Форум » О Сатириконе и его актерах » Статьи и интервью. ЧАСТЬ 5 » Ответить
Статьи и интервью. ЧАСТЬ 5
Administrator: Статьи и интервью. ЧАСТЬ 1 http://suhanov.borda.ru/?1-1-0-00000008-000-0-0-1201763226 Статьи и интервью. ЧАСТЬ 2 http://suhanov.borda.ru/?1-1-0-00000048-000-40-0#049 Статьи и интервью. ЧАСТЬ 3 http://suhanov.borda.ru/?1-1-0-00000083-000-20-0-1266877133 Статьи и интервью. ЧАСТЬ 4
Локоны: Газета "Нарва" (Эстония), №14(1152) от 4 апреля 2013 г.: СПЕКТАКЛЬ, ПРОПИТАННЫЙ ЛЮБОВЬЮ. 29 марта в "Geneva Keskus" состоялся моноспектакль Максима Аверина "Все начинается с любви...". Артист, такой привычный для всех по ролям в кино, театре и на телевидении, предстал в совершенно неожиданной роли. В течении двух часов он делился частицей своей души, пропитанной насквозь любовью к своему ремеслу, к зрителю и к этому миру. Зачитав строки из лирики Вертинского, Высоцкого, Маяковского, Пастернака, Рождественского и Самойлова, он дал присутствующим в зрительном зале прочувствовать каждую эмоцию отдельных строк и слов произведений. И слушатель уже мог ощутить себя героем произведений, словно пережитое в стихах внедрялось в память прошедших событий каждого из зрителей. Кроме поэзии Максимом Авериным были представлены избранные им монологи, песни, проза. Все это обилие творческой составляющей актера было исполнено под сопровождение оригинальных световых и звуковых решений. На экране, тем временем, почти непрерывно мелькал видеоряд, который состоял из ярких фрагментов кино и телевизионных работ Максима Аверина и любимых всеми, но покинувших эту землю, артистов кино и театра. Двухчасовое представление пролетело, словно первая любовь, которая, едва успев накрыть тебя с головой, уже стремиться прочь в испуге. Со сцены Максим Аверин предоставил зрителю всю палитру эмоций, которую может испытывать человек, находящийся на гребне волны чувств, столь противоположных, но взаимодополняющих друг друга: счастье и страх, всепоглощающая радость и вселенская печаль, первое люблю и последнее ненавижу. Он дарил цветы, слезы, улыбки и смех. Взамен зрители дружными аплодисментами, рукопожатием и кратким "Спасибо" благодарили за вечер артиста, который начинался, и закончился любовью.
Локоны:
Локоны:
Casi: Журнал ИМЕНА (отдохни!) №11/2012 click here
Локоны:
Локоны: Агриппина Стеклова о спектакле "Про баб":
Локоны: ЭКСПРЕСС газета: Сергей Громов: Не жалею, что отказался от главной роли в сериале «Глухарь» Актёр признался, что не сыграл Сергея Глухарева из-за денег Режиссер Гузэль КИРЕЕВА запомнилась телезрителям по сериалу «Глухарь». Этим летом на телевидении выходит ее новая работа - «Человек-приманка». Одну из главных ролей в ней сыграл актер театра «Сатирикон» Сергей ГРОМОВ. Этот яркий, харизматичный парень знаком нам по ролям в картинах « В субботу», «Погоня за тенью», «Глухарь», «Возвращение домой». Сергей не герой светских хроник, да и интервью даёт без охоты, но репортёру « Экспресс газеты» удалось с ним поговорить по душам. Сергей Громов в фильме "Человек-приманка" Увидев Сергея, я обомлела. Передо мной стоял высокий статный человек под два метра ростом! (Рост Сергея 197 см. - Прим. ред). - Вы красивый,- не удержалась я от комплимента. - Я не красивый, я обаятельный,- слегка смутившись, ответил мой собеседник. Тут же в кафе, где мы расположились, Сергея обступили посетители с просьбой дать автографы. После фотосессии с поклонницами мы начали нашу беседу. - Сергей, расскажите, о вашей новой работе в картине « Человек- приманка». - Мой герой, капитан Маков служит в шпионской организации. В отдел приходит чудаковатый компьютерный гений Гена Верещагин, которого сыграл Максим Аверин. С ним происходят весьма неординарные события. Я пытаюсь раскручивать эти ситуации. Мы работали захватывающе! - Многие актеры отказываются сейчас играть полицейских... - Принимаю любую работу. В ментовских сериалах тоже есть предлагаемые обстоятельства: между