в основном была сосредоточена на том, что происходило сзади и задавалась только одним вопросом: сможет ли она сдержаться и не разрыдаться громко. В какой-то момент, видимо, ее тихие всхлипывания стали слышны и на ряду впереди меня, потому что мужчина, сидевший несколько по диагонали, стал с любопытством оглядываться в нашу сторону и на меня посмотрел внимательно, а она ему, похоже, была не видна. Хоть она и плакала до конца спектакля, но ей удавалось подавлять рыдания. Когда Нина говорит Треплеву:"Попали мы с вами ... ", у меня само собой домыслилось:" в запендю", а после этого она произнесла:".. в круговорот". А когда во втором действии все сидят за столом и раздается музыка, к которой все прислушивются и это как-то отражается во всех, заметилось, что у Якова в такт музыке мелко дрожит голова. Почитав кое-что из "околочаечных" исследований, уже под их влиянием смотрю и на "Чайку". Например, то, что Левитан был в чем-то прообразом Треплева. Личность художника была настолько богата и жизнь разнообразна, что Чехов разделил это богатство в пьесе на двух более обыкновенных людей - Треплева и Тригорина. Тригорину достались успех в творчестве и личной жизни, а Треплеву творческие и личные страдания. Тригорину же отошла и любовь к рыбной ловле. Из той же радиопередачи, где узнала о Левитане как прообразе Треплева, услышала, как художник любил рубалку. Раз они с Чеховым прогуливались и увидели, как работники пытаются вытащить из воды большого налима. Левитан не выдержал и полез в воду помогать, хотя его отговаривали. А Треплеву досталось охотиться. Когда Треплев входит с чайкой в перепачканной ярко-розовым рубашке - может, это не кровь, и не клюквенный, а малиновый сок? Наелся малины в приозерном малиннике перед тем, как застрелить птицу. К тому же Треплев более разносторонен, чем Тригорин. Он и драматург, и видимо, прозаик - что там печатают в журналах, и режиссер, и художник декораций. И со временем мог бы написать для Нины такую пьесу, где она действительно бы блистала. А мог бы и не написать. Однако как реальным интеллигентным дамам нравилось, чтобы чайку бросили именно к их ногам, так что даже оспаривали свое участие в этом эпизоде. Есть что-то в этом первобытное, мужчина-добытчик принес добычу своей избраннице. В спектакле этот эпизод тоже можно продублировать. Нина равнодушна к чайке. А что было бы, если бы птицу принес ей Тригорин? Или оставить во всех дублях Треплева, но с разными словами. Вот он входит и говорит. "Нина, я подстрелил Тригорина. Нет, не то." Входит и говорит:"Нина, я подстрелил тебя! Нет, не то." Входит и говорит:"Нина, я подстрелил себя!". Нет. Входит и говорит:"Нина, я подстрелил чайку." И, наконец, входит и говорит:"Нина, чайка подстрелила меня!". После описания левитановских инсценировок самоубийства уже, кажется, как можно задаваться вопросом, почему пьеса комедия? Гибель Треплева это неудачная очередная инсценировка, не рассчитал и попал слишком точно. Но без знания того, что было в реальности, это не приходит в голову. А может быть, все равно в пьесе это несет другой смысл. Из сносок к статье того же Доманского (повторю ссылку, данную ранее Админом) Доманский Ю.В. Вариативность драматургии Чехова "[35] Примечания (С. 13; 375). Интересно, кроме того, что к женскому пьянству в «Чайке» не остался равнодушен и цензор. Так, Потапенко в письме от 23 августа 1896 г. писал Чехову о характере своей правки пьесы, чтобы удовлетворить требования цензуры, и между прочим отметил: «Слова “Она курит, пьёт, открыто живет с этим беллетристом” заменены: “Она ведет бестолковую жизнь, вечно носится с этим беллетристом”» (С. 13; 363). Это об Аркадиной." До чтения статьи я слышала этот текст со сцены ("курит, пьет...") и недоумевала, почему он отличается от прочитанного. Еще в статье говорится о разобщенности героев, они говорят каждый о своем и не слышат друг друга. В спектакле это еще усилено режиссером. Диалоги отчасти заменены монологами - на последнем просмотре я это окончательно поняла. Диалог Сорина и Треплева из первого действия разнесен на два отдельных монолога, сначала треплевский, который открывает спектакль:"Вот тебе и театр.", а Сорин появляется гораздо позже со своим:"Мне, брат, в деревне как-то не того". И мне такая перестановка нравится. В третьем действии разобщенность героев в диалоге Маши и Тригорина - это начинают они с диалога, а потом каждый повторяет свое, не слушая другого. Маша "я замуж выхожу", а Тригорин что-то вроде "уезжать не хочется", "теперь не останется". И так же Маша и Нина. Маша опять "я замуж выхожу", а Нина примерно: "чёт или нечет" . И вообще, интересная идея, собрать высказывания и предположения критиков о пьесе и воплотить их на сцене.
Administrator: И снова к обсуждению спектакля подключаются "профессиональные критики". Извините, но ниже - рецензия, за которую гонорар заплатили. И за которую автору наверняка не стыдно. Кстати, в очередной раз произошло вот что: "профессионал" не побрезговал прочитать отклики от нас, зрителей... да и скомпилировал из выдранных отовсюду фраз "произведение". А! Да! При чтении либо придется бороться с пе-ре-но-са-ми (такова специфика "Литроссии"), либо читать по ссылке. Литературная Россия СТО ПУДОВ ЛЮБВИ К ТЕАТРУ А.П. Че-хов. Чай-ка. Те-атр «Са-ти-ри-кон». Ре-жис-сёр-по-ста-нов-щик Юрий Бу-ту-сов. Как гла-сит про-грамм-ка, те-атр по-свя-тил спек-такль ак-т-ри-се Ва-лен-ти-не Ка-ра-ва-е-вой, ког-да-то сняв-шей-ся в по-пу-ляр-ном филь-ме «Ма-шень-ка», а по-том из-за ав-то-мо-биль-ной ка-та-ст-ро-фы ли-шив-шей-ся воз-мож-но-с-ти сни-мать-ся. «…В сво-ей ма-лень-кой квар-ти-ре, пе-ред лю-би-тель-ской ка-ме-рой она иг-ра-ла Ни-ну За-реч-ную. Так она и умер-ла… Ря-дом ле-жа-ла сде-лан-ная ею чай-ка, пти-ца из про-во-ло-ки, бу-ма-ги и пе-рь-ев…» Этим вы-ска-зы-ва-ни-ем те-атр как бы за-яв-ля-ет, что спек-такль этот – о люб-ви к те-а-т-ру, к ис-кус-ст-ву. Мож-но да-же ска-зать – о стра-с-ти к те-а-т-ру. По-это-му здесь мно-гое сде-ла-но чрез-мер-но. Спек-такль длит-ся поч-ти пять ча-сов (с тре-мя ан-т-рак-та-ми) и за-кан-чи-ва-ет-ся поч-ти в пол-ночь. На-чи-на-ет-ся ещё рань-ше вто-ро-го звон-ка: на сце-не уже кол-ду-ют сам ре-жис-сёр Юрий Бу-ту-сов и ис-пол-ни-тель глав-ной ро-ли Треп-ле-ва Ти-мо-фей Три-бун-цев: они чёр-ной кра-с-кой на ог-ром-ном бе-лом ли-с-те ма-лю-ют не-хи-т-рые де-ко-ра-ции к пье-се Треп-ле-ва: озе-ро, солн-це, лу-ну. В уг-лу на-пи-са-но: «Ни-на». Это – глав-ная страсть Треп-ле-ва, из-за не-сча-ст-ной люб-ви к ко-то-рой он в ко-неч-ном счё-те гиб-нет. Роль Треп-ле-ва – од-на из глав-ных удач спек-так-ля. Т.