Форум » Архив форума » Статьи и интервью. ЧАСТЬ 2. » Ответить
Статьи и интервью. ЧАСТЬ 2.
Administrator: Статьи и интервью. ЧАСТЬ 1 http://suhanov.borda.ru/?1-1-0-00000008-000-0-0-1201763226 Завожу ЧАСТЬ 2 еще одной популярной на форуме темы: Статьи и интервью. Надеюсь на вашу активную помощь в ее заполнении! Заранее - СПАСИБО!
Ответов - 51, стр:
1 2 3 All
yanka: В апрельском номере журнала "Вечерний клуб" ожидается большое интервью с Тимофеем Трибунцевым!
Sberik: В апрельском Культпоходе большое интервью с Гранечкой пока фото:
Ирината: Вот как хотите... но для меня Федор Добронравов был и навсегда останется именно артистом САТИРИКОНА. Интервью - здесь. Федор Добронравов «Где труд? Где борьба?» Анастасия ТОМСКАЯ Переиграв практически весь репертуар «Сатирикона», Федор Добронравов ушел из труппы, но вольным стрелком побыл недолго: был приглашен в Театр сатиры, где и играет уже несколько лет. Параллельно успевает сниматься. Впрочем, сейчас Добронравов отдает все силы театру, ведь на выпуске «Хозяйка гостиницы» Гольдони в постановке Ольги Субботиной, где Федор играет главную мужскую роль – Кавалера Р. Кажется, что в эпоху сериалов и антреприз невозможно встретить артиста, сохранившего понятия об актерской чести, но Добронравов именно такой. И неудивительно, что оба его сына – Иван и Виктор – пошли по его стопам, став артистами. – Вы уже играли «Хозяйку гостиницы» в «Сатириконе» у Райкина. Теперь ощущения другие? – Это был совсем другой спектакль, пять лет мы его играли, мне очень он нравился. И теперь сложно, конечно – интонации другие, другая идея. Если там была чистая комедия, то здесь мы сделали Гольдони более драматическим. Гром прогремел среди ясного неба: Мирандолина жила-жила нормально, относилась к мужчинам весело, фривольно, а потом встретила человека, который груб и неуважителен к женщине, но она вдруг выделила его из толпы, всех ухажеров прогнала, серьезно в эту ситуацию встряла. Пьеса Гольдони замечательная, конечно. – Вы любите классическую драматургию? – Да, она мне близка. Я люблю гротеск, люблю характерные роли, веселые. Были, конечно, разные роли – был и Шекспир, но был и Мольер. Любил «Мнимого больного» в «Сатириконе». – Уходя из «Сатирикона», вы думали, что опять придете к репертуарному театру? – Нет. Я не умею показываться и кастинги проходить. Мне просто позвонил Ширвиндт и предложил идти в труппу. Я еще сказал тогда – «Может быть, на разовые»? Он говорит – «В таком случае мне надо театр закрыть, если все будут на контрактах». – Но тем не менее на съемки вас отпускают без проблем? – Проблемы всегда будут. Как выходить из них – это вопрос. В Театре сатиры к работе в кино лояльно относятся, прекрасно все понимают. – Не могу не вспомнить вашу недавнюю работу с Сергеем Урсуляком в «Ликвидации». Это кино, которое продолжило историю вашего сотрудничества. – Я Сережку знал еще тогда, когда он работал артистом «Сатирикона» – к тому времени, как я приехал в Москву, он уже был в худсовете, играл в лучших спектаклях. А потом он стал снимать кино и звал меня на роли, где я мог быть полезен. Началось все с «Русского регтайма», потом были «Дачники» («Летние люди»), «Сочинение ко дню Победы». С ним работать настоящее счастье! На съемках «Ликвидации» я тридцать два раза летал туда и обратно. Поначалу у нас были планы снять натуру в Одессе, а кабинеты в Москве, но не сложилось. Уже начался сезон в театре, и я жил так: играл спектакль, садился в самолет, летел в Киев (Одесса не принимала из-за туманов), в Киеве прыгал в машину, которая везла меня шесть часов до Одессы, снимался в нужных сценах, и меня везли обратно в Киев, из Киева я летел в Москву, где играл спектакль, а потом опять ехал в аэропорт. Иногда я приезжал в Одессу ради пятнадцати минут крупного плана. Так что, искупаться в море мне удалось один раз за весь съемочный период, который длился семь месяцев. Но Урсуляк умеет сделать так, что артисту комфортно: к нам приезжали разные актеры и через пять минут работы на площадке говорили: «Как у вас хорошо…» Он умеет разрешить или запретить то, что считает ненужным, не обижая артиста. Урсуляк умеет сделать так, что мне потом кажется – это я придумал. – Каков процент удачи должен быть в жизни хорошего актера? – Удача всегда всем дается с довольно точно прогнозируемой периодичностью, и надо к этой удаче быть готовым. Фортуна крутится, как любая планета во Вселенной – и вот когда она к тебе лицом, а ты не готов к этому, она проворачивается и нужно ждать следующего витка. – Вы хотели, чтоб ваши сыновья шли по вашим стопам? – Честно говоря, нет. Мы с женой так помытарились: общежития, съемные квартиры, неотапливаемые флигеля, работа дворником, чтоб детей взяли в детский сад, ведь иначе без прописки никак. Приехали в Москву – Иришка (жена) работала судомойкой, чтоб детей взяли в школу. Потом узнали, что у нее высшее образование и перевели в воспитатели. В общем, нам было сложно. И сказать детям «Идите туда!» было бы нехорошо. Я пытался отговаривать, убеждал, что есть масса других хороших профессий. Витюшка мог замечательно бы заниматься музыкой или языками – он великолепно знает английский. Через неделю пребывания в Америке он так копирует акцент, что американцы не верят, что он русский. – С Иваном вы снимались в сериале «Кадетство»… – Мы не пересекались с ним в кадре. Конечно, пытался давать советы, но у нас с ним профессиональные отношения завязались гораздо раньше – со времен сатириконовского спектакля «Слуги и снег». Он жутко обижался, плакал, когда я ему, девятилетнему, ставил тройку с минусом. И в следующий раз он старательно исправлял ошибки. Потом я уже ездил к нему на съемки «Возвращения»… – Как вы относитесь к современной драматургии? – Хорошо. Если это хорошая вещь, если это не безвкусно. – У вас есть критерии отбора? – У меня два раза в жизни были столкновения, когда Фоменко ставил «Великолепного рогоносца» Кромелинка. Я тогда прочел пьесу и ужаснулся: там есть вещи, которые я не принимаю. Но обаяние и профессионализм Петра Наумовича, который сказал «Ребята, ничего страшного у нас не будет!», победили. Спектакль оказался великолепным. А сейчас попадаются такие пьесы… Я не могу переступить через себя и сыграть в них, обязательно надо иметь в себе свой кодекс чести. Дело в том, что у нас понятие чести последнее десятилетие сильно деградировало. Приходится объяснять очевидные вещи. Например, в процессе работы над программой «Шесть кадров» приходится спорить со сценаристами и убеждать их, что нельзя смеяться над участниками Великой Отечественной войны, над священниками, нельзя наступать на хлеб. Давайте определим границы! Легче и быстрей писать, когда все дозволено, это верно. Вседозволенность – это неинтересно, нечего преодолевать, где труд, где борьба? – А кто ж виноват?.. – Влияние Интернета, наверное. Интернет – это помойная яма, где есть жемчуг и золото, но и помоев немеренно. Я не гадалка и не волшебник, я не могу прогнозировать, но мне кажется, что наши правители уже несколько десятков лет делают ошибки. Много было сделано хорошего, но в детском воспитании пропущено лет двадцать: не снимаются сказки, «Союзмультфильм» приведен в жутчайшее состояние. Я до сих пор ершовские сказки, которые детям читал, наизусть помню, но уже в те времена я не мог им закрыть глаза, чтоб они не видели идиотские американские мультфильмы по телевизору. Родиться во времена перемен – самое страшное проклятие древних. Честь и честность раньше были основными понятиями, а сейчас ушлому человеку ничего не стоит обмануть окружающих. – По сути, «Хозяйка гостиницы» как раз об обмане… – В последнем монологе Мирандолина говорит – «Друзья мои, никогда не играйте чувствами!» Если зритель уйдет из зала задумавшись, будет замечательно. На спектакле «Как пришить старушку» 1250 плачущих людей аплодируют в финале – это дорогого стоит. Мне недавно один человечек рассказал притчу: пришел один человек в магазин, а за прилавком стоит Бог. И человек говорит: «Господи, можно у тебя взять счастья, добра, здоровья?» Тот говорит: «Конечно!» и протягивает ему маленькую коробочку. Человек удивляется, что коробочка такая крошечная, а Бог отвечает: «Разве ты не знаешь? В моем магазине продаются только семена». И если семечко театра очищающее, светлое и дающее надежду – это прекрасно. Я уверен, что театр призван возвышать. Федор ДОБРОНРАВОВ родом из Таганрога, учился в Воронежском институте искусств, работал в воронежском театре, а затем переехал в Москву. Проработал несколько сезонов в театре «Сатирикон», сыграв центральные роли во многих спектаклях, в том числе «Шантеклер», «Макбетт», «Трехгрошовая опера». С 2003 года – артист Театра сатиры, занят в большинстве спектаклей, среди них «Слишком женатый таксист», «Швейк, или Гимн идиотизму», «Нам всё ещё смешно», «Как пришить старушку». Снимается в кино и в телесериалах (одна из ярких ролей последнего сезона – Якименко в «Ликвидации»), на телевидении принимает участие в различных юмористических шоу, является соавтором программы «Шесть кадров». Его сыновья Виктор и Иван тоже артисты. Виктор (род. 1983) работает в театре им. Вахтангова, стал узнаваемым после выхода сериала «Не родись красивой». Иван (род. 1989) учится в Щукинском училище, на сцене с детства («Слуги и снег» в «Сатириконе», «Город миллионеров» в Ленкоме), снимался в одной из главных ролей в «Возвращении» у Звягинцева и нескольких сериалах.