героями складываются определенные отношения. Их надо играть. - Не секрет, что на главную роль Сергея Глухарева в сериале « Глухарь» вы были главным претендентом, но отказались. Жалеете? - Я не отказывался. У меня был агент. Она подняла за меня такую сумму, что продюсеры сериала на тот момент не смогли себе позволить ее заплатить. На эту ситуацию я не смог повлиять. Макса я хорошо знаю. Он замечательный актер. У него все прекрасно получилось. В роли Петра I в картине "Августейший посол" - Говорят, что художественный руководитель театра « Сатирикон» Константин Райкин не любит, когда его актеры снимаются в сериалах. - Ничего подобного. Райкин, прежде всего актер и очень хороший. Мы него учимся. Райкин требовательный человек. И не только к окружающим, но и к себе. Он великий самоед. Константин Аркадьевич периодически проводит с нами беседы. - Вы служите не в самом плохом театре,- говорит нам мастер.- Так что смотрите, в чем снимаетесь. А мы и не снимаемся в плохом кино. - В мелодраме «Возвращение домой» вы сыграли бармена. Этот парень мудр, разбирается в психологии. Он дает житейские советы знакомому юристу и тот прислушивается к ним. В жизни вы чаще сами даете советы или предпочитаете их получать? - Осторожно отношусь к тому, чтобы кому-то что-то советовать. Правда, сам прежде чем принять какое-то решение выслушаю всех. В роли Петра I в картине "Августейший посол" «Зажимаюсь при незнакомых» - Вы стеснительный человек? - Я зажимаюсь при незнакомых людях. - Как же вы с такой стеснительностью сдавали экзамены в Школу- студию МХТ? - Стеснительность при сдаче экзаменов в театральный помогает. Ее приходится преодолевать, а это положительно влияет на мастерство. - Сергей, почему вы решили поступать сначала в училище Гнесиных, а потом в театральный? - Неплохо пою. У нас вся семья музыкальная. При рождении дедушка подарил мне шикарный баян. Я подрос и решил сделать ему подарок. За три месяца я сам прошел три класса музыкальной школы! Я сидел по восемь часов, чтобы порадовать деда. Настал день, когда я представил деду свою программу. Более счастливого лица, я в своей жизни не видел! Он прослезился, а потом всучил мне в руки баян. Мы пошли по деревне. Я играл абсолютно всем, а дед рассказывал какой внук молодец! Это так прекрасно дать человеку то, чего он давно желал! С Максимом Авериным - Круг общения людей, которым вы доверяете свои тайны большой? - Нет. Это моя мама, жена, Гузэль Киреева, которую ценю не только как режиссера, но и умную женщину. Тусовкам - предпочитаю семейный уют. Люблю возвращаться домой, где порядочек, приготовлен вкусный ужин. Мы с моей женой Наташей посидим, что-то обсудим за чаем. На выходных можно поехать к родственникам. С ностальгией вспоминаю те времена, когда моя бабушка за столом собирала по 20-30 человек. Сейчас этого нет. Думаю, что не только в моей семье. Все родственники быстро разбегаются по комнаткам. Общение в основном происходит по скайпу. Сейчас даже выпивают друг с другом в скайпе, и Новый год встречают там же. Сергей Громов с семьёй Встретился с женой спустя семь лет - Жена вас к поклонницам ревнует? - Спокойно к ним относится. Она знает, что я однолюб по натуре. Сам я жутко ревнивый, но пока повода не давали. - Где вы с будущей женой познакомились? - Наташа — моя первая любовь. Мы познакомились в Гнесинке. Она там училась до поступления на журфак. Мы встречались, а потом расстались. Следующая наша встреча произошла, спустя семь лет. Наташа приехала брать у меня интервью, по случаю выхода в « Сатириконе» спектакля « Ричард третий». У нас все снова закрутилось- завертелось. Было ощущение, что все это время мы не расставались! Бывают такие странные встречи. Чудеса! - В картине Александра Миндадзе «В субботу» вы сыграли жениха. У вас была такая же веселая свадьба как у вашего героя? - Я много раз бывал на свадьбах, где люди столами начинают дружить против друга. Доходит до того, что начинают