Три-бун-цев в этой ро-ли по-хож на Смок-ту-нов-ско-го из филь-ма «Бе-ре-гись ав-то-мо-би-ля»: та-кой же не-до-тё-па, пы-та-ю-щий-ся в оди-ноч-ку из-ме-нить мир. Роль пре-крас-но ук-ра-ше-на: то он в по-вяз-ке из тол-стых ве-рё-вок, то в смеш-ной боль-шой бе-лой ма-с-ке, то – весь в кро-ви (и ли-цо, и ру-ба-ха), пред-ве-ща-ю-щей его ги-бель. Всё это вы-гля-дит очень те-а-т-раль-но и при-да-ёт до-пол-ни-тель-ный тра-гизм пер-со-на-жу. За-по-ми-на-ет-ся не-о-рди-нар-ное ис-пол-не-ние ро-ли Ни-ны За-реч-ной (Аг-рип-пи-на Стек-ло-ва): ге-ро-и-ня, во-пер-вых, на-по-ми-на-ет пол-нень-кую, пы-шу-щую здо-ро-вь-ем Ли-ку Ми-зи-но-ву – од-ну из сво-их про-то-ти-пов; во-вто-рых, очень от-кро-вен-но де-мон-ст-ри-ру-ет пре-зре-ние и к «но-вым фор-мам», и во-об-ще ко вся-ким сан-ти-мен-там; смо-т-рит на Треп-ле-ва с не-на-ви-с-тью. Ей ну-жен толь-ко ус-пех. Ге-ро-и-ня – в ры-жем па-ри-ке, вся та-кая плот-ная, в одеж-де из плот-ных, тём-ных тка-ней – всё под-чёр-ки-ва-ет её плот-ность, при-зем-лён-ность, креп-кое здо-ро-вье. А вот мо-но-лог «Лю-ди, львы...» ак-т-ри-са чи-та-ет про-ник-но-вен-но. Не-да-ром её ис-пол-не-ние про-из-во-дит впе-чат-ле-ние и на Дор-на (Ар-тём Оси-пов), и на Ма-шу (Ма-рь-я-на Спи-вак). Роль ску-ча-ю-ще-го и ум-но-го Дор-на до-ве-ре-на мо-ло-до-му ак-тё-ру А.Оси-по-ву, ко-то-рый в ме-ру сил и спо-соб-но-с-тей ожив-ля-ет её пля-с-ка-ми и пес-ня-ми. Ак-тёр в этой ро-ли по-хож на мо-ло-до-го В.Э. Мей-ер-холь-да. Воз-мож-но, это со-зна-тель-ная ал-лю-зия, за-ду-ман-ная по-ста-нов-щи-ка-ми. Так же стра-ст-но и гро-те-ск-но во-пло-щён об-раз Ша-м-ра-е-ва (Ан-тон Куз-не-цов). Ука-зы-вая на во-ен-ное про-шлое от-став-но-го по-ру-чи-ка, по-ста-нов-щи-ки на-ря-ди-ли его в ста-рую ши-нель и пор-тян-ки и сде-ла-ли пья-ни-цей. Ак-тёр, ка-жет-ся, иг-ра-ет на пре-де-ле че-ло-ве-че-с-ких воз-мож-но-с-тей, «на раз-рыв аор-ты», до-во-дя до аб-сур-да со-дер-жа-ние этой и без то-го шу-тов-ской ро-ли. Прав-да, дру-гая роль это-го же ак-тё-ра в этом спек-так-ле – Мед-ве-ден-ко, сы-г-ра-на уже по «ос-та-точ-но-му прин-ци-пу», и пер-со-наж ма-ло-за-ме-тен. Три-го-рин (Де-нис Су-ха-нов) вы-ве-ден, как и Ша-м-ра-ев, ал-ко-го-ли-ком: его бде-ния с удоч-кой на бе-ре-гу пру-да – лишь при-кры-тие за-поя в де-рев-не. Ар-ка-ди-на (По-ли-на Рай-ки-на) во-пло-ще-на пре-иму-ще-ст-вен-но с по-мо-щью внеш-них средств – же-с-тов, ак-цен-ти-ро-ван-ных ин-то-на-ций; не вид-но вну-т-рен-ней дра-мы пер-со-на-жа. В ре-зуль-та-те, по-жа-луй, в те-ни ос-та-лась сце-на со-блаз-не-ния ею Три-го-ри-на. Воз-мож-но, впро-чем, та-ков был за-мы-сел ре-жис-сё-ра – сде-лать эпи-зод про-ход-ным. В це-лом, ко-неч-но, не ак-тёр-ский спек-такль, а ре-жис-сёр-ский. Тем бо-лее что сам ре-жис-сёр то и де-ло вы-бе-га-ет на сце-ну: то ру-кой взмах-нёт, то спля-шет, а то и го-во-рит что-то. Рек-ви-зит и сце-но-гра-фия (ху-дож-ник Алек-сандр Шиш-кин) раз-но-об-раз-ны: тут мно-гие по-пу-ляр-ные в се-го-дняш-нем те-а-т-раль-ном ис-кус-ст-ве эле-мен-ты: и изо-ли-ро-ван-ные рам-ки две-рей, и «стол яств», и те-леж-ка… Прав-да, ка-на-ты с ка-че-ля-ми (не-пре-мен-ный ат-ри-бут со-вре-мен-но-го те-а-т-ра), ког-да по ним взби-ра-ют-ся ге-рои, за-став-ля-ют вспом-нить те-атр «Ко-лумб». Му-зы-каль-ное со-про-вож-де-ние ка-жет-ся слу-чай-ным, хо-тя его по-до-б-рал из-ве-ст-ный те-а-т-раль-ный ком-по-зи-тор Фа-у-с-тас Ла-те-нас, вклю-чив-ший, в ча-ст-но-с-ти, в спек-такль и соб-ст-вен-ную ком-по-зи-цию к дру-гой пье-се Че-хо-ва. Не-сколь-ко утом-ля-ют мно-го-чис-лен-ные по-вто-ры и «ва-ри-а-ции». Это по-пу-ляр-но и на За-па-де – в по-ис-ках смыс-ла (на-при-мер, в спек-так-ле «По сле-дам за-блуд-ших» по пье-се П.Ханд-ке в «Бер-лин-ском ан-сам-б-ле»), но здесь, по-ка-за-лось, смысл не при-ра-с-та-ет, а се-ми-крат-ное по-вто-ре-ние сце-ны о «сю-же-те для не-боль-шо-го рас-ска-за», ког-да вто-рое дей-ст-вие во-пре-ки объ-яв-лен-но-му тя-нет-ся боль-ше ча-са – про-сто ис-пы-ты-ва-ет тер-пе-ние не-ко-то-рых зри-те-лей. В ито-ге по-лу-чил-ся спек-такль весь-ма со-дер-жа-тель-ный, со мно-ги-ми лю-бо-пыт-ны-ми на-ход-ка-ми, и пло-до-твор-ный для твор-че-ст-ва ре-цен-зен-тов, как ча-с-то бы-ва-ет со спек-так-ля-ми в по-ста-нов-ке пи-тер-ских ре-жис-сё-ров. Ильдар САФУАНОВ
вишенка: Я читала разные отзывы к "Чайке" Бутусова.. Все мы разные.. Сама по-разному на нее смотрю, день на день не приходится. В ней есть и свои и минусы, и плюсы. И очарование, и разочарование. И прекрасное, и ужасное. Свой драйв и своя печаль. И смех, и слезы, и любовь. Чего там только нет сто, тыща, мильон пудов. Но последний отзыв ни в какие ворота не лезет! Позвольте мне хоть виртуально мысленно этого критикана - Ильдара Сафуанова - расстрелять- закидать и погрести под каскадом гранат. Уговариваю себя посчитать до 10-ти, потом до 50-ти и т.д........глядишь мож остыну, штаб не разорвать. Виртуально. И еще: я, уж простите, не догнала зачем по слогам его дублировать.. Adninistrator/Ирината: А это такая особенность компьютерной вёрстки "Литроссии": при копировании текст дробится... Видимо, такая защита: чтобы особо ценные тексты не "крали".
Локоны: Ильдар САФУАНОВ пишет:Ге-ро-и-ня – в ры-жем па-ри-кеХа-ха!
вишенка: Локоны пишет: Ильдар САФУАНОВ пишет: цитата: Ге-ро-и-ня – в ры-жем па-ри-ке Ха-ха! Действительно ха-ха! Парень силна раздражен, патаму чта просто признать не хочет, что очарован этим волшебным каскадом!
Administrator: "Чайка" Бутусова - спектакль не простой. Зрителю, не подготовленному к вдумчивому смотрению и думанию, он иногда не "по зубам". Те, кто решают все-таки хоть немного всмотреться и вдуматься, пишут потом странные отзывы... Но я уверена, что спектакль застрянет в них занозой тихого зала, нескончаемых аплодисментов... Или - историей Валентины Караваевой, которой спектакль посвящен. Или - музыкой. Не случайно же финалом поста - музыка, что звучит во 2-м действии. Эта зрительская рецензия не относится к положительным. Но ведь и отрицательной ее не назовешь... От зрителя Отзывы театральных зрителей. Чайка. Юрий Бутусов, "Сатирикон". Слышу часто:"Ах, я так люблю театр, но нынче не попасть, такие дорогие билеты!" Для удобства зрителей есть сайты, где можно посмотреть план зала и понять, что, как, почём. Мы вполне всё видели и слышали с 16 ряда "большого зала", а билеты по 500 рублей. Пенсионер-театрал и то может хоть иногда позволить себе посещение театра. А уж такой спектакль! У входа спрашивали лишний билетик, а задние ряды пустовали...Насколько я понимаю, ситуация та же, что с билетами на поезд: бронируют агентства, с их накруткой покупают не влёт, и многие желающие просто не попадают. Жаль. Спектакль. Уж в который раз убеждаюсь, что мужчины играют лучше женщин. Мужчины и на кухне играют, и у мольберта, и на рояле. А тётки какие-то нарочитые. И вне сцены мы играем плохо тоже. Эксперименты на сцене я всегда воспринимала с трудом, авторское прочтение классической пьесы напоминает кадры из Захаровского фильма, где Ося и Киса в театре разбирались в "Женитьбе". "Шумел камыш". Чего не выдумаешь, чтобы выделиться. Потом начинаешь понимать замысел. Потом узнаешь от спутника, что означает посвящение. Первые акты воспринимались, как смешные. Дальше больше (спектакль шёл более 4 часов, с тремя антрактами) глубже. Зал был тих, аплодисменты несмолкаемы. "Чайка". Комедия. Обхохочешься... (Посвящение Бутусова - Валентине Караваевой, актрисе своей малой-премалой сцены, на которой она, одинокая, не востребованная сценой большой, более 20 лет перед камерой играла свою "Чайку".)