Рыбочка: Ирината пишет: Вот как хотите... но для меня Федор Добронравов был и навсегда останется именно артистом САТИРИКОНА.
Ирината: Информация: В апрельском номере "Каравана историй" интервью Григория Сиятвинда «Про деда-колдуна, замбийскую деревню и театр блондинок».
Ирината: Отсюда. Григорий Сиятвинда: не хочу делать из своей жизни шоу Григорий Сиятвинда отличается стабильностью и постоянством. Он уже более 10 лет работает в театре «Сатирикон». И счастливо женат на женщине с романтическим именем Татьяна. Актер считает, что шоу-бизнес часто делает из талантливого человека посмешище. Стоит попасть под прицелы фотокамер папарацци — и ты себе уже не принадлежишь. «Фабричные конвейеры» по производству звезд делают даже из людей, обладающих даром, талантом и хорошими способностями, безликих и порой вульгарных персонажей. «Театр, кино — это все-таки искусство. А шоу-бизнес это немножко другое. Т.е. не немножко, а совсем, наверное, другое, — рассказал Григорий Сиятвинда в интервью радиостанции "Эхо Москвы". — Это когда ты можешь заниматься театром, кино и при этом вляпаться в шоу-бизнес каким-то образом. Если твоя жизнь начинает тоже быть каким-то шоу. Когда вот это происходит, я вот от этого убегаю всегда. И не хочу этого».
Casi: http://www.sobaka.ru/index.php?path=magazine/article/more/1161 Сатир-икона В спектакле «Косметика врага» Константин Райкин – малоприятный субъект, который в итоге оказывается дьяволом, а в комедии «Синьор Тодеро, хозяин» – отвратительный старик. По его собственным словам, играя мерзавцев, он становится лучше. Евгений Шаповалов поинтересовался, почему. - Ваша игра меняется от одного спектакля к другому? – «Синьор Тодеро, хозяин» я играю уже пять лет, а «Косметика врага» – премьера. Спектакль растет. Все прочее никого не касается, это сугубо профессиональное. – В «Косметике врага» герой осознает себя как злодея. Что это – назидательность или просто занятный сюжет? – Я вообще занятными сюжетами не интересуюсь, равно как и назидательностью. Смысл искусства в том, чтобы сделать жизнь ощутимой и в эстетическом, и в этическом смысле. Произведение искусства, если оно сильное, должно заставлять людей по-другому анализировать себя и окружающую жизнь. – Вам, наверное, уже доводилось слышать, что этот мотив – обнаружение собственного злого альтер-эго – кажется очень знакомым благодаря «Бойцовскому клубу» Чака Поланика. – Этот мотив присутствует везде, не только у Поланика. Что, у Достоевского его нет? У Шекспира нет? А у Аристофана? Это вообще реальное наблюдение за душой человека, за его сутью. В ней как минимум некая нецельность, раздвоение, если не растроение и так далее. Это нормально: мы же хотим худеть и есть хотим, мы хотим быть нравственными и грешить хотим. Если этого нет в человеке, значит, он неполноценный. Нормальный человек состоит из противоположностей. В хорошем по поступкам человеке разве не живет масса мерзких побуждений? – Вы согласны, что театральные актеры в гораздо меньшей степени являются представителями поп-культуры, чем киноактеры? – Актеры кинематографа – это, как правило, те же артисты театра, снимающиеся в кино. Артисты только кинематографа обычно довольно беспомощные люди. Существует ВГИК, который обучает специфических артистов кино, но мне кажется, что это обучение ущербно. Место, где может нормально развиваться актерский вид искусства, – это театр. Поэтому из театра в кино – река артистов. А оттуда – ни ручейка. Из киноинститута практически никто не может работать в театре, это довольно выразительный показатель. Все звезды, все снимающиеся артисты работают в театре. – А в принципе опыт съемок в кино актеру полезен? – Да. Но не нужно переоценивать. Театр – это кузница мастерства, а кино – это всегда потребление мастерства. – Есть ли умение, которым вы жалеете, что не овладели? – Я вообще никаким умением не овладел. Как можно умением овладеть? Это же не кролик, которого можно поймать за задние ноги или за хвост и овладеть! Если кто-то говорит, что он овладел каким-то умением, то он дурак. Я ему плюну в глаза, даже если он признанный гений. Знаете, как говорят: надо идти за человеком, который ищет истину, и бежать от того, кто ее нашел. – 17 ноября будет ваш творческий вечер... – У меня в голове есть безразмерный материал, в основном стихотворения, – от полутора до четырех часов. Я несколько десятилетий исполнял его перед любой аудиторией, по всем континентам, кроме Антарктиды. Это очень интересно – чисто актерские штуки, но мне надоело. Я отказался от этого и больше никогда этим пользоваться не буду. Я что-нибудь расскажу, что-то почитаю. Но это другое, не выступление. Это будет, если угодно, разговор. Не надо ожидать, что вы увидите там что-то такое… Ничего вы не увидите. Пусть придет меньше людей, но те, кого я буду интересовать по-человечески. Надеюсь, такие есть. Творческий вечер Константина Райкина, Большой зал Санкт-Петербургской филармонии, 17 ноября
Ирината: Журнал Культпоход, апрель-2008 Агриппина Стеклова. Дочь Шекспира Ольга Фукс Театральная Москва узнала Агриппину Стеклову на спектакле «Дульсинея Тобосская» по пьесе Володина, где это чрезмерное во всех смыслах создание с крестьянскими ухватками и нездешней тоской по романтическим идеалам взяло на себя смелость отстаивать донкихотство даже тогда, когда сам Дон Кихот от него отрекся. Дочери Владимира Стеклова не надо было потом доказывать право на состоятельность — ее и так было видно. Тем более что не только отец, но и мама, и бабушка с дедушкой (известные провинциальные актеры Мащинские) «поработали» над ее актерской генетикой. От отца же Агриппина унаследовала еще темперамент, характер, внешность и огненную шевелюру. О которой грех было бы не спросить. Некоторые артисты в основном из пластических искусств, бреются налысо, да и шаолиньские монахи тоже уверены, что волосы собирают отрицательную энергию. По-вашему, от волос есть какая-то польза, кроме эстетической? Зимой тепло, летом прохладно. Если бы я когда-то испытала счастье (или несчастье) иметь лысую голову (что тоже эффектно смотрится при условии, что череп имеет правильную форму), то могла бы сравнивать. Если у вас был энергетически тяжелый день, вы в душе или ванной получаете колоссальное облегчение — вода, безусловно, несет живительную энергию. Но еще большее облегчение приносит мытье волос — не только ради их чистоты. Если они и накапливают какую-то энергетическую грязь, то они же нас от чего-то и защищают. В природе все гармонично. Ребенок рождается на свет лысым, но потом обязательно обрастает волосами. Так что не надо спорить с природой. Но с судьбой вы поспорили — учились у Марка Захарова, вашу Дульсинею Тобосскую до сих пор многие помнят (я в том числе), а в «Ленком» не пошли… А меня и не звали в «Ленком». У нас было очень грамотное взросление — мы учились не четыре, а пять лет, как и режиссеры. И могли целый год бесплатно играть свои дипломные спектакли. Но после четвертого курса все пошли показываться. Не без гордости могу сказать, что показы наши были небезуспешными. И так получилось, что первым театром, готовым нас принять, стал «Сатирикон». До сих пор не могу забыть, как нас здесь приняли. И до сих пор не устаю поражаться нашему худруку, который так удивительно и уважительно смотрит показы студентов. Несмотря на то, что мы потом показывались еще и получали предложения (я, в частности), такого одержимого приема не было нигде. Я, как и любой студент, была уверена в собственной гениальности и востребованности, но даже я потеряла голову от того, что обещал Райкин. И думала про себя — если даже половина сбудется, то уже прекрасно. Видите, какая была — уже тогда умудрялась «делить пополам», но ведь и он меня не подвел! Правда, поначалу у меня были бессловесные, безмолвные, обслуживающие роли, но я не переживала, играла «Дульсинею» и другие дипломные спектакли. А потом уже и «Сатирикон» полюбила. Тем более, что нас сразу много