рвать на себе одежду, паспорта, с воплями сдирать с себя кольца. А на следующий день все с синяками, которые друг другу поставили, обнимаются, вымаливая друг у друга прощения! Вобщем, творится такой разлюляй, как в картине «В субботу»! Я насытился такими свадьбами. Мы вдвоем с моей любимой отправились в Грибоедовский ЗАГС, а потом посидели с гостями без особого шума. - Вы азартный человек? - Да! Поэтому не играю ни в какие игры. Меня засасывает. С алкоголем тоже завязал. В выпившем состоянии мне сразу надо идти в народ. Могу пойти к бомжам за жизнь с ними побеседовать, потом пойти в полицию, рассказать как нужно жить. Профессия меня остановила от необдуманных поступков. Не всегда и не во всем хороши большие скорости. Иногда включаю нейтралку, и жму на тормоза, когда вижу, что надо остановиться. Я не безбашенный.! - Кто у вас дома принимает волевые решения? Многим мужчинам, например, жены гардероб выбирают. А у вас как? - Я сам покупаю себе вещи. В каждой семье, чтобы был порядок нужна гармония в отношениях. У нас она есть. Не сказал бы, что у нас патриархат. Я прислушиваюсь к жене. Естественно она рулит! - Вы чаще оставляли женщин или они вас? - Никогда не обострял ситуацию. Стараюсь, и старался быть честным по отношению к людям, с которыми общаюсь. Меня в людях отталкивает самолюбование. О мужчинах вообще молчу…. Мне нравится, когда женщина кокетничает в меру, а когда начинается приторно – гламурное изображение из себя непонятно кого, это отворачивает. С режиссёром Гузэль Киреевой - Есть вещи, которые вам сложно простить? - Предательство! Но я не помню, чтобы меня предавали. С годами, понимаешь, что лучше простить и отпустить, чем помнить зло. Никогда не забуду одну встречу. Вовремя съемок картины «Августейший посол» мне часто приходилось ездить в Питер. Как –то один из моих попутчиков в поезде мне много всего рассказывал о жизни, о себе. Это был интересный человек. "Ни в коем случае не надо растрачивать жизнь на переживания",- советовал он. – "Если ты не готов сейчас взять в руки пистолет и застрелить человека, который тебя обидел, то отпусти это и расслабься!" Философия моего попутчика мне помогает в пути. - Что для вас допинг в жизни? - Меня заряжают кирпичные дома вовремя заката. Я обожаю перепад, когда часть дома розовая, а часть в тени. Может это бред, но мне это создает такой кайф, такое настроение! В антрепризе Гузэль КИРЕЕВОЙ "Незваный гость"
Administrator: Интервью со Светланой Свирко, постановщицей спектакля "Закликухи" на малой сцене Сатирикона - ЗДЕСЬ
Локоны: Югра Недвижимость: «Уютный» человек Всегда ассоциировала его с экранным образом жесткого следователя Глухарева. Ошибалась. Расслабленная походка, открытая улыбка – с первых минут общения веселый, искренний и удивительно простой Макс Аверин. Интервью мгновенно превратилось в легкий разговор, в котором известный актер поведал о главном арт‑объекте своей новой квартиры, рассказал, зачем из разных уголков мира он везет кукол, и признался, на что может смотреть часами Ю.Н.: Насколько я знаю, Вы – левша. А левшам часто приписывают такую черту, как домовитость. Вы по натуре домосед? Или гастрольные поездки из отеля в отель Вам не в тягость? М.А.: Люблю свой дом, но стараюсь создавать уют там, где нахожусь в данный момент. Я сам по себе уютный. (Смеется.) У меня есть такой принцип: «Хорошо там, где я». Гастроли, отели, перелеты – это часть моей профессии, они не могут мне не нравиться. Я научился получать удовольствие от того, что я не вылезаю из самолетов. Я проехал Россию от Дальнего Востока до Прибалтики включительно. Увидел всю нашу необъятную Родину. Как это можно не любить? Как это может быть в тягость? В каждом городе у меня новый зритель, который, по сути, меня не знает. А я, в свою очередь, не знаю людей, которые приходят на мои спектакли. Но стоя на сцене, постепенно начинаю ощущать единение с залом, и мне становится хорошо, как дома. Ю.