Administrator: От зрителя Сюжет для маленького рассказа <<...Никому не служи, никого не слушай, Даже если тебя позовут в мужья. Как взрывается мозг – это знают ушлые Застрелившиеся из ружья Персонажи Чехова. Не проси, не бойся, Продолжая классическое, не верь. И тем более – не удивляйся, Когда после этого укажут на дверь. – Проходи, не стесняйся. Никого не грузи, не учи, не мучай, Вообще, не смеши. На небесах уже оказались лучшие, А здесь – все хороши. >> Елена Фанайлова "Чайка" в Сатириконе - это современный спектакль и современное искусство. Но не в том смысле современного искусства, когда автор берет две локальные темы, пытаясь их скрестить и получить какой-то новый смысл, словно пытаясь попасть по катящемуся слеклянному шарику другим шариком и прислушаться к получившемуся звону. Такое искусство можно в обилии наблюдать хотя бы на Винзаводе, где художник-концептуалист выставляет, например, серию автопортретов, нарисованных с завязанными глазами, символизируя тем самым художника-неумеху, не знающего что нужно смотреть еще и на себя и на свое отражение в самом рефлексивном жанре, а не просто брать кисть в одну руку, а палитру в другую. Нет, "Чайка" - современна, прежде всего, потому что рассказывает о жизни вокруг нас, и как настоящее искусство помогает выйти куда-то за пределы узко поставленной темы, так что идя в полночь после спектакле по Марьиной Роще, пытаешься понять, что же только что с тобой произошло, и начинаешь давать себе новые обещания. Посвященный Валентине Караваевой - актрисе, получившей сталинскую премию в 23 и попавшей на следующий год в аварию, изуродававшую ее лицо и карьеру, но оставшейся актрисой и бесконечно играющей роль Нины Заречной перед любительской камерой до самой смерти в забвении и нищете, этот спектакль рассказывает о том, что может сделать с человеком театр, а Юрий Бутусов, фонтанируя идеями, смешивает Чехова, асбсурд и хоррор и достигает какой-то невероятной свободы. Так он издевается над перепевами "Caruso" a la Басков и над душевненькой "Tombe le neige", персонажи едут в какой-то момент в тележке как неживые манекены со сломанными руками и ногами, повсюду летают блестки, которые раздувают подносом вокруг героев пьесы, управляющий становится настоящим клоуном и фриком, а доктор демонстрирует все свои танцевальные способности в бодрой хореографии. Но в какой-то момент становится понятно, что спектакль выходит за рамки этой узкой темы и начинает говорить о том, как многие тщетно пытаются наполнить свою жизнь смыслом, уверить себя в том, что они еще молоды и что все еще впереди, несмотря на рутинную и скучную жизнь сегодня. Потому и монолог Аркадиной, уверяющей всех, что она моложавее Маши, и с которой все охотно соглашаются, и монолог Сорина, рассказывающего что он провел на госслужбе 28 лет и что вот теперь-то в шестьдесят хочется наконец пожить, объединяются одним музыкальном оптимистичным фрагментом "It's not too late". Во время этих музыкальных вставок у меня проплывало перед глазами лицо моего сокурсника еще по вышке, с которым я встречался утром того же дня. Судьба могла бы быть бесконечно благосклонна к его семье в 2008 году, но и сейчас он устроился вполне неплохо. Мы встретились в сити. Зашли в ресторан. Он заказал эспрессо, пепси с лимоном и льдом и какой-то экзотический салат, а я в течении часа, пока мы разговаривали о политике и бизнесе, о жизни в Москве и балете, наблюдал за ним. Казалось, что его лицо с еще живыми глазами, уже как будто немного омертвело и застыло, словно высеченное из камня. Я сидел в Сатириконе, слушал "It's not too late" и у меня в голове проносилось, как он доказывал мне, что надо покупать активы сейчас, ведь, несмотря на то что все думают о политической неопределенности, на самом деле, конечно, никакой неопределенности нет. Также в спектакле постепенно омертвляется и речь Аркадиной, и лишь тогда, когда надо включить немного страсти, приходит ее страстный двойник, очередная пустая ипостась, и соблазняет Тригорина. Так мертвым ремесленником, способным говорить страстно, но пусто, представляется и сам слабохарактерный Тригорин, расчленяющий жизнь на мелкие детали и записывающий все в блокнот. Потому в финале, где Треплев в одной из версий финального диалога, превращаясь в подобие Тригорина, с сигарой и бокалом вина выводит на доске словно в такой же блокнот, что мама может расстроится, его застреливает сама Нина. О современности рассказывают и танцы, граничащие с криком и смертью, в которые самозабвенно пускаются герои, и единственный персонаж, которого нет у Чехова в оригинальном тексте, так и называющийся: "девушка, которая танцует". Посреди абсурда происходящего, посреди сцены, когда все играют в лото под меланхоличный вальс, она с аккардеоном смотрится абсолютно органично. Я вспоминал об этом рано утром в воскресение, когда в Центральной Станции, закрепившей привокзальность всех подобных заведений, один мой знакомый, смотря на видео-экран, говорил мне, что такое показывают не во всех саунах, и потом, когда мы с изумлением увидели, что гоу-гоу мальчики, окруженные табличками "No Foto", воплотили в 3D только что просмотренное. Впрочем ближе к семи часам утра, когда мы распивали розовое шампанское и когда мой знакомый говорил мне, что у него все-таки хороший вкус, этот мой спутник c глубокими глазами убеждал меня, что может и стоит поехать в какой-то притон. Однако больше всего поражает финал спектакля, когда диалог Нины и Константина повторяется четыре раза разными актерами (и что почему-то критики восприняли лишь как часть театра абсурда, где все репетируют одну и ту же роль). За эти четыре раза Бутусов умудряется собрать все смысловые темы и все метафоры, разбросанные раньше: игрушечные кресты как символы творческого бремени, невидимый волос, намотанный на палец, как символ ушедшей любви, качели-удавки и Треплев, пытающийся изобразить в них чайку и лишь запутавшийся в них оканчательно - все эти символы и темы я просто не смогу сейчас и перечислить. Но когда "девушка, которая танцует" вдруг начинает ронять льдинки в ведро, а Нина вспоминает свой первый монолог и утраченную невинность, и тянет за собой ношу, сгубившую ее, - тогда под это грустно-весело-наивное "люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, - словом все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли" слезы наворачиваются сами собой, но с собой остается и что-то большее... И словно материализуя эту идею, моей подруге Оле, с которой я ходил на спектакль, досталось яблоко, брошенное в зал одним из актеров. The ocean rolls like thunder, the tempest pulls us under The dogs are howling but it's not too late As broken structures rust, false idols turn to dust All lies in ashes but it's not too late
Administrator: От зрителя Достучаться до Чехова Совсем недавно посетила заметную премьеру в Сатириконе - играли Чехова "Чайку". И это была уже 4-ая "Чайка" в моей жизни. Не скажу, что постановка Юрия Бутусова вызвала у меня бурю эмоций, но запомнится она уж точно, вместе с многократно повторенными бессмертными фразами персонажей пьесы Чехова. "Чет или нечет? Я загадала, идти мне в актрисы или нет?", "Мы остаемся", "Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь - приди и возьми ее" и др. Дело в том, что основным драматургическим приемом этого спектакля был - повтор, 3-5-ти кратное проигрывание одной и той же сцены разными актерами и с разными интонациями и смысловыми акцентами. Так, что в одном случае ситуация была отыграна как комедия или откровенный фарс, в другом как трагедия, в третьем - похожа на водевиль с музыкой и танцами, в четвертом - на театр абсурда. Кстати, в связи с последним, мне впервые так ясно подумалось, что из Чехова как из того желудя, выросли пьесы Беккета и Ионеску. Герои Чехова здесь будто бы "варятся" в большом большом котле - их много, некоторых даже не по одному экземпляру. Они маются, страдают:кто-то от болезней, кто-то от любви, кто-то от нелюбви. Они "привыкают к несовпаденьям": Маша любит Костю, Костя любит Нину, Нина любит Тригорина, Тригорин любит Аркадину... Те, кто живет в деревне - рвутся в Москву, а те, кто в Москве - идеализируют деревню. Кто-то грезит о карьере и славе, а у тех, кто всего этого достиг - разочарование на лицах и в головах мечты о тихой жизни. Вот так все и вертятся в своем круговороте - кого-то выносит на поверхность, потом другого, третьего, и так до бесконечности. Сначала повторы казались мне забавными, потом стали немного раздражать, потом - стало интересно:) Я задумалась об универсальности Чехова (похоже, что из его текстов можно вытащить все, что угодно:), о его современности, о трактовке отдельных персонажей. Впервые я подумала о том, насколько тупа, в сущности Нина - здесь она (в исполнении А. Стекловой) никакая не чайка, а неотесанная деревенщина, не понимающая исканий Треплева, ничего не смыслящая в том, что она играет на сцене любительского театра. Ей попросту льстят ухаживания знаменитого писателя, ее цель - урвать кусочек славы, и не важно какими средствами это будет достигнуто. Этот ее медальон на память и записка с цитатой из его романа: "Если тебе понадобится моя жизнь...". Тьфу ты, какая пошлость. Только в конце пьесы она перерождается - и мы видим совершенно другого человека: любящую женщину и неудавшуюся актрису со сломанной жизнью, пережившей трагедию потери ребенка, предательства возлюбленного. Треплев в этом спектакле тоже не совсем привычен - попросту мальчишка в штанах с не заправленной рубахой он носится по сцене, по-детски дружится и целуется с Ниной, обводит ее ступни, ее силуэт, тем самым как бы "сотворяя себе кумира". Как по-ребячески резко он обижается на то, что не дослушали его пьесы, не поняли его речей о новых формах. Ну кто еще, как не мальчик, будет ездить за Ниной там и сям, преследуя ее по пятам. А уж в сцене с матерью сколько всего откроется: и инфантильность, и юношеский максимализм, и не долюбленность, и намеки на эдипов комплекс. А эта его стрельба бесконечная - то в себя, то в чайку, то снова в себя... Это уже вообще попахивает психиатрическими симптомами. Интересно, что в этом спектакле Чайка (Нина Заречная) вовсе не главный персонаж пьесы. Главного героя как такового и нет - все так или иначе оказываются на авансцене и рассказывают свою историю, исполняют свою роль несколько раз, "на бис". Среди героев пьесы оказывается и сам режиссер спектакля - он, как ведущий, шоумэн, руководит сменой декораций и мизансцен, а в конце включается в действие, отчаянно произносит последний монолог Нины в микрофон "в стиле рэп". Наверное кто-то будет критиковать за вольное обращение с классикой, но я - за разного Чехова. Можно сказать словами Тригорина: "места всем хватит".