пришло. Гриша Сиятвинда, с которым мы дружили еще с поступления, были в одной десятке у Захарова, но он не попал к Захарову, а я не добрала у его мастера Аллы Казанской. Встретились уже в театре. Потом пришли Денис Суханов и Максим Аверин. Так что переход от училища к театру у меня прошел очень органично. Тем более, что ваша актерская карьера началась еще раньше: в 12 лет вы уже играли дочь Шекспира в спектакле «Быть или не быть» — звучит грандиозно. Я только помню, что поставил его горячо мной любимый режиссер Владимир Портнов. Сюжета этой пьесы Гибсона я уже не помню, помню, что в роли моего папы Шекспира дебютировал молодой и жутко талантливый Сергей Колтаков. И каково было в 12 лет ощущать себя взрослой актрисой? Да ничего особенного я не испытывала. У меня, кстати, была еще одна маленькая роль в спектакле «Не был, не состоял, не участвовал». Будучи дочкой и внучкой актеров, я и театр воспринимала, как часть своей жизни. Главной наградой была возможность прогулять ненавистную музыкальную школу. Впрочем, я могла прогулять ее и без всякого театра. А как вы чувствовали себя в роли интервьюера в передаче «Сценограмма»? И почему она, кстати, закрылась? Об этом надо спросить продюсеров канала «Культура» — возможно, на тот момент она себя исчерпала. Но это был для меня колоссальный опыт и, признаться, жуткий стресс. Если эта профессия и напоминала актерскую, то очень отдаленно. В день мы записывали по две-три программы, и, побеседовав за день с Галиной Вишневской, Арменом Джигарханяном и Юрием Соломиным, я буквально впадала в столбняк от перенапряжения. Многих из них я и видела-то близко впервые, а уж общаться на равных… Сейчас я пересматриваю эти программы и поражаюсь — неужели это была я?! Это ведь целые планеты. Особенно мне запомнились беседы с Михаилом Ульяновым, Львом Дуровым и Романом Виктюком. Мне даже не важно было, хорошо получилось или плохо — продержаться бы. А бывали гости, которые просто оказывались не расположены к разговору? Да, но это никоим образом не относится к вышеперечисленным. Не буду называть фамилии, но наша беседа с этой актрисой превратилась просто в блиц-опрос. Думала, с ума сойду. Под конец мне хотелось спросить ее — а вы, собственно, зачем сюда пришли? Это известная актриса, но… не планета. Я тоже человек эмоциональный, могу и повредничать. Никогда не пойду на интервью, если мне не хочется, найду тысячи уважительных причин, но уж если пришла, буду говорить. Часто ли вам приходилось сталкиваться с таким понятием, как «формат»? К сожалению. Конечно же, я не «формат». Как человек адекватный, я понимаю, что быть не форматным — счастье. Но иногда это мешает. Симонова и Елена Коренева (горячо мной любимые и восхитительные актрисы) обладали неким форматом. Но рядом с ними были Ирина Муравьева, Инна Чурикова, Алиса Фрейндлих, Наталья Гундарева, Татьяна Васильева — кто скажет, что они «формат»? А сегодня рядом с потрясающими Галиной Тюниной, Ксенией Раппопорт, Викторией Толстогановой, Чулпан Хаматовой могут оказаться далеко не такие блестящие актрисы, потому что они тоже попали в формат некой героини нашего времени. Я туда никак не попадаю — к сожалению или к счастью. Неформатной я была уже задолго до того, как стала актрисой. От имени Граня, фамилии родителей до цвета волос — неформатная. Влас Дорошевич как-то сказал — счастлив тот артист, в котором время его отразится, как в спокойной воде. Вам удается быть такой «спокойной водой», и какие черты нашего времени вам особенно хочется отразить? Боюсь, что если начну формулировать, в словах потеряется многое. Лучше позвать на наши спектакли — «Макбетт», «Король Лир», «Ричард III». Иногда даже страшно, насколько тесно они связаны с политической ситуацией (хотя я совершенно аполитичный человек) и с отношениями в семье. Вы проводили уже много спектаклей — «Кьоджинские перепалки», «Жак и его господин», «Гедда Габлер» и другие. Какой особенно жалко? Это как детей сравнивать! Ну, конечно, «Кьоджинские перепалки» были праздником во всех смыслах. Моя первая роль на огромной сцене — да и вообще колоссальное количество дебютов на московской сцене тех артистов, которые завоевывают театральную Москву. В театр пришла новая генерация — и нас приняли, и мы никого не теснили. Репетировали мы просто одержимо. У меня было ощущение, что я еще в студенчестве — по затратам, по запалу, и при этом в профессиональном театре. Мне все нравилось — пьеса, партнеры, репетиции с Райкиным. И спектакль был выпущен легко, без надрыва. Я часто его вспоминаю, особенно, когда мой любимый режиссер Юрий Бутусов убеждает, что спектакль не может появиться на свет в радости. Пусть по любви, но в поту, крови и пытках. А мы с Гришей доказывали ему обратное, потому что нам было, с чем сравнивать. Перед вами когда-нибудь стояли проблемы с пресловутой безразмерной сценой «Сатирикона», где трудно собирать внимание зала и нужно все время форсировать голос, перед вами стояли? Это была моя первая сцена. А сейчас могу заявить безапелляционно — если я не больна, то меня слышно! Как и моих коллег по театру. В каких только ДК мне не приходилось играть. Партнеры мои надевали микрофоны, я — никогда. А те, кто говорит, что мы все время кричим, давно не был на наших спектаклях. У нас теперь существует очень хорошая система подзвучек — так что и шепот можем себе позволить. Дело не в крике, а в особой энергии «сатириконовцев». В «Жаке и его господине» вы впервые встретились на сцене с отцом… Да-а, актера-планета и по совместительству мой отец. С другой стороны — Райкин, актер фантастической величины для меня и по совместительству мой худрук. Да еще Володя мой затесался. Так что я оказалась в капкане. Это была моя первая главная роль — архисложная для любой актрисы. Если бы мне дали ее сейчас, я бы призадумалась. А тогда сразу схватилась. На мой взгляд, это удивительная, замечательная пьеса. Я думаю, что в итоге (наверное, имеет смысл это признать), пьеса оказалась лучше, чем спектакль. И моя роль мне далась тяжело, да и не знаю — далась ли. Вам всегда надо понимать до конца режиссерский замысел? Нет, с Бутусовым вообще ничего не надо понимать — надо делать, что он просит, а думать дома, потом. Вы можете понять, почему вам досталась Регана, а не Гонерилья, которая вроде бы по темпераменту должна быть вашей? Я с месяц репетировала Гонерилью! Не знаю, что произошло в голове Бутусова, но он вдруг сделал сумасшедшую рокировку. Естественно, я ушла в оппозицию. Да что же это, возмущалась, мы же не марионетки, я роль размяла, сроднилась с Гонерильей. На что он мне сказал — Грань, ты порепетируешь, а если через какое-то время — ты только его выдержи — скажешь, что не можешь, мы оставим все так, как есть. Будешь играть, кого хочешь, хоть короля Лира. Оказалось, что он был прав. Я потом уже не смогла отказаться, и думала, что у меня лучшая роль. Причем каждая из нас так думает — вот как он сумел нас настроить. Мы ее во многом придумали — придумали непростые отношения с мужем, с обеими сестрами, да и с отцом. Обычно Гонерилья и Регана остаются в одной системе координат, стоят по одну сторону баррикад, а по другую Корделия. Они почти не отличаются друг от друга. А у нас был принцип, чтобы сестры все были разные. Лир говорит про Регану: «И этот лживый взгляд свидетельствует о ее двуличие». Регана в семье самая нелюбимая. Серединный ребенок. Старший всегда остается старшим, первенцем. О младшем, не скрываясь, говорят, что он самый любимый. А этой не досталось ни уверенности в себе, ни любви. Она все это в муже искала, но не нашла. Столько бед пало на голову бедной женщины — поневоле с ума сойдешь. И как вы это все сочиняли? Моим горячо любимым этюдным методом. Когда делаешь тысячи вариантов и отбираешь лучший. На него часто нет ни сил, ни времени. Но это единственный способ проверить правильность путь. Вот вы знаете, откуда появился мой Красный человек (муляж, с которым танцует овдовевшая Регана — ред.)