Н.: Вы храните дома какие‑нибудь вещи из детства? М.А.: Я не очень бережливый человек. Память о своем детстве я храню скорее в сердце, нежели на шкафу или на полках. К мебели, например, вообще не привязываюсь. Вот фотографии – это бесценная память, их я пытаюсь сохранить. Ю.Н.: Кстати, Вы с мамой по‑прежнему живете в соседних подъездах? Стараетесь всегда быть поближе к родным людям? М.А.: Заботиться о родителях – мой сыновний долг. У нас большая связь, до сих пор неразрывная пуповина. Я хочу, чтобы мама находилась рядом со мной. Ю.Н.: В одном из интервью Вы рассказали, что Ваша мама собирает кукол. После гастролей Вы пополняете ее коллекцию? М.А.: Конечно, я часто путешествую и в поездках всегда стараюсь найти для нее новую интересную куколку. У мамы было послевоенное детство. В то время, когда дети должны играть в игрушки, у нее их просто не было. Тогда люди жили в подвалах, и мечтать о куклах было абсурдом. Единственная игрушка, которая у нее была, – это небольшой пупс. Она до сих пор его хранит. Ю.Н.: Большинство людей можно разделить на так называемых «кошатников» и «собачников». В Вашей новой телепрограмме «Добрый вечер, животные!» наверняка приходится общаться и с теми, и с другими. А дома у Вас живут питомцы? М.А.: Мы с мамой живем практически вместе. Поэтому ее животных я считаю и своими. У меня две собаки: чихуахуа и лабрадор. И несколько кошек. Ю.Н.: А Вы действительно увлекаетесь цветоводством? Об этом как‑то писали газеты. М.А.: Вы можете представить меня возле грядки с лопаткой в руках? (Смеется.) Нет, это не правда! Ю.Н.: Вы много путешествуете, и не только по России. А могли бы жить за границей постоянно? М.А.: Абсолютно нет. Мне и в России хорошо. Я никогда не мечтал стать голливудским артистом. Это бред. Я слишком русский. Ю.Н.: У Вас есть любимый уголок на Земле? М.А.: Много мест, где мне комфортно. Я люблю Италию, мне нравится Прибалтика. Энергетически я хорошо себя ощущаю в Сибири. Ю.Н.: Значит, и у нас наверняка чувствовали себя как дома! Вы уже побывали в нескольких городах Югры, чем‑то «зацепил» Вас наш край? М.А.: Мне нравится, когда в городах есть нечто губернское. Люблю бывать в исторических частях города. И несмотря на то, что северные города намного моложе многих российских, в Югре тоже четко видна связь истории и современности. Причем эта современность отдает Европой. Со своими спектаклями я побывал в Сургуте, Нижневартовске, Ханты‑Мансийске. Города оставили очень теплый след. Здесь особенная культура. Ю.Н.: Кстати, по Ханты‑Мансийскому автономному округу Вы путешествовали со своим моноспектаклем «Все начинается с любви». Какую роль в Вашей жизни играет это чувство? М.А.: Мне кажется, я все скажу стихотворением Роберта Рождественского. Все начинается с любви: мечта и страх, вино и порох. Трагедия, тоска и подвиг – все начинается с любви. Весна шепнет тебе: «Живи...» И ты от шепота качнешься. И выпрямишься. И начнешься. Все начинается с любви! По‑моему, более точного определения моего отношения к этому чувству нет. Любовью дышат, чувствуют, а не говорят. Когда о ней кричат, значит, настоящего чувства нет. Любовь дает возможность парить над нашей суетной и иногда блеклой жизнью. Ко всему в своей жизни я отношусь с максимализмом. Если в любви появляются какие‑то полутона, «полулюблю» – это ерунда. Когда ты любишь, то жить не можешь без этого человека. Я говорю не о физическом или географическом положении влюбленных. Главное, чтобы этот человек был в твоем сердце. Когда я влюбляюсь, это видно невооруженным взглядом. Я становлюсь таким дураком. (Смеется.) Ю.Н.: Максим, дом Вашей мечты, какой он? М.А.: Мой дом – это пространство и воздух. Я не люблю, когда комнаты заставлены мебелью. Сейчас я делаю ремонт в своей квартире, и там у меня есть доминанта, или арт‑объект – это камин. Меня вдохновляют и успокаивают огонь и вода. Готов часами, как зомбированный, смотреть на море, реку, океан и огонь.