Administrator: От зрителя я имел подлость убить сегодня эту чайку И вообще хочется что-то такое неформальное написать по «Чайкам». Богомолов-Бутусов. Отлично, Юрий, нормально, Константин. После первого похода в Сатирикон на Чайку я преступно отмалчивался почти три недели. Всем, кому можно, я шепнул на ушко, что лучше этого спектакля ничего нет, но в жж ограничился одной коротенькой строчкой. Но в результате своих агитаций я сходил к Бутусову еще дважды – и оба раза мои спутницы на обратном пути отказывались говорить, лишились от увиденного дара речи. Несмотря на то, что из моих знакомых от Чайки в относительном восторге практически все, есть где-то люди, которым от нее плохо. И 12, и 15, и 27 мая с нее стандартно уходила одна восьмая – одна десятая часть зрителей. В адрес этих людей на театр.ру какая-то дама оставила веселый коммент: «Ваше кресло – в Малом. Дышите там пылью!» И в этом нет ничего удивительного – раз нетрадиционным находят даже спектакль Богомолова, то уж в адрес Бутусова отыщут слова и похлеще. И в этом для меня заключается парадокс номер один. Почему Богомолов – автор «Турандот» и «Wonderland» – вдруг ставит Чехова в глубоко реалистическом ключе? Кто запамятовал, напоминаю – Турандот синтезировала в себе пьесу Гоцци и роман Достоевского Идиот, а Wonderland – рассказ Довлатова и Алису в стране чудес. Я-то надеялся, что на этот раз Чехов повстречается с Ричардом Бахом или на худой конец с поэзией Эдгара Алана По (а еще предлагалась версия, что Чайка – это про генпрокурора), но нет – текстов от прочих авторов (равно как и от себя) у Богомолова нету. Зато есть у Богомолова песни – такие, которые были написаны лет через семьдесят со дня смерти Чехова. Для начала песня из к/ф «Покровские ворота» – Окуджава «Часовые любви». Для усиления эффекта Игорь Крутой – «Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка». И на десерт всеми обожаемый Шатунов – «Закат окончил теплый летний вечер», а проще говоря «Розовый вечер». Я еще не осмыслил этот момент хорошенько, но заметить заметил – кроме музыки, разбросанной в диапазоне от послевоенных до позднесоветских, на место и время действия указывает и сценография. Горка, номенклатурный письменный стол (обыгрывая текст Чехова, Треплев проговаривается, что это вяз), мутные немытые плафоны, облупленная оконная рама, а главное телевизор во втором действии с транслируемым выступлением Гагарина – недвусмысленно дают понять, что герои существуют в брежневскую эпоху. Есть ли в этом какой-нибудь тайный умысел, я еще не разгадал, но полагаю, что все неслучайно… Как неслучаен, например, выход Заречной в последнем акте с косой в руках. Заречная и впрямь несет Треплеву смерть – не явись она к нему, не разбереди его страданий, он бы не наложил на себя руки. Возвращаясь, однако, к музыке, замечу, что у Бутусова саундтрек кардинально иной. Меня всякий раз потрясает один эпизод – Дорн вскакивает на стул и под песню Salvatore Adamo «Tombe la neige» начинает танцевать. А сверху на него падают перья… А чего стоит композиция T-Bone Burnett «It’s not too late»? Я уже не раз и не два говорил, что для меня второе действие бутусовской Чайки – эталон театрального искусства. Воистину высший пилотаж. Вот это начало с дамами и цветами, вот это «скажите, кто из нас моложавее?», как всегда грандиозный выход Шамраева-Большова, бокальная дуэль Нины-Треплева (хотя у Богомолова этот же эпизод круче), феерический монолог Тригорина и, разумеется (!), «сюжет мелькнул для небольшого рассказа»! И вот о чем я хотел сказать – одним из важнейших слагаемых успеха второго акта я хочу назвать идеально подобранный саундрек. «It’s not too late» – и здесь (возьмите мотив, как роскошно рифмуется он со словами Аркадиной «Что может быть скучнее этой деревенской скуки?») это не просто удачная песня, это ключ к пониманию пьесы. Думаю, что спектакль Бутусова о возрасте, о том, что всем хочется жить (Сорин: «И в 60 лет хочется жить»; Маша: «И часто не бывает никакой охоты жить»). Тригорин живет за чужой счет, он высасывает жизненные соки из своих женщин, он питается чужой красотой и молодостью. Точно также существует и Аркадина – свои года он покупает ценой жизни сына (Треплев: «Когда меня нет, ей только тридцать два, при мне же ей сорок три, и за это она меня ненавидит»). Как и везде, здесь есть свои хищники и свои жертвы. Будем считать, что с музыкой разобрались. Нет, конечно, это все дико поверхностно, потому как тут нет и слова про марш Латенаса из «Трех сестер» Някрошюса. Может, вернусь к нему позже. Пока же к вопросу, который волнует всех и всегда – «Да как можно их сравнивать?!» Полагаю, можно. Я смотрел на Хабенского и предвкушал, как он, постепенно заводясь, вдруг закричит не своим голосом и рухнет на стол. А потом понял, что Хабенский никуда не рухнет – все дело в том, что Хабенский, увы, не Суханов. А когда Аркадина уговаривала Тригорина уехать, я все ждал, что вот-вот появится вторая Аркадина, и они будут уговаривать Тригорина вдвоем. Но нет – Сатирикон Сатириконом, а Табакерка Табакеркой. И стоит ли вообще упоминать про сон – тот самый, который сюжет для небольшого рассказа? Разочарую вас всех – у Богомолова «пришел человек, увидел ее и погубил» произносится лишь однажды, тогда как у Бутусова эта сцена играется в пяти вариантах. Но это одна сторона медали – та, что на руку Юрию Николаевичу. А вот, например, четвертое действие у Богомолова, на мой взгляд, ощутимо прекраснее. Перефразируя Чехова: в Сатириконе после божественного второго акта, после превосходного третьего – не захочешь смотреть четвертый. Оммажи Някрошюсу (пакеты на канатах, бусины падают в воду) как-то неестественно сочетаются с Ниной, которая из двустволки пристреливает Треплева. Нет, это не значит, что мне не нравится четвертый акт Бутусова – я восхищаюсь и игрой в лото, которая перерастает в игру на пианино, и собственно Юрием Николаевичем, который, подражая рок-исполнителю, орет, что есть духа, монолог Треплева. Это значит, что четвертый акт Бутусова мне нравится меньше, чем аналогичный эпизод у Богомолова. Как начинается этот акт – Треплев играет на гитаре Визбора, Маша истерит, Треплев раздражается, начинает беситься, но поет, задник трясется, выбегают все и все истерят и кричат. И очень, скажу я вам, страшно. А потом появляется Нина. Яна Осипова раскрывает именно в этот момент. Она накрашена, она с косой, она в плаще. Она завтра едет в Елец в третьем классе… Она ложится на стол и расставляет широко ноги. А Треплев в это время разрезает листы своей повести. А это ведь тоже находка. Треплеву не важна Нина как женщина, ему она важна как образ. Она напоминает ему того Треплева, который еще не изменил себе, который верил еще в любовь и в новые формы, который еще не позволял себе писать «Афиша на заборе гласила». Ему хочется вернуть не столько Нину, сколько то время, когда можно было мечтать, любить, репетировать формалистскую пьесу, надеясь на ее шумный успех. Успеха не будет, что, впрочем, ничуть не огорчит маму. Огорчит ее другое, так что ее надо увести. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился.
Administrator: Administrator/Ирината: Без сравнения премьерных "Чаек", думаю, не обойдется ни один критик, ни один "профессиональный зритель". Вот и arlekin смотрит и сравнивает... "Чайка" А.Чехова в Театре п/р О.Табакова на сцене МХТ, реж. Константин Богомолов Печальная история "Турандот" вызывала слишком явные ассоциации с первой постановкой чеховской "Чайки" в Александринском театре и ее провалом, который был значительнее и симптоматичнее многих иных успехов, так что обращение Богомолова вслед за тем к "Чайке" (пусть даже, возможно, задуманное до выпуска "Турандот" - об этом мне неизвестно) выглядит логичным, и все-таки не ко времени вылетела из Табакерки эта "Чайка", сразу же столкнувшись с "сатириконовской", бутусовской. Сравнивать ту и эту "Чайку" вроде бы и бессмысленно, и неправильно - но как же не сравнивать, когда даже внешний повод имеется (на предпремьерном прогоне в зале сидели Большов со Стекловой), а главное - у спектаклей Бутусова и Богомолова слишком много общего, начиная с частных формальных ходов (монологи, обращенные напрямую в зрительный зал, разрушение "четвертой стены") и заканчивая общим концептуальным решением (обе версии существуют в активном диалоге с традицией освоения чеховской пьесы в прошлом и опытом сегодняшним, собственно, этот диалог в какой-то момент и становится основным содержанием обеих постановок), не говоря уже про композитора Фаустаса Латенаса. Вот только "Чайка" Бутусова, при всей легкости, свободе обращения режиссера с пьесой, выстроена настолько безупречно, что не подкопаешься. "Чайка" Богомолова по продолжительности короче (тоже довольно длинная, но не четыре с половиной, а три с половиной часа, правда, и антракт всего один), однако куда как тяжеловеснее, но при этом она эклектична, в ней масса замечательных, захватывающих моментов, но немало и сомнительных, и вторичных, и явно лишних. Ну и самая большая беда табакеровской "Чайки" (идет она на сцене МХТ, но в репертуаре Художественного театра есть своя "Чайка", восстановленная ефремовская) - актеры. Во всяком случае, за день до премьеры, как мне показалось, дела обстоят в этом отношении совсем неважно - и не уверен, что можно рассчитывать, чтобы в ближайшее время все естественным образом наладилось, случай, очевидно, не тот. Табаков в роли Дорна существует как спектакль в спектакле - но это для него естественно в любой пьесе и с любым режиссером, то же самое - в постановках Карбаускиса что по Чехову, что по Гоголю. Сама по себе существует и Зудина в роли Аркадиной - причины другие, результат примерно тот же. Что еще печальнее - Хабенский, абсолютно убедительный в своей исповедальности Тригорин, играет нечто среднее между Зиловым и персонажем из римейка "Иронии судьбы", превосходно играет, пожалуй, лучше всех - но отдельно от остальных. И если даже у Хабенского складывается дуэт с Зудиной - то это пьеса на двоих, прочие персонажи остаются вне поля их зрения: Шамраев, солдафон с нашивками (Павел Ильин) - что есть, что нет, Яна Секста, самая последовательная и органичная "богомоловская" актриса, работает в привычном для себя ключе, изображая в очередной раз инфантильное, отчасти жестокое, отчасти трогательно-беззащитное существо в школьном коричневом платьице и черном сарафанчике. Медведенко (Алексей Комашко) - неплохой, но какой-то безликий. Полина Андреевна (Надежда Тимохина) - напротив, невнятная, хотя постоянно привлекает к себе внимание: в первом акте она появляется в инвалидной коляске с загипсованной ногой, к третьему чеховскому вроде бы поправляется и выходит провожать Аркадину, поигрывая сливой, приготовленной гостям в дорогу, которую сама же нервно съедает. Интереснее остальных Сорин - он, в отличие от Полины Андреевны, в первом акте живчик хоть куда, зато к последнему его разбивает паралич и он говорит, с трудом выдавливая из себя слова - Сергей Сосновский поставленную задачу отрабатывает безукоризненно, но опять-таки не вступая в настоящий контакт с партнерами. Про Костю и Нину говорить труднее всего - про Нину (Яна Осипова) просто не знаешь, что сказать, а про Костю (Павел Ворожцов - заявлен еще Сиротин, но все три прогона был только Ворожцов, он же, вероятно, сыграет и премьеру) в зале все только и говорили: что у артиста с лицом... Но проблемы дерматологического характера тут не самые серьезные - главный герой и тезка режиссера определенно не молодой романтик, он открывает спектакль "синхробуффонадой" под болтовню старого телевизора, а прежде чем в финале уйти в шкаф стреляться, жарит под гитару "Осень" Шевчука и "Милая моя, солнышко лесное" с таким остервенением, что не по себе становится. Как и в предыдущих, самых удачных спектаклях Богомолова, в частности, в "Wonderland-80", успех коего вынуждены были признать и самые непримиримые критики режиссера, Костя работает с поздесоветской фактурой. Обстановка, в которой обитают персонажи его "Чайки" (художник Лариса Ломакина) - серые, с потеками, стены, забранное решеткой окно, перевернутая поначалу мебель, заляпанные люминисцентные лампы - походит не то на провинциальный дом культуры, не то на красный уголок, во всяком случае, помещение нежилое, казенное, что сразу вызывает ассоциации с европейскими версиями чеховских пьес, в частности, с венгерским (другой вариант той же постановки - финский) "Ивановым" Тамаша Ашера. Но в то же время там, где Ашер ставит и пытается решать те или иные вопросы всерьез, Богомолов постоянно уходит в подчеркнутую театральность, в гротеск, иной раз и в клоунаду, оставаясь, вопреки сложившемусся стереотипу, в рамках текста пьесы (то есть, конечно, что-то купируется, в частности, сцена чтения Мопассана во втором акте, что-то редактируется, например, касательно возраста героев - Табаков не говорит, сколько лет Дорну, он говорит абстрактно "много-много лет", слегка ломается синтаксис чеховских реплик - но по сегодняшним понятиям это мелочи). Задняя стена помещения, где разыгрывается эта "Чайка", опускается и поднимается в первом действии, а во втором постоянно ходит ходуном, раскачивается. Тригорин, собираясь удить рыбу, снимает носки, забираясь на антикварный письменный стол, и свесив босые ноги, как бы пробует на ощупь воду. Телевизор, электрический утюг, пылесос - все соответствует по времени разговорам о космонавте Юрие Гагарине, доносящимся из развернутого "изнанкой" к зрительному залу "ящика", но Медведенко слушает в наушниках записанный на аудиокассету курс французского языка, а в начале третьего чеховского акта по случаю проводов Аркадины и Тригорина устраивается попойка, и персонажи пляшут под "Пусть тебе приснится Пальма де Майорка" (причем в самом свежем, авторском исполнении), переходящую в момент, когда Сорин выволакивает на танец зрительницу из зала, в "Розовый вечер". Все они - такие же обитатели советского Wonderland'а, как и персонажи Довлатова, помещенные в обстоятельства, описанные Льюисом Кэроллом - время обиделось на них. В связи с чем в спектакле обнаруживается масса занятных мелких деталей, на которых зрелище и держится - его интересно смотреть, оно по большей части увлекает, а порой и не на шутку трогает. Но чем больше я думаю о спектакле после того, как он закончился, тем меньше он мне нравится. Недоброжелательные критики часто обвиняют постановки Богомолова в том, что они "головные", "назывные", что обозначенная в них идея не развивается на протяжении действия - боюсь, "Чайка" даст им благодатный материал для подобных упреков. Если "Чайка" Бутусова - спектакль о театре и только о театре, который поглощает, вбирает в себя все остальные формы и способы бытия, то "Чайка" Богомолова - спектакль обо всем сразу: и о театре, и о жизни, и о прошлом, и о настоящем, и о конкретных людях, и о стране, и о человечестве - но обо всем по отдельности. И для разговора "обо всем" ему оказывается достаточно первых трех чеховских актов - и до антракта спектакль смотрится хорошо. Последнее действие мне показалось в этой конструкции просто лишним, как будто его режиссировали и теперь доигрывают по инерции, чтобы как-то развязаться с пьесой. Тригорин привозит журнал со своими и треплевскими сочинениями - тот оказывается детской книжкой-раскладушкой; Нина заявляется с косой, как опереточная смерть, - все это до некоторой степени забавно, но ни к чему не привязано; далее Нина снимает трусы и ложится на стол, раздвигая ноги, а перед этим нюхает порошок - но нынче кто не нюхает, а дядя Ваня и вовсе колется (у Туминаса), Аркадина с Тригориным продолжают целоваться, как начали в первом акте, хотя после их дуэтной сцены в третьем, где Аркадина уже исцеловала его всего, можно попридержать коней - там она это делала, чтобы увезти Тригорина от Нины, а теперь то зачем, неужели столь сильна ее страсть? Да что-то не производит героиня Зудиной впечатление страстной женщины - самовлюбленная ломака-кривляка и только. Не знаю, что и думать. Если все-таки со временем Треплева сыграет Сиротин - пойду, конечно, еще раз смотреть, может, и актерский ансамбль к тому времени сложится, и режиссерская концепция проявится более отчетливо.
Кука: Из поста Administrator: отзыв одного из зрителей "Чайки": грандиозный выход Шамраева-Большова Хочется вот обратиться к этому зрителю : актеров путать не надо а внимательнее програмку читать
Lotta: В ЖЖ Льва Семёркина отзыв на богомоловскую "Чайку" в Табакерке. От сопоставления не удержался и он: Постановка Богомолова выглядит абсолютным антиподом бутусовской «Чайке». В «Сатириконе» - свободный полет чайки над колдовским озером, а здесь – бледная моль мечется по запертой комнате. Но эта параллель случайна (случайно две премьеры встали рядом). А у меня вчера были свои сопоставления. Увидела в зале на "Чайке" Смолякова - вспомнился "Иванов" в МХТ и то, как мы боялись, что "Чайка" повторит его судьбу и будет играться недолго. Увидела Калягина - вспомнилась премьера ефремовской "Чайки" в олимпийское лето 1980. С тех пор в этом спектакле несколько поколений актёров сменилось, но ТОГДА Калягин был Тригориным. Филифьонка, помнишь? Administrator/Ирината: А я к фразе Семёркина добавлю видеокартинку: репортаж с премьеры Табакерки-МХТ на Телеканале Культура. ЗДЕСЬ.
Ирината: Чайка. 3.06.2011 «Таланта у меня нет! Таланта нет и... и много самолюбия! Вот!» (с) А.П.Чехов. Скучная история Да-да. Таланта у меня нет. Оттого, активно графоманствуя на театральные темы, даже не представляю, как и что могу написать про эту сатириконовский постановку. В ней, знаете ли, слишком много всего. При этом лёгкое, проходное отсутствует напрочь, а «ах, как хорошо» постоянно перетекает в «Господи, как гениально!» Рано или поздно попытаюсь притормозить на отдельных эпизодах, вычленить их из постановки… и уж как-то проверить алгеброй гармонию. Пока делать это не можется и не хочется. Спектакль ткётся единым узором, столь прекрасным, что слёзы наворачиваются даже не от чего-то определенного… а просто сметает самум впечатлений и восторгов. Утолив первый голод, чуть насмотревшись, уже ждешь определенных сцен, фраз, движений, интонаций… Меньше ожидаемого не получаешь никогда. Больше – регулярно. В зал вошла на последней сцене 1 действия (так получилось!), смотрела издалека – и в первый раз увидела полностью этот сумасшедшее-обворожительный общий танец, это буйство и вдохновение, почувствовала вкус ОБЩЕГО блюда, заваренного режиссером… Ибо – да простят меня другие актеры! – до этого я всегда смотрела только на невозможно прекрасного Бутусова. …Я всё более безразмерно влюбляюсь в этого потрясающего человека. В того, кто подарил мне когда-то радость жизни в прекрасном ожидании следующего Макбетта… и светлую горечь расставания с этим спектаклем-судьбой… И снова прекрасное ожидание чего-то неведомого, потрясающего, что обязательно БУДЕТ: не сегодня, так завтра, не завтра, так… Ну, кто бы мог подумать: оказывается, всё последнее время я ждала именно вдохновенного полёта над колдовским озером Сатирикона – этой самой Чайки… Бутусов невероятно красив – ибо светится тем самым фантастическим, божественным светом, который случается только в самые сокровенные мгновения… да и то не у всех. А еще он… в общем, он даже немного странно для гения… он человечен. А оттого многомерен: вот он там, на немыслимой высоте таланта – ведь это потрясающее неистовство на сцене придумал именно он… …И именно он – этот голубоглазый мужчина с тоненькими усиками над губой – принес и подал со сцены чашку чая – когда он был необходим… Именно он – одним только коротеньким ЧТО? – заставил вчера уползти прочь змей ГРОМКОЙ зависти (типа того: если не можешь чего-то подобного сделать сам – надо по возможности испортить сделанное другими). И – АХ! – каким тихим… каким НЕВОЗМОЖНЫМ было вчера последнее действие!..
Administrator: ОКОЛО (сайт об искусстве) Чайка. Послесловие Антон Чехов. «Чайка». Режиссёр Юрий Бутусов. Театр Сатирикон им. Аркадия Райкина. Натюрморт – «мёртвая натура», не слишком удачное французское выражение. По-немецки этот жанр называется «Stilleben» – «тихая жизнь». Так бы я обозначил первые сцены «Чайки» Бутусова. Завязка идёт в ленивом ритме картавой музыки. Завязка – не только «Чайки», но и неведомой какой-то истории, которая должна случиться в искусстве вообще. Ритм – подходит для неспешных импровизированных монологов о новых формах. Верёвочные качели, на них сухопарый Константин Треплев, взрослый, остро чувствующий. Тимофей Трибунцев ушёл далеко вперёд от банального амбициозного подростка. С его Треплевым вышло бы недурное интервью – уверен, что задумка Константина Гавриловича предельно внятная. Он вовсе не высокопарный болтун, руки у него рабочие (это качество подсказывает весь его облик – синяя клетчатая рубаха на двух пуговицах, большие очки на носу). Кажется, крохотную игровую площадку он сам и обустроил. Его пространство – полное художественного мусора, но по большей части белое, как мастерская живописца. Он сильно перерос своё положение в семье. На ум приходит царь Павел Петрович, который тоже успел постареть, поистрепаться, пока свет вертелся вокруг его матушки. «Русский Гамлет»: «Пока травка подрастёт, лошадка с голоду умрёт». Сам же Чехов прописал в пьесе пару шекспировских строк. В каком-то смысле «Чайка» отчасти – нарезка спектаклей-короткометражек. О каждом персонаже «мелькнул сюжет». Для небольшого рассказа. Если изымать из беседы слова партнёров, выходит, что и Сорин, и Дорн, и даже Шамраев непрерывно сообщают свою драму, отчего-то недоступную ни для окружающих, ни, как правило, для читателей. Сорин сопротивляется, можно сказать, как биологическое существо – непроизвольно. Сопротивляется своей второплановости в жизни Сорин-человек; пытается преодолеть её в пьесе «Чайка» Сорин-персонаж. В помощь последнему режиссёр обнажает чёткое, стройное направление его реплик, концентрируя их в очередном монологе. Его моноспектакль сыгран, словно на передвижных подмостках – он громоздится бестолковой инсталляцией на маленькой тележке. В руке зонт с нахлобученной бутылкой минералки – «дождь». Белёсая фигура в пижаме, безволосая «античная» голова – душа старика, ничтожность в поэтической форме, без морщин, сального свитера и храпенья за столом. Это неудачник без возраста, вдруг обнаруживший себя в загоне старости. Мягкий тенор Владимира Большова не хрипит, не шепелявит, дряхлые лета – лишь внешнее обстоятельство. Его непримиримое удивление – оттого, что он вдруг стал зависим от старости, будучи по сути таким же, как окружающие. В иные минуты Сорин – едва ли не Фирс, только уж совсем раболепствующий перед молодыми «хозяевами жизни» и сделавшийся им нянькой окончательно. «Я позову!» – с готовностью восклицает он, счастливый от возможности сделать приятное. Но порой, как мы помним, он не выдерживает колкостей Дорна, которому в разговоре с Сориным то и дело приходит охота разыграть отважного циника. «Я курю сигары, пью херес и всё!» – констатирует действительный статский советник и скрепляет утвердительное окончание «всё» комически-недвижной позой – широко расставляет руки, сжав в зубах сигару. А подле него рыдает молча безымянная девушка, которую секунду назад Сорин молодецки чмокнул в губы, доказывая своё жизнелюбие в 60 лет. «It's not too late…» («Ещё не поздно») – как мантру, повторяет из динамиков святую неправду Ти-Боун Бёрнэт. Дорн «каким был, таким и остался». Денди, плейбой, чёрный и гибкий, даже седой вихор ему идёт. Его драма, в тон его блестящему облику, изысканно-светская. Дорн грезит о райской жизни кумира-творца. «Люди! Львы! Орлы!» или «Tombe la neige…» – не в этом суть, доктор готов покорять публику любыми словами. Главное, чтобы крутился вихрь цветов и бутафорского снега (то чёрного, то белого). Дорн Артёма Оспова, в общем-то, слабак. Быть мужчиной всерьёз с Полиной Андреевной он не умеет – растерян и бессловесен. А в шутку – пожалуйста. Шамраев – верблюд, истеричный клоун, дерущий глотку. Солдатская шинель (поручик в отставке) на голое тело. Красное лицо скорчено в гримасу. Что он вопит? Пресные анекдоты о «допотопных» артистах. Приходилось как-то слушать суждения военного человека о театре – точь-в-точь Шамраев. «Поход в театр» всей семьёй сводился у него к дрессировке сына, ждавшего антракта с буфетом. Кому в околотеатральной тусовке нравится слушать воспоминания человека со стороны о сером, второсортном искусстве? Шамраев – ветошь, не более чем. Попытки развлечь домашних фокусами у него проваливаются, его болтовня утомила чрезвычайно – наскучившего дурашливого деда побивают камнями, то бишь забрасывают яблоками, как никудышного комедианта. Периферия пьесы объяснена и проработана блестяще, тем жальче, что из четырёх очевидно ключевых фигур лишь в двух случаях есть попадание. Аркадина и Тригорин достаточно пресны: первая – при всём внешнем диапазоне от гламурной тётки (чёрная губная помада) до бессильной женщины, сознающей, как время её обесценивает; второй – несмотря на неожиданную сухость книжника (на носу кровавый след от пенсне), от которой он тщетно пытается спастись. «Младшие» герои, Треплев и Нина, напротив, удались совершенно или почти совершенно. Солидный возраст Тимофея Трибунцева на руку режиссёру, которому нужна история засидевшегося в сынках взрослого дядьки. Агриппину Стеклову так вовсе легко вообразить и девочкой, и старухой – опять полезное качество, потому как история Заречной есть, очевидно, история взросления. Эту историю она играет мало того, что метко и честно, так ещё и в нескольких вариантах (но об этом позже). Порой, впрочем, ей навязывают «лобовую», скучную мизансцену с подтекстом «хочу быть звездой» (придумайте сами, как это может выглядеть, долго сочинять не нужно) – с Дорном выходит остроумно, с Ниной слишком уж просто. В тысячу раз дороже её живое смущение при вступлении в роль «восходящей звезды». У неё в «Люди, львы, орлы…» – нежность к Треплеву-человеку, благоговение перед Треплевым-художником вместе с непониманием его, страх авторитетов и в то же время доверие, надежда на участие. Она набирает темп, градус поднимается настолько, чтобы перекинуться на Треплева. В истерике тот «сжигает» свою мастерскую (в динамиках рёв пламени), по-скоморошьи танцуя «на головнях» и размахивая рубахой. Известное дело, все нервны. Кстати – вы, конечно, припоминаете, что сказал доктор вслед за этими словами. Так вот, за краснобайство беднягу окатили водой из-за кулис. Вода, само собой, из колдовского озера. Мол, комедия, друг, не выпендривайтесь. Дорн принял этот удар с невозмутимой усмешкой. Второе отделение (их, на горе нетерпеливым зрителям, целых четыре) связать с натюрмортом, или, если угодно, со Slilleben и вовсе легче лёгкого, только уже не в метафорическом смысле (творческая ленца, «тихая жизнь» улетучилась), а в самом прямом. Пирамиды яблок, венки, букеты – художественный микрокосм Треплева сменила барочная роскошь. Обычно её считают травестированной смертью. «Где стол был яств…» Музыка застала трапезу врасплох: общий поворот головы связал всех воедино почти так, как мягкий жёлтый свет Исмагилова – этих же (или почти этих) чеховских героев вокруг стола на веранде в «Записных книжках» Женовача. После смерти все попадут в одну витрину. Наш герой, Треплев, тут же, поодаль, как Иуда на Тайной вечере – до тех пор, пока Медведенко, которому уже нечего терять, не выкинет его за шиворот вон, только за то, что Маша восторгается им так неприкрыто. Вернётся он во втором действии лишь однажды – в пятнах лиловой чаячьей крови с ног до головы, куском мороженого мяса среди горячих летних красок. Притащит труп птицы в грязном полиэтилене, как будто взял его из кладовки. Или из морга. Насколько сильным и широким был Треплев, когда мы видели его впервые, настолько он уничтожен, практически мёртв ещё долгие три с половиной акта. Спустя четверть часа его выстрел оборвёт изливание желчи беллетристом. И не раз, и не два – Бутусов повторит на разные лады последнюю реплику Тригорина, пальбу Треплева и слова паникующей матери «Мы остаёмся». Аркадина сменяет маски животного ужаса, одна страшней другой – предстаёт то выбеленным трупом сына, то обезображенным инвалидом в кресле-каталке… В последний момент в действие вторгнется сам Бутусов, с перевязанной, как у Константина, головой (уже во второй раз – в первом отделении он уничтожал вместе с Треплевым его театр). Посреди своего собственного сочинения режиссёр отпускает такое, что мы, зрители, сами порой выкинуть не прочь. Поддаться, например, драматическому ритму и станцевать прямо на подмостках, пока рушатся чьи-то жизни. А вы никогда не отбиваете такт ногой, сидя в кресле? От заморозков третьего действия (выросшие ниоткуда высоченные белые стены, душ, голова Треплева, обмотанная верёвкой, безбрежные рыжие волосы тихо торжествующей Стекловой-Нины, текущие сквозь её пальцы) перескочим к бездушному четвёртому. Сорин катается в инвалидной коляске, помечая на глобусе земли, где он уже никогда не будет («человек, который хотел»). Мужчины молча раскланиваются, приподнимая шляпы. Стучит печатная машинка – «Константин Гаврилович работает». Сначала всё происходящее – как тиканье метронома, затем его разрушительная сила выказывает себя открыто. Карты в руках игроков летают, будто подхваченные ледяным вихрем. Сильная деталь: нелюбимый муж Медведенко, ранее даже не скрывавший презрения к сопернику Треплеву, после ссоры с женой недолго и крепко стискивает его рукой. Не бьёт – обнимает. Тот же просыпается лишь тогда, когда слышит шаги Заречной. Она придёт не однажды – пять раз в пяти ипостасях (дважды её играет Стеклова, по одному разу – Марьяна Спивак, Лика Нифонтова и Марина Дровосекова). Не все они равноправны: некоторые трактовки режиссёр честно признаёт идиотизмом (когда, например, в итоге Нина сама застрелила Треплева), другие – примитивной «чернухой» (она пьяна, донельзя опустилась, ходит вразвалку и тем самым заставляет Константина покончить с собой). Самое верное и тонкое прочтение, он, конечно, оставляет на потом. Расступаются стены, театр раздет. Нина-Стеклова терпит поражение со святой улыбкой. Она ни за что не станет рвать на себе волосы, разве что ностальгировать по тем временам, когда была глупой девочкой, играла в глупой пьесе. И правда, в глупой пьесе – словно подхватывает Треплев. Обоим смешны претензии на искусство: разыгрывая самих себя, они хором декламируют: «Львы! Орлы! Ку-ро-патки!». Заречная удаляется, взвалив на плечи железную кровать Константина – примирившись со своим бременем. Треплев, опустошённый, тихо связывает вместе канаты-качели. Запутавшись в них, замирает в позе летящей чайки. Тело обвисает. Сцена совершенно гола. Дорн, без грима, не наряженный, просто-просто говорит в зал свою последнюю реплику. Тем временем ещё одна Заречная (Марина Дровосекова, не произносящая ни слова) вцепляется в качели, как Катерина Ивановна из «Преступления» – в вертлявую висячую лестницу, опрокинув голову и всё тело назад. Она подметает пол волосами. Последняя чайка вбирает всех предыдущих; она – и замученная бессонницей и голодом бездомная девочка, и жадная до заработков артисточка елецкого балагана, и смиренная, повзрослевшая женщина одновременно. Заречная на качелях – безотказный маятник «грубой жизни». От вереницы монологов-аттракционов, персонажей-инсталляций, направленных в себя, действие продвинулось до общей крайней черты. Все жизни, все жизни, все жизни, свершив свой печальный круг, пришли к одной точке, слились в единой обречённой, горькой душе. Сбылась выдумка Треплева. Кто-то погиб, кто-то остался терпеть, разделить боль со всеми. Боль причиняют взросление и старение. Каждый следующий десяток обламывает по новой. На «Чайку» шёл с наивной надеждой: почему бы, мол, не случиться тому, чтобы следующая театральная эпоха началась с той же пьесы Чехова? Теперь, если придумывать красивые схемы, правильнее будет поставить спектакли МХТ и Сатирикона на рубежи театрального XX века. Предисловие – и послесловие. То, что делает Бутусов – рентген пьесы. «Вот тебе и театр» – анатомический. Он боится (не без оснований), что мы не различим всех оттенков вкуса, если поднести нам просто суп. Мясо, морковка, лук – всё готовится в разных кастрюлях. Альтернативные прочтения, отдельные персонажи, выхваченные из потока – режиссёр демонстрирует, как сделан материал, сто с лишним лет питавший сценическое искусство. Теперь не стыдно взяться и за новые формы. Антон Хитров
Lotta: "Без театра нельзя!" Из зрительских откликов, критических статей и многократного смотрения постепенно рождается понимание главного смысла "Чайки", перекрывающего все остальные: и новый взгляд на Чехова, и оригинальность в трактовке образов, и даже незамутнённое ощущение ПРЕКРАСНОГО, которое так радует публику. Многие отмечают небывалое единение актёров и зала (конечно, не всего, но бОльшей его части), приводящее к тому, что зрители рекомендуют "Чайку" знакомым как СВОЙ спектакль, переживают, понравится ли, гордятся успехом так, будто сами причастны к его рождению. Это ощущение ПРИЧАСТНОСТИ само по себе представляет особую ценность для прирождённых театралов, как опытных, так и новичков, однако всё тут сложнее. "Чайка" вскрывает, делает очевидным то, что происходит (или должно происходить) на каждом настоящем спектакле: режиссёр, актёры, гримёры, помрежи... композитор... зрители... и те, кого нельзя было видеть глазом, - словом, участники действа - ВСЕ ВМЕСТЕ совершают это таинство, обряд, камлание (называйте как угодно). У каждого здесь определённая задача, и каждый СЛУЖИТ. Сцена на "Чайке" выдвинута вперёд, снят первый ряд, и дело не только в лишних метрах, необходимых режиссёру. Водораздел между зрителями и актёрами оказывается условным, на сидящих в первом ряду летят брызги воды, театральный снег, яблоки и цветы. Но главное - они видят, насколько серьёзно (при всей игровой природе происходящего) то, что делают актёры. Актёр и его герой вроде бы отличны друг от друга, но разделить их уже не получается. Мы видим их слёзы и пот, свежие ссадины от неосторожных падений, старые синяки. Искусственное и подлинное сосуществуют в полной гармонии - как настоящие яблоки рядом с муляжами. Бутусов смотрит свой спектакль из зала, потом выбегает на сцену - и вот он уже среди НИХ! Но и мы видим воочию и в работе главного участника этого обряда. Из зала же смотрит СВОЙ спектакль Треплев, оттуда он кричит отчаянно: "Мама!!" А в это время зрители в зале и зрители на сцене почти сроднились и практически одинаково реагируют на монолог Нины. Смешок Тригорина и его слова "Я ничего не понял" кажутся импровизацией. В самой манере игры в "Чайке" соседствуют рядом вызывающая театральность и натурализм. Предельно гротесковый Шамраев-Кузнецов выдаёт максимум актёрского физиологизма, Тригорин подчёркнуто эффектно падает на стол - и ударяется спиной и затылком так, что делается страшно. Чувство партнёрства - поразительное: герои обнимают или отталкивают друг друга, доходит дело до потасовок, всё, конечно, отрепетировано, но - по-настоящему и потому всякий раз немного по-другому. Когда-то я писала о бутусовском "Иванове", что в нём режиссёр создал актёрам невыносимые условия. Сцена была завалена ветками, сучковатыми деревяшками - тут не до игры, не поломать бы руки-ноги. Вот если бы ему УДАЛОСЬ заставить их играть при всём при этом - вышел бы шедевр... но это невозможно (так думала я). Оказалось - возможно. Сатириконовская сцена завалена не корягами, но яблоками, жёсткими пластиковыми бокалами, залита водой так, что скользят ноги... от микрофонов по полу тянутся провода. Конечно, при том накале чувств, который царит в спектакле, трудно за всем уследить. Они и не следят. То есть стараются, но все эти опасности - такая мелочь, если главное - игра. Их спасает только высочайший профессионализм, но у зрителей временами сердце замирает от ужаса. Они спотыкаются, падают, помогают друг другу встать, им больно. Но игра продолжается, тут не до боли. Помимо актёров, на сцене появляются и некоторые из числа тех, "кого нельзя было видеть глазом" - меняют декорации, подают воду, приносят и убирают реквизит. И тут опять же становится очевидным всеобщее единение. Мы видим всех в работе, но ещё и актёры подменяют тех, кто помогает им, а сам Треплев-Трибунцев рисует декорации. Это обосновано сюжетом пьесы и её НАДсюжетом, по которому Треплев оказывается режиссёром спектакля, а другие герои в нём играют. Уже на поклонах на сцене появляются не только актёры, но и остальные участники действа - и актёры им кланяются и аплодируют. А потом актёры подходят к краю сцены - практически туда, где должен был быть первый ряд, - и аплодируют публике. И дело тут не в обычной благодарности (типа "спасибо, что провели с нами этот вечер"), а в признании и констатации того факта, что мы ВСЕ ВМЕСТЕ совершили нечто очень важное и нужное. О серьёзности происходящего на сцене говорят и два креста: один - простой и строгий, другой - с разноцветными лампочками. Но оба - настоящие, оба - рядом, и они друг другу не противопоставлены. Собственно, каждый из нас несёт свой крест по жизни, но на те несколько часов, которые мы проводим в зале, оказывается возможной одна МИРОВАЯ ДУША, включающая в себя нас всех. ВСЕМ - спасибо!
Lotta: В дополнение к предыдущему посту. Большинство согласится с тем, что искусство - это способ отправления КУЛЬТА, потому и лексика соответствующая (служение), и фраза есть всем известная: искусство требует жертв. В театре это служение происходит самом понятным, прямым способом, вызывающим ассоциации с религиозными обрядами. Однако понимание этого способа разное у разных режиссёров. Кажется, Васильев когда-то сказал, что ему зрители вообще не нужны, но коли пришли - смотрите уж. В том смысле, что разговор с Богом он ведёт напрямую. По этому поводу остроумно прошёлся Райкин, для которого зрители очень важны: этот РАЗГОВОР осуществляется через них, через их сердца, потому необходимо максимальное воздействие на них и взаимодействие творцов спектакля и публики. Поэтому, должно быть, у Бутусова всё получилось именно с сатириконовскими актёрами: его подход в этом смысле ближе всего к райкинскому. Только он идёт ещё дальше: речь уже о СОВМЕСТНОМ служении, в которое зрители включены не как передаточное звено, а как равноправные участники, имеющие свою задачу, свою РОЛЬ. И ЮБ прав - это стало ясно именно на Чайке. Она действительно вскрывает и показывает суть каждого настоящего спектакля, потому что и у любого режиссёра-экспериментатора (если он настоящий), в театре происходит всё именно так... "хоть он о том не знает". Самый "ближайший" к Чайке спектакль - это "Лир". Он не ПРО ЭТО, но сам подход виден уже там. Та же сцена, в которую упираются колени зрителей первого ряда, "живая" вода, смесь условности и натурализма, всяческая тактильность, заставляющая зрителей воспринимать происходящее почти на физиологическом уровне. И главное - максимальное сопереживание, которое и вызывает всеобщий катарсис. "Чайка" же именно ПРО ЭТО.
Administrator: От зрителя "Чайка", реж. Ю. Бутусов, Сатирион Тот редкий случай, когда разъяв пьесу на атомы, взорвав и перевернув, в итоге получили ту самую, "Чайку", которую, собствено, и должно получить. О Театре, о том, что все до единого персонажи больны этим театром, точнее актрестовм, и просто не в состоянии в простоте слова сказать, играют все время, друг перед другом, перед самими собой. Играют даже чужие роли, "примеряют" на себя. Так, финальную встречу Треплева с Ниной проигрывают поочередно Тригорин-Нина, Медведенко-Маша, Дорн-Полина Андреевна, - все, в характере своих собственных персонажей. Визуальное буйство красок, клоунские репризы, бесконечные повторы, примеривание разных жанров, - как-будто смотришь все виденные ранее версии "Чаек" и других пьес, и не только Чехова, есть просто таки прямые цитаты, но при этом все удивительно свежо. Никогда я не слышала таких интонаций в этой пьесе. Сам Бутусов под конец каждого акта(коих четыре, рзделенных тремя антрактами) выскакивает на сцену, и то, изображая огонь, пожирающий треплевский театр, рвет декорации, то пишет на них баллончиком слово "УЖО", то в лучших традициях репертов, читает монолог Треплева(про жизнь Нины между 3 и 4 актами) в микрофон, то к нему обращается Маша, как к Тригорину (вот вам сюжет, можете воспользоваться). Актерские работы - это что-то с чем-то.И индивидуально, и ансамблем. Феерверк с таким градусом, что прям вах))Великолепные Нина(Агриппина Стеклова) и Треплев(Тимофей Трибунцев), шикарная Маша (Марьяна Спивак) и другая Маша (Марина Дровосекова), Артем Осипов - Дорн - вообще лучший, на мой вкус, томно-эротичная Полина Андреевна (Лика Нифонтова) -периодически выполняет еще и функции Аркадиной, для усиления, так сказать, эффекта. Сама Аркадина - Полина Райкина - не страеющая прима, а такая деятельная бой-баба, очень здорово. Весь день вспоминаются какие-то эпизоды, коим нет числа в сатириконовской "Чайке", и прям хочется повторить. Т.к. удовольствие -огромаднейшее, и в процессе просмотра, и послевкусие.
Administrator: От зрителя "Чайка", Сатирикон - вне оценок Можно ли оценить этот поток чувств и мыслей режиссера, изливающийся абсолютно свободно и, в то же время, в предельно точную конструкцию, где даже некоторые недостатки занимают четко определенное место. У зрителя есть лишь два пути: либо оказаться в этом потоке и нестись в нем по всему извилистому пути и растворясь без остатка, либо встать поперек и отгородиться стеной от той волны боли и счастья, которая захлестывает сцену "Сатирикона".
Administrator: От зрителя (в добавление к предыдущему посту). Странствия по театру - "Чайка" Ю.Бутусова Три момента поражают меня. Первое - удивительная и бесстрашная свобода, с которой сделан спектакль. Без всякой оглядки на критиков (некоторые из которых уже излили свой яд), не боясь никаких сравнений с собой или другими, не считаясь ни с чем. Все достоинства и недостатки Ю.Н. здесь многократно усилены и сплавлены в нечто совершенно неразъемное, в чем уже теряется различение на плюс и минус, все равно необходимо, и все только в единственно возможном месте точно рассчитанной и твердой рукой сделанной конструкции. Второе - свежесть и неподдельность чувств, свежесть и непосредственность слов, знакомых каждому. Кажется, что слова написаны только вчера, и чувства, питавшие их еще не забыты никем из героев. Из пьес Чехова больше всего я люблю две - "Дядю Ваню" за гармонию, "Чайку" за любовь. Не пять, а пять тысяч пудов любви обрушивает Ю.Н. на зрителей, и устоять, наверно, можно, только если отдаешь свою любовь взамен. Третье - степень актерской самоотдачи. Пожалуй, впервые в спектакле "Сатирикона" не могу выделить никого - поражают воображение все. И если для Бутусова этот спектакль - личное высказываие, то какими способами, какими словами сумел он увлечь в это безумное путешествие актеров. Эксцентричность физического существование не противоречит, а еще сильнее подчеркивает подлинность чувств, и чем гротескнее внешний вид сцены, тем сильнее отвечает что-то в моем сердце открытому и яростному страданию героя. "Чайка" кажется окончанием какого-то этапа жизни режиссера, как будто все, что копилось и множилось в его душе в этот сложный и разный московский период - и удачи, и неудачи, непонимание и обожание, поиск своей команды и обиды на тех, кто отворачивается - все вылилось одним сплошным потоком. Теперь - ему придется начинать что-то новое. Каждый следующий спектакль, сделанный в привычной "бутусовской" стилистике будет сравниваться с "Чайкой", и каждый - неизбежно!! - будет ей проигрывать. Каким будет его следующий шаг?...
полная версия страницы