? Из «Макбетта». Мы сочинили с ним множество этюдов, но тогда он не встал в «паззл» спектакля. Если бы вы знали, сколько гениальных этюдов моих коллег осталось за бортом! Вот уж действительно «репетиция — любовь моя». Так вот, этот Красный человек валялся в нашей репетиционной на Полковой, а Юра про него вспомнил — и родилась такая мощная сцена. Вы растите приемную дочь вместе с родным сыном. Сложно ли вам обеим было адаптироваться к этой роли, уравнять детей в правах на вашу любовь? И называет ли она вас мамой в итоге? Нет, мамой не называет, называет Граней, равно, как и мой Данилка называет Володю по имени (кстати, и меня может Граней назвать). Но это не значит, что ей очень сложно назвать меня мамой в разговоре с другими. Мы можем быть для них Граней и Володей, главное, что мы родители. Мы с ней большие подруги, а маму я вряд ли смогу заменить, да и нужно ли это? Нам сразу стало хорошо друг с другом, хотя это не значит, что мы какая-то сахарная семья, где боятся голос повысить. Конечно, они и цапаются, как любые брат и сестра. Но когда я слышу кровавые истории из жизни кровных родственников, думаю — Господи, золотые вы мои, как же мне с вами повезло. И ругаются, и сваливают друг на друга. Но так же и стоят горой друг за друга, врут, чтобы друг друга выгородить — все, как положено. Я твердо убеждена, что для любого человека, а для ребенка особенно, много любви не бывает. Никогда не понимала людей, которые запрещают своим детям общаться с отцами, с матерями, бабушками, дедушками. Ведь чем больше людей любят твоего ребенка, тем большую подпитку он получает — эмоциональную, физическую, финансовую, в конце концов. Другое дело, никто не будет любить его так, как я. Помимо отца, у вас есть и другие примеры для подражания в актерской профессии. Да, мои дедушка с бабушкой по маминой линии были настоящими провинциальными звездами — Мащинский Михаил Иванович и Домашова Елена Дмитриевна. Бабушка — скорее героиня, редкая красавица, стильная, изысканная и эффектная — подавала всем пример, как одеваться, как себя носить. Да и дед был красавец. Бабушка была очень сильной личностью, а дедушке было очень приятно пребывать в состоянии скрытого подкаблучника (хотя его в жизни бы никто так не назвал). Он был фантастический эрудит, потрясающий шахматист (даже с чемпионским званием), страстный игрок в преферанс. Это умная игра — не в дурака и не в рулетку. Он и меня научил сносно играть — так, что даже мужчины меня терпят за игрой (обычно женщин оттуда гонят). В общем, имел совершенно не актерский склад ума и мыслил очень оригинально. Наша завтруппой Надежда Михайловна Клинцова (моя «мама» в театре) — тоже астраханка, как и мои родители. Придя в «Сатирикон», она сказала мне: «Гранька, тебя, наверное, заочно любят потому, что ты Володина дочка. А я тебя заочно люблю потому, что ты — внучка Михаила Ивановича и Елены Дмитриевны». Они оставили о себе добрую память в нескольких городах России — Астрахани, Краснодаре, где я, собственно, и родилась, Гомеле, а последний город — Симферополь, где они и похоронены. Там был очень сильный театр, многие актеры поступали потом на киевские сцены. И когда мы приезжаем в Киев на гастроли, ко мне за кулисы приходили их партнеры, выражая мне свое уважение — очень сильное чувство. Я страшно жалею, что мои дети их по-настоящему не узнали. Я купалась в огромном море любви — даже с родительской не сравнить. А маму по папиной линии я застала уже довольно старенькой. Она тоже была натурой творческой — потрясающе пела. Хотя профессию имела самую приземленную — бухгалтер. И никогда не расставалась с огромными счетами, игнорируя появившиеся калькуляторы и прочие чудеса. Мы переехали в Москву и жили вчетвером в квартирке, которую мои друзья называли телефонной будкой — пятнадцать метров. И всегда на почетном месте громоздились эти счеты, на которых она все просчитывала и пела. А как познакомились ваши родители? Раньше мамы моего отца увидел дед. Что-то вроде перед сеансом в кинотеатре молодые актеры читали стихи. Дед пришел и рассказал маме с бабушкой, что видел сегодня парня, который произвел на него неизгладимое впечатление. Огненная голова, весь огненный, не выговаривает ни одной буквы алфавита, но энергия у него такая, что стены прошибает. Дескать, никогда не слышал, чтобы так читали Есенина. Позже, на одном из свиданий, мама взяла папу под руку, ее рука была в перчатке, и он подумал, что все точь-в-точь, как в «Мастере и Маргарите», только желтых цветов не хватает. А ваша мама… … давно не играет. Она была хорошей актрисой — даже я смею это утверждать, хотя видела ее на сцене в детстве. И многие не понимали, почему она оставила сцену. Сначала у нее была надежда вернуться в театр, но по прошествии лет стало очевидно, что в Москве это невозможно. Она больше не стала испытывать судьбу и пошла дальше. Стала администратором, потом главным администратором, долго работала в театре Вахтангова, теперь директор антрепризы. Я восхищаюсь, как она идет вперед, и годы не властны над ней. Любознательная, въедливая, способная признать, что не все знает. Даже компьютером овладела так, что и детей моих перещеголяла. И все это гармонично, без ущерба для себя, не из желания доказать кому-то назло, а просто потому, что смогла спокойно перевернуть страницу и жить сегодняшним днем. Родителям важно было, что за актер избранник их дочери? Папа недавно где-то сказал, что они с Володей в хорошем смысле на ты. Собственно, месяц назад мы узаконили наши отношения перед государством и скрепили союз перед Богом. Прожив вместе десять лет. Для моих родителей и Володиной мамы это было огромное событие. Да и для наших детей тоже — так трогательно они нас благословляли. Венчались в знаковой для нас обоих церкви — Церкви Вознесения Господня на Большой Никитской, где венчались Пушкин и Гончарова. Еще это совпало с Володиным юбилеем. Да и друзья наши сказали — пора уже. Ваши дети собираются по вашим стопам? Мой Данилка — да. Даже сдает экстерном экзамены, чтобы осталось время для подстраховки. Я со своей стороны сделаю все, чтобы он не попал в армию. Ему сейчас пятнадцать. А Маша, которая тоже хотела было в экстернат, теперь его, бедного, жалеет. Ей можно и не торопиться. Она тоже гуманитарий, все время фантазирует, замечательно рисует. Посмотрим. Обилие антрепризных спектаклей в вашем графике — больше от творческого голода или ради заработка? И где та грань, которая отделяет интенсивную творческую жизнь от суеты сует, когда нет сил ни над ролью поработать, ни с детьми побыть? Бывает и такое. Мы в этом смысле с Володей хорошо балансируем — когда у него штиль в работе, у меня агония и наоборот. Компенсируем друг другу нехватку покоя, не говоря уже о домашних обязанностях. Но я не могу сказать, что всегда завалена предложениями. Антреприза, конечно же, заработок, но мне в первую очередь интересен творческий проект. Было у меня в жизни пару ляпов, за которые стыдно, но, скажем, спектаклями «Загнанных лошадей пристреливают», или «Париж спросонья», или моим моноспектаклем «Жизнь с императором» в Пушкинском музее я просто горжусь. Часто говорят, актер рождается в театре, а в кино только использует наработанное. А чему вас научило именно кино? Вопрос — научило ли. В театре мне нужно рукой взмахнуть, а в кино достаточно бровью повести — другой способ существования. Но театр я всегда буду любить за сиюминутность. За то, что завтра не повторится то, что было сегодня. За то, что он так похож на текучесть жизни, где мы зависим от воздуха, времени года, событий, людей — иначе будет какой-то день сурка. За сочетание несочетаемого — мы говорим об атмосфере, флюидах, запахах театра, а между тем это огромный завод, где должен работать каждый винтик. И чтобы получился спектакль, нужны не только эти винтики, встреча замечательного режиссера с талантливыми актерами и гениальным художником — этого мало. Должно произойти нечто, чудо, которое никому неведомо.
Ирината: Отсюда. Интервью :: Максим Аверин Рубрика: моя фотография Максим Аверин актер театра "Сатирикон" -Вы часто путешествуете? -Я уже несколько лет стараюсь уезжать из зимы в лето. В прошлом году это была Куба, в позапрошлом - путешествие по Китаю. Сначала это был Гонконг, потом остров Хайнань. А в этом году мы отправились в Индонезию. Сначала побывали в Сингапуре, а потом на островах. Мне так хочется об этом рассказать. Все зависит от того куда ты направляешься. И от того, что ты ждешь от этого путешествия. Главное - успеть ухватить колорит места. На Кубе, например, я посмотрел только Гавану, в провинцию не всех пускают. Поэтому настоящей кубинской жизни ты не видишь. -В Лондоне вы были? -В Лондоне мне очень понравилось. Я там жил в частном доме, который был предоставлен нам на 10 дней. Это было рядом с Кенсингтон Палас, дворец Леди Ди, все эти парки... Я сам в булочную ходил.. В Лондоне хотелось каждый угол фотографировать. Я думал, что это такой чопорный город. Лондон весь утопал в петуньях, теплый, чистейший город. Я там даже обувь ни разу не протирал. Париж в этом смысле, конечно, не очень чистый город. Французы похожи на нас, они так же невежественны к своему прошлому. Но мне нравится везде. Я скорее космополит, где бы я не бывал, мне везде удобно. Но я поймал себя на мысли, что я люблю возвращаться. Как в детстве, после смены в пионерском лагере, едешь в автобусе и тебе кажется, что многое изменилось. -В интерьере вашей квартиры есть ваши фотографии? -А, вы про мои фотографии? Ну, это все равно, что вывешивать свои награды! Хотя вы своей встречей меня натолкнули на мысль, что надо бы их вообще распечатать. А у меня уже второй компьютер «умирает», и я боюсь фотографии потерять. В чем ужас цифры? Она меня раздражает. Сфотографировал, а тебе уже кричат: «Дай посмотреть!». Поэтому становится скучно. Когда ты фотографируешь на пленку, у тебя есть момент интриги: что там? Как там? Процесс ожидания... Пленка великая вещь. А фотографии собственные стоят у стенки - мне даже нравится, они как бы ждут своего часа. - Тогда что бы вы повесили у себя в интерьере не из своих фотографий? -Дома я бы все время менял экспозицию. Мне нравится осень, состояние души. Пейзажи. Очень люблю черно-белую фотографию. Это из серии недосказанности. Что можно додумать, дожить... Я не люблю "эпатаж", в этом слове есть что-то надуманность, а мне нравится яркость и оригинальность. -Как вы увлеклись фотографией? - Все началось с того, что я начал фотографировать мыльницей. Сделал очень хороший портрет. В основном я снимаю портреты. Мне не нравится как меня фотографируют интервьюеры. Интересно когда можно уловить суть человека. Раньше, в фотографиях артистов фотограф выхватывал какую-нибудь изюминку. Сейчас фотографируют унитаз, кровать, но не самого человека. Надо уметь уловить изюминку. Мы с моей подругой фотографировались на отдыхе. Мы не хотели снимать в стиле ню, но как-то само собой получилось, родился образ Лолиты. Она лежала на лужайке, сигарета. Вдруг, случайно обнажила грудь. В следующий раз, думаю, буду искать что-то фактурное. -То есть вам интересно разглядеть в модели образ? -Я больше всего люблю биографии. Конечно, интересен образ - что за ним. -Творческое воображение - это что? Это... -У артиста драматического театра - его тренинг это его впечатления и чувства. Он должен много читать, много слушать, много ездить. Неважно, что он не может выехать дальше Балашихи, он должен быть готов к впечатлениям. Помните историю с Евстигнеевым, когда ему делали операцию за границей. Врач ему подробно рассказал, как ему будут делать операцию. И он так себе ярко представил все это, что у него разорвалось сердце. Фразу «артист должен быть голодным» мы замусорили. Как будто он и, правда, должен быть голодным. Нет. Он должен быть голодным до страстей, до впечатлений, до того, чтобы узреть. Поэтому у меня рождаются идеи, чтобы двигаться дальше, чтобы побороть свою лень. А вообще, когда-нибудь, мне бы хотелось умереть где-нибудь... Я бы сдал все свои картины и уехал к морю, где тишина и горизонт. Взял бы с собой книги, фотографии, музыку. И там спокойно оценил свою жизнь. Мне кажется это достойный финал. Придет время, когда не меня будут выбирать, а я. У нас же очень зависимая профессия. Что бы можно было говорить - вот это точно нет, а вот это да. Но до этого нужно стать уже финансово независимым. Моя профессия дает мне множество иллюзий. -Взять с собой фотографии... -Конечно, это же память. -Что вы подразумеваете под фотографией? -Для меня фотография это исторический документ. 10 лет назад я потерял очень близкого человека. Говорят - время лечит, ничего оно не лечит, я очень часто думаю о том, что мне ее не хватает. Так вот я не люблю смотреть последние фотографии. Люблю ее ранние фотографии. После ее смерти с 9 до 40 дней мне приснился сон: мне шесть лет и я бегу к ней по лестнице, она сидит, но не в том возрасте, когда она умерла, а ей лет 45-50. Я ей говорю: «Ба, что же ты меня бросила, как ты могла?». И она ответила: «Я всегда буду рядом с тобой». Все! Счастье измеряется миллиметрами и секундами, фотография, даже плохая - напоминает тебе об этом. -Вам интересны ваши генеологические корни? -Фамильные фотографии конечно интересны. Их обязательно нужно оставлять. Я разбирал наследство, был очень удивлен, что люди фотографируют похороны. Они фотографируют умершего и родственников, которые в стоят горе. Я нашел фотографию, как хоронили моего прадеда. На нее смотрю как на исторический документ. -У кого-то из ваших родственников вы обнаружили ее? -Да, у мамы. Говорят, что фотографии мертвых дома не хранят. Они вроде несут негативную энергию. Я сам не понимаю смысл хранения дома таких фотографий. Но я далек от разных фэн-шуй, хотя интуитивно очень к этому близок. У меня много цветов, мне их дарят, я сам иногда езжу на рынок и их покупаю. И мой самый любимый цвет - белый. По фен-шуй - это очень хорошо. Мне удобно так жить. Зачем же мне хранить фотографии мертвых, если при просмотре я испытываю только неприятные ощущения? Да, я прихожу к гармоничному существованию не путем навязывания чьей-то идеологии, я прихожу к пониманию, того, что нужно для комфортного существования мне. -Но это сложно. Ведь всегда кто-то извне стремится вмешаться в вашу жизнь. Вы же популярный человек. -Я никому не позволю нарушить ту гармонию, которую я создал. Люди, которые нарушали мою жизнь, делали так, что я ставил себя под сомнение. Это не мои люди. Человек, возможно, говорит правду, но эта правда разрушает меня. Я и так достаточно понимаю про эту жизнь, про мои недостатки. Мне хорошо живется, я не хочу, чтобы кто-то нарушал этот ход. Жизнь - бесконечные сомнения, поэтому надо избавляться от того, что мешает тебе развиваться. Интервью подготовлено Foto[O2] На фото: Максим Аверин ...и его фотографии.
Casi: http://www.cultradio.ru/doc.html?id=176992&cid=46 Григорий СИЯТВИНДА и Елизавета СОЛОМИНА в эфире радио «Культура» Там есть звук и можно послушать.
Ирината: ЗДЕСЬ - интервью с Федором Добронравовым. Открывайте, читайте... Даже видео есть. Правда, ужасного качества...
Ирината: АНОНС: см. здесь Узнайте все о театре Вышел в свет июньский номер журнала «Театрал» На 68 страницах «Театральных Новых Известий» вы, в частности, прочтете: ...- как Константин Райкин убедил отца переименовать театр... Полностью интервью постараюсь "отловить" и "повесить".
Ирината: Надо было бы в тему, посвященную Константину Аркадьевичу... Но - анонсировала здесь... имхо, разберемся. Журнал "ТЕАТР@Л", июнь-2008 Константин Райкин «Звезда – понятие не театральное» Беседу вел Валерий ВЫЖУТОВИЧ Марк Розовский придумал и пустил гулять историю, будто однажды по заданию какого-то глянцевого журнала к Константину Райкину заявилась корреспондентка, юное очаровательное создание, и, сверкнув восхитительными коленками, приступила к беседе: «Константин… простите, как вас по батюшке?» И будто бы Райкин после столь обнадеживающего начала тут же ее выставил за дверь. Байка. Но, как бы то ни было, худрук «Сатирикона» признается: «Я всегда буду сыном Райкина. И умру, что бы я ни сделал в профессиональной жизни, сыном Райкина». Тем не менее уже выросло целое поколение, в котором не каждый знает, как Константина Райкина кличут по батюшке. Обладателю знаменитой фамилии это скорее приятно. Он положил немало труда и таланта на то, чтобы его не воспринимали лишь как продолжение великого Аркадия Райкина. – Вы никогда не испытывали соблазна пойти по стопам отца? – Никогда. Это был бы для меня тупиковый путь. И никому не нужно, чтобы этот путь продолжался. Это был его путь. Он его прокладывал для себя. – Тогда почему в начале 80-х вы расстались с «Современником», где у вас все прекрасно складывалось, и стали работать у вашего папы в Ленинградском театре миниатюр? Вы же драматический артист. Что вас потянуло на эстраду? – Моя судьба в «Современнике» в самом деле складывалась вполне счастливо, я не был там обделен ролями. Но в какой-то момент я стал понимать, что меня интересует другой способ сценического существования, невозможный в «Современнике», при том, что я всегда любил этот театр, это был мой дом родной. Но из дома надо было уйти, потому что я вдруг четко увидел некие пределы, в которых я там буду развиваться. – А что вам было делать в Ленинградском театре миниатюр? – В том виде, в котором он существовал, там невозможно было делать ничего, кроме как подыгрывать отцу. Но я пришел туда на определенных условиях. Я имел с папой предварительный разговор. Я с ним договорился, что он мне позволит привести достаточно большую группу молодых артистов, с которыми я сделаю свой спектакль, и далее буду делать спектакли без его участия. – Вы покусились на его монополию?! – Да, и он на это пошел. Мы выпустили спектакли «Лица», «Что наша жизнь?» Потом вышел мой моноспектакль «Давай, артист!» Это все было в жанре условной эстрады. Но отец был человеком внушаемым, и не только с моей стороны, что-то ему внушали и другие. Поэтому мне все время приходилось отвоевывать какие-то уже оговоренные вещи. Он просто забывал про них. Папа был человек настроения. Он увлекался людьми. Искренне. Как ребенок. И тому, кем он увлекся, он мог что-то наобещать. Тот приходил за обещанным, а папа его уже с трудом вспоминал. Поскольку я был его сыном, я мог сказать ему: «Ты что, с ума сошел? Ты же не далее как вчера пообещал человеку…» Я мог, условно говоря, устроить ему скандал. А кто-то другой не мог. Поэтому там бывали иногда очень печальные истории. Как хотел, так и расхотел. Как увлекся, так и охладел. И когда я ему приводил очередного артиста, которого мы хотели взять в театр ко мне, папа спрашивал: «А это кто?» Я отвечал: «Это новый артист». – «А зачем нам?» – «Ну мы же с тобой договорились, что у меня будет еще как минимум двенадцать человек» – «Двенадцать?!»… Я понимал, кто висит у него на ушах из числа так называемых доброжелателей. Я с ними встречался иногда. Ведь получилось так, что я оказался неким вторым лидером, театр-то был отцентрован на папу. Мы шесть лет работали вместе. Это было и прекрасно, и очень трудно. Прекрасно – потому что он был гениальный артист и потрясающий партнер на сцене. А трудно – потому что он, к сожалению, не обладал педагогическими способностями. Он не понимал, что у артиста может сейчас не получаться, а потом получится. Он с роли снимал моментально. А для артиста, особенно для молодого, это страшная трагедия. Да, происходило много таких вещей, к которым невозможно было привыкнуть. Притом, что мы с ним были очень близкие люди. А в 1981 году Театр миниатюр переехал в Москву и вскоре сменил название, стал называться «Сатириконом». – При жизни отца вы смогли бы трансформировать «Сатирикон» в драматический театр? – В свое время мы с папой оговорили и это. Он не в башне из слоновой кости существовал. Он очень чутко чувствовал жизнь, ее ритмы, ее настроение. Он вдруг понял: то, что он раньше произносил со сцены, что было личной его привилегией и больше никому не позволялось, теперь можно прочитать в любой газете. Почему мне удалось убедить его отказаться от названия «Театр миниатюр»? Потому что времена изменились, и сатира, уж если ею заниматься, должна выражать себя другими способами. Требовалась философская сатира. Такая сатира, которая исследовала бы происхождение порока. Жанр эстрадной миниатюры для этого не годился. – Со спектакля «Служанки», поставленного Романом Виктюком, началась трансформация «Сатирикона» в драматический театр. Как, по-вашему, Аркадий Исаакович воспринял бы «Служанок»? – Он бы их воспринял очень хорошо. Я в этом уверен. – Ему не чужда была эта эстетика? – Нет, не чужда. Он меня поражал другим. Он иногда хотел взять в свой театр что-то совершенно в него не вписывающееся. Если ему что-то нравилось из того, что он видел, он хотел это взять в свой театр. Он ни на миг не задумывался, что он будет с этим делать. Если ему нравилась балетная постановка, он восклицал: «Ах, как было бы хорошо, если бы это шло на моей сцене!» Если папа приходил в восторг от исполнения музыкального произведения, он мечтательно говорил: «Вот если бы все это в нашем театре…» У него был хватательный рефлекс такой. Я думаю, ему было бы очень радостно, оттого что в «Сатириконе» появился серьезный репертуар. – Вы более тридцати лет на сцене. Чему вас научила театральная жизнь? – Для меня театральная жизнь – это, собственно, и есть моя жизнь. Отделить одно от другого невозможно. Я живу в театре и не считаю, что рамки моей жизни тем самым как-то сужены. Театр – это океан жизни. Здесь есть все. И чтобы познавать жизнь, мне нет нужды погружаться в иные реалии. Пастернак говорил: чтобы познать жизнь, не обязательно ехать далеко, достаточно выглянуть за окно своей дачи. Люди везде одинаковы, и механизмы их действий всегда одни и те же. Они повторяются. И не меняются. Наполовину – к счастью, наполовину – к сожалению. – Вы однажды признались, что у вас нет друзей. Что значит – нет? В каком смысле? – У меня нет друзей в ответственном понимании этого слова. А в обиходном значении, ну, к примеру, когда, обращаясь к собравшимся, вы говорите: «Друзья мои!» – таких друзей сколько угодно. Настоящих же друзей много не бывает. Друг бывает один, ну два. Я знаю, что такое мужская дружба. Это такое очень прочное, важное и нужное соединение людей. Оно достаточно неприхотливо. Гораздо более неприхотливо, чем, например, любовь, которая капризна, ревнива, зачастую эгоистична, агрессивна и потому гораздо менее живуча. У меня когда-то был друг. Потом без всяких ссор мы перестали быть друзьями. Я не могу сказать, что с тех пор это место свободно. Оно просто заросло. Спустя много лет я вдруг обнаружил, что живу без друзей. И совершенно нормально себя чувствую. Без этого можно обойтись. – Вам свойственны внутренние борения? – Да, у меня сложные отношения с самим собой, и всегда так было. Я все-таки искусством занимаюсь. Хотя я знаю людей, которые удовлетворены собой и своим искусством. Я не испытываю желания следовать их примеру. У меня всегда возникает чувство досады, когда я вижу, что человек огромным талантом наделен, но абсолютно в себе уверен и собой доволен. Для меня такие люди в какой-то степени являются загадкой. Я не понимаю, как им это удается. Когда я мучился, страдал от неуверенности в себе, я кое-кого из своих старших товарищей спрашивал, что мне делать, как быть. Они отвечали, и я понимал, что их рецепты мне совершенно не годятся. – А режиссерам трудно с вами? Вы капризный артист? – Нет, я абсолютно послушный. Безоговорочно выполняю все режиссерские задания. Делаю то, что мне скажут. Я вообще не понимаю разговоров о том, что артист должен выстроить собственную концепцию роли, чуть ли не противопоставить ее режиссерской задаче, вступить в творческий конфликт с постановщиком…Такое понимание актерского ремесла мне представляется архаичным, глубоко несовременным. Артист – профессия исполнительская, подчиненная. И лучший артист тот, кто способен наиболее точно воплотить режиссерский замысел. В современном театре режиссер не позволяет исполнителю роли даже бровью повести без своего указания. Просто хороший артист делает это так, будто сам придумал. И в моих ролях, которые кем-то признаны успешными, все придумал режиссер. Все мои рискованные, экстравагантные, даже какие-то мерзопакостные штучки в спектакле «Синьор Тодеро хозяин» придумал Роберт Стуруа. – Как-то так получается, что и Роберта Стуруа, и Юрия Бутусова, и других режиссеров вы приглашаете на постановку только тех пьес, где для вас есть главная роль. Вы, кажется, единственный актер, который, будучи худруком, выстраивает репертуар под себя. – Ну почему же? В какой-то степени то же самое делают и Саша Калягин, и Олег Павлович Табаков, которые много играют в руководимых ими театрах. – Они формируют афишу с прицелом и на других исполнителей главных ролей. – И я – точно так же. Да, я играю главные роли. Но неглавные я играть не должен, это было бы неправильно. Я ведь «тяжелая артиллерия». Если я выйду в роли второго плана, спектакль скособочится, его станет куда-то кренить… Раз в полтора года я играю новую роль. За это время выходит несколько спектаклей без моего участия. И эти спектакли очень востребованы. На них спрос совсем не меньше, чем на спектакли со мной. Может быть, это – мое самое большое достижение в «Сатириконе»: публика ходит не просто на актеров – она ходит в театр. – Публика «Сатирикона» отличается от публики МХТ или «Ленкома»? – Отчасти отличается. – Какую долю в ней составляют люди, живущие в Марьиной Роще, те, кто приходит в ваш театр лишь потому, что до него им пять минут пешком? – Наверняка есть и такие. Но их доля не столь велика. Я сказал бы так: публика «Сатирикона» – это та, которая предпочитает наш театр другим театрам. И я ее за это люблю. – Вы могли бы составить портрет вашего зрителя? – С трудом. Он ведь очень разный, этот зритель. И хорошо, что он разный. Я не люблю молодежный зал. Я не люблю пожилой зал. Я вообще не люблю однородный зал по социальному, возрастному или половому составу. Настоящий театр, как я его себе представляю, это театр, который пробивает всех. Где в одинаковый восторг приходят старики и дети, жлобы и интеллигенты, мужчины и женщины, богачи и бедняки. Когда идет правильный спектакль, обладающий художественной мощью, он пробивает всех. И это не инстинкт толпы. Это индивидуальные качества каждого вдруг срабатывают в унисон. Люди становятся похожими друг на друга. Они бывают похожи и в дьявольском, и в божественном. Но тут они похожи в божественном, понимаете? – Хороший театр должен обладать достаточным количеством звезд? – Это вовсе не обязательно. В каком-то смысле даже вредно. Качество театра не звездами определяется. Бесконечное количество звезд, собранных Табаковым в МХТ, – для меня пример скорее отрицательный. Потому что это никакая не команда. Это люди разных театральных уставов. Их даже для репетиций трудно собрать, они все постоянно снимаются. Звезда – вообще не театральное понятие. Звездой стать гораздо легче, чем серьезным артистом драматического театра. «Фабрика звезд» может наштамповать попсовых певцов за три месяца. Драматического артиста «фабричным» способом не воспитаешь. Это гораздо более трудная и мучительная профессия. В «Сатириконе» есть несколько поколений очень талантливых людей, настоящих профессионалов. И вообще у нас очень рабочий театр. Режиссеры, которые у нас ставили, а это и Фоменко, и Фокин, и Стуруа, и Бутусов, – все говорят, что любят здесь работать. Потому что здесь не качают права, не теоретизируют, не разглагольствуют. – Что вы можете простить своим актерам, а чего не прощаете? – Я не могу простить предательства по отношению к делу и к своим товарищам. Сейчас ведь полно искушений. Допустим, приходит ко мне мой ученик. Бывший студент Школы-студии, на обучение которого я затратил четыре года, взял его в театр, как-то репертуар на него распределил. Он играет несколько больших ролей. И вот он мне сообщает, что хочет поехать в Африку на три месяца – сниматься в кино. Я отвечаю: «Нет, это решительно невозможно». – «А вы что, не можете меня заменить?» – «Не могу. Потому что это полтора-два месяца репетиций каждый день. Чтобы ввести актера в спектакль, надо остановить работу над новыми постановками. Поэтому ты не имеешь права уезжать». Он мнется, думает, наконец говорит: «Знаете, я все-таки поеду. Мне нужны деньги. А вы меня потом возьмете?» – «Я не то что не возьму, я тебя в театр больше не пущу никогда. Ты в этот театр должен забыть дорогу. Пошел вон!» И вот он пошел вон. Снялся там где-то. Теперь скитается. И таких случаев немало. Потому что полно искушений, соблазнов. В этих обстоятельствах надо уметь вести себя порядочно. Не предавать людей, которые тебе не сделали зла. Не предавать дело, в которое ты сам вложился. Это же коллективное дело. Это товарищество. А спектакль – это команда. Нельзя подводить команду. – Актеров можно понять. Зарплата в театре небольшая. Как-то приходится зарабатывать… – И что? На этом основании отменяются порядочность, добросовестность, честь? Если меня сегодня ждет тысяча зрителей, то как же я не приду?! Какая причина, кроме смерти или тяжелейшего заболевания, может заставить меня не явиться на спектакль?! Да, времена изменились. Деньги теперь играют гораздо большую роль, чем прежде. Но есть же непреходящие ценности. – Вы не оставили попыток приватизировать «Сатирикон»? – Надеюсь, поэтапно мы это сделаем. Все разрешения уже получены. – Приватизация объектов культуры вообще-то запрещена законом. Вы создаете прецедент. – Я не думаю, что в пробитую брешь устремятся и другие театры. Мне кажется, это очень рискованный эксперимент. И мало кто отважится на него. Нам было легче решиться. Само положение нашего театра подтолкнуло нас к этому. «Сатирикон» ведь не является московским объектом культуры, из городской казны он ничего не получает. А федеральная дотация – минимальна. – Власть ориентирует театры на самостоятельность, постоянно твердит: не тяните руку за бюджетным рублем, учитесь зарабатывать. В какой мере «Сатирикону» удается жить на свои средства? – Мы преуспели в этом. До 80 процентов нашего бюджета зарабатываем сами. В президентском совете по культуре я оказался именно по причине выдающихся успехов «Сатирикона» в области театральной экономики. Но если осуществится театральная реформа в том виде, в каком она задумана, наш театр первым испустит дух. – Почему? – Потому что предполагается слияние двух счетов – внебюджетного и бюджетного – в один. То есть все заработанное мы должны будем отдавать государству, а потом из госбюджета нам станут выделять определенную сумму. Но ведь меня никто не спрашивал: а сколько вам надо? Я читал проект реформы, написанный, на мой взгляд, агрессивно, со всей силой социальной ненависти. В нем говорится, что одни театры жиреют, а другие влачат жалкое существование. И никто не знает, какая у нас чудовищно трудная жизнь на самом деле. Жиреть театр может только по одной причине – своей хорошей работы и востребованности. Огромное количество театров клянчат у государства дотации. С ними все будет в порядке. «Сатирикон» же, почти не обременяющий госказну, окажется ни с чем. Я просто не выпущу ни одного спектакля – таких сумм, которые мне необходимы для постановки, нет в бюджете. – Театральный успех должен быть непременно датирован сегодняшним днем? Или это необязательно? Допустим, на премьере спектакль провалился, публика и критика его не приняли. Но пройдут годы, и он будет понят, оценен, возможно, его даже объявят шедевром. – Я не верю в такой вот отложенный успех. Театр – это все-таки искусство настоящего времени. Оно не имеет времени будущего или прошедшего. Зрители тебя сейчас понять должны, а не когда-нибудь потом. Это не кино, которое может пролежать на полке, а спустя годы быть оцененным. Бывает, конечно, что спектакль растет, набирает силу и вдруг взрывается каким-то огромным успехом. Это может случиться через год-полтора после премьеры, но не позже. Я вообще плохо верю в то, что спектакль способен жить десятилетиями.
Рыбочка: Ирината пишет: Даже видео есть. Правда, ужасного качества... Качество было очень даже ничего себе Спасибо
Ирината: 08.06.2008 21:05 "Вечер с Артемом Варгафтиком" Гость "Маяка" - ведущий актер театра "Сатирикон" Григорий Сиятвинда Его хотят снимать, приглашают в антрепризы, зрителям он хорошо знаком не только своим экзотическим обликом, но и необузданным темпераментом". Гость: единственный темнокожий актер на российской драматической сцене, ведущий актер театра "Сатирикон" Григорий Сиятвинда. Слушать ЗДЕСЬ.
Ирината: Отсюда. Агриппина Стеклова: «Когда человек любит — уже это делает его сильнее и лучше» Она запоминается мгновенно и навсегда. Необычное имя, знаменитая фамилия, яркая внешность. К тому же Агриппина удивительно теплый и жизнерадостный человек. С нашим корреспондентом актриса встретилась дважды: в косметологической клинике «Эстет-клиник», где ей сделали омолаживающие процедуры для лица, и в Центре омоложения «АкваВита», в котором Агриппине предложили уход за телом. Марина Долина: Ваш отец — известный актер Владимир Стеклов. Мечтали ли вы в детстве стать кем-то, кроме актрисы? Агриппина Стеклова: Я провела детство за кулисами и даже сыграла несколько ролей, но и в 16 лет сомневалась, «быть или не быть» мне в театре. Думала поступать на филологический факультет МГУ, но… гены взяли свое. М. Д.: Сейчас, когда вы стали ведущей актрисой «Сатирикона», бывает ли вам страшно перед премьерой? А. С.: Да, конечно. Если сомнений нет, то в профессии делать нечего. М. Д.: В каких ролях мы увидим вас в ближайшее время? Читать-наслаждаться дальше - ПО ССЫЛКЕ.
Ирината: ГЛАФИРА ТАРХАНОВА Звезда театра «Сатирикон» и сериала «Громовы» о преимуществах семейной гавани.
Ирината: Интервью с Агриппиной Стекловой. Да, пятилетней давности... но интересное же!
Casi: http://www.tvr.khv.ru/number/2008/14/arh.html Интервью с Владимиром Стекловым."Владимир Стеклов и папины дочки" Про Агриппину Стеклову: - Да вам и вздохнуть некогда! Успеваете воспитывать дочерей? - Старшая уже заслуженная артистка России Агриппина Стеклова, не нуждается в моих советах, а младшенькую, несмотря на то, что вижу ее крайне редко, еще пытаюсь учить жизни. - А для вас история с «Кадетством» ужас или восторг? - Ни то ни другое - я же достаточно взрослый человек. И как бы сухо это ни звучало, я привык к каким-то вещам. С удовольствием наблюдаю за поклонниками моей дочери Агриппины. Она прима театра «Сатирикон», играет там во всех спектаклях. Совсем недавно стала заслуженной артисткой, что меня очень порадовало. Радуюсь, когда вижу, что после премьеры спектакля с участием дочери у машины ее ждет толпа... Вместе мы снялись в проекте «Мой нежный барс». Я счастлив, что она пошла по моим стопам.
Ирината: С сайта КИНО-ТЕАТР. Алексей Якубов: "Мы - профессионалы и не должны опускаться ниже плинтуса!" - Алексей, вы, прежде всего, театральный актер, более 25 лет служите в театре: сначала в Детском музыкальном театре. А с 1985 – в «Сатириконе». Его худрук Константин Райкин о вас сказал следующие слова: "Леша Якубов - мой бывший студент из студии Табакова. Артист в самом серьезном смысле слова. На сцене ничего и никогда не делает в полноги. Легко соединяет комедию и драму. Абсолютно жертвенный по отношению к театру человек, с замечательным чувством юмора. Его жизненный опыт, очень разный, существенно расширил за последние годы его актерские возможности. С моей точки зрения, обладает большими педагогическими способностями, что я использую, пригласив его преподавать на свой курс в Школу-студию МХАТ". Как вы может их прокомментировать? - Комментарии излишни! Все что он сказал, есть правда! Я более 30 лет знаю Костю Райкина. Он был моим педагогом в студии Табакова. Поэтому это логично, что он мой худрук. - Съемки в кино имеют определенную специфику и заметно отличаются от театральной работы. Как вам удается преодолевать эти трудности? - Трудностей, в общем нет. В кино используешь то, что накопил в театре. За редким исключением, когда ты снимаешься в очень хорошем кино. Тогда на съемочной площадке может возникнуть подобие театральной атмосферы. Но это бывает очень редко. А иногда вообще не случается. - Сейчас на первом канале заканчивается многосерийный фильм «Принцесса цирка», где выиграете роль директора цирка Вольдемара. Каким образом вы стали сниматься в этом проекте, как проходил кастинг, много ли было претендентов на эту роль? - Этот сериал начинала снимать режиссер Алла Плоткина. Она со мной давно знакома и всегда хотела меня снять в большой роли. Вот подвернулся случай. Кастинг на мою роль был небольшой. Даже продюсера она убедила, что это должен быть я! - Вольдемар – один из немногих положительных персонажей сериала «Принцесса цирка». Насколько он близок Вам по характеру? - В общем, близок. Потому что он соткан из меня. Поначалу, на первых съемочных днях режиссеры (а их было 5) просили играть мелодраму. А потом, когда узнали меня ближе, отдали мне на откуп возможность самому строить своего персонажа. - Смотрите ли Вы сейчас сериал «Принцесса цирка»? Если да, то как рядовой зритель или профессионал? - Смотрю как профессионал. И многих бы артистов выпорол, как сидорову козу! - Может ли Вы немного раскрыть секретов «сериальной кухни»? Как проходят съемки, что остается за кадром? - Во всяком случае, работа в таком длительном сериале – это хороший опыт! Секретов нет! Просто надо быть готовым каждый день к съемке! А многие в этом сериале просто относились к этому спустя рукава, будучи еще малоодаренными артистами! За кадром осталось много их «лажи»! - Какая атмосфера царила на съемочной площадке? - Атмосфера была хорошая. Рабочая и дружеская. Работали по американской системе. Четыре камеры, четыре оператора, четыре режиссера. Снимаем сцену и сразу в монтаж! - Продолжаете ли вы сейчас поддерживать отношения с актёрами сериала? - Нет. Только иногда переписываюсь с Валеркой Ланской и Алиной Сандрацкой. - Насколько критически Вы относитесь к своей работе и, в частности, к роли Вольдемара? - Я ко всем работам отношусь критически. А здесь мне себя не в чем ругать. Я работаю хорошо и по делу. Так же как и Анна Каменкова. Мы – профессионалы и должны поддерживать минимальные санитарные нормы, а не опускаться ниже плинтуса. - В каких кино и телеработах наши читатели смогут увидеть вас в ближайшее время? - Осенью на первом канале выходит сериал "Огненный крест" – 12 серий. У меня там очень симпатичная работа – сержант Жук. Потом выйдет сериал про Исаева-Штирлица - 12 серий режиссер Сергей Урсуляк, который снял сериал "Ликвидация". Я там выступаю в небольшой, но в смешной роли – товарища Гомонюка. Беседовал Евгений Кудряц
полная версия страницы