Кука: Юрий Бутусов «Для меня главное — вовремя спрятаться» — «Добрый человек из Сезуана» в сознании русского человека прочно связан с именем Любимова: вы решили разорвать эту связь ? — Нельзя объяснить рационально, почему я решил ставить эту пьесу, — совпали обстоятельства, ощущение жизни. Говорят, пьесы находят нас, а не мы их. У меня в голове есть список, составленный еще в институте: в нем произведения, с которыми я должен обязательно встретиться, мои самые сильные впечатления. Иногда список пополняется новыми именами — Вырыпаев, Сигарев. Я очень люблю Брехта, а «Добрый человек» — давнишнее мое пристрастие: это такая большая пьеса в смысле содержания, что мимо нее невозможно пройти. А спектакль Любимова сегодня уже ни к чему не имеет отношения: я его не видел и совсем про него не думал. Наверное, это был великий спектакль, но это было очень давно. — Многие говорили о своевременности «Доброго человека» в связи с пробуждением общества и гражданского самосознания. — У меня нет ощущения, что общество просыпается, несмотря на количество политических и социальных тем в искусстве. Лично у меня ощущение осени. И мне кажется, что сегодня человеку гораздо важнее понимать себя: для меня это так, я ни на чем не настаиваю. Разобраться с собой: только этим, наверное, и занимаюсь. И поэтому мне важны такие темы, как взаимоотношения с Богом. Простые, в общем-то, вещи. — У вас они решены радикально: Бога в финале вашего спектакля выволакивают на сцену за ноги. — Мне трудно говорить о том, что я сделал. Взаимоотношения с Богом вообще тема, на которую не очень понятно, как разговаривать. — Вы религиозны? — Нет, мне кажется, что нет. Хоть это и очень интимный вопрос. У меня никогда не было внятных приближений к религии: я скорее просто понимал все по-своему. — А с православием вы в каких отношениях? — Мне печально то, что происходит сейчас, мне кажется, что-то неправильное творится. Собственно, про это я и хотел делать спектакль. Я ни к чему не призываю, просто у меня есть ощущение неправильности происходящего. А пьеса как раз поднимает именно эти вопросы. Дает болезненное ощущение и — ничего не решает. Для меня Брехт вообще ничего не решает. На мой взгляд, заблуждение считать его драматургом, дающим ответы на какие-то социальные вопросы: он настоящий поэт и философ, вскрывает болячки, переворачивает сознание и душу, но в его пьесах я не вижу ответов. — Ларс фон Триер, снявший «Догвиль» под влиянием этой пьесы Брехта, дал свои безжалостные ответы, приговорил человечество. Вы заканчиваете спектакль вопросом. А какой-то ответ на вопрос, можно ли оставаться добрым, предполагается? — Меня пугают ответы. В мире не одна система координат, их бесконечность невероятная. А уж что такое человек, вообще необъяснимо. Можно только подумать об этом, поразмышлять, это дает воздух. Как только ты произносишь ответ, ты что-то убиваешь. Понимаю, что многие это воспримут с раздражением: дескать, какой ты, к черту, режиссер, если не знаешь ответов? Наверное, ты все равно наводишь зрителя на какую-то мысль, выбираешь какой-то путь, провоцируешь эмоцию. Мне кажется, именно это и делал Брехт, провоцируя, задавая вопросы, пробиваясь к чувству: поскольку главные вещи в жизни мы делаем именно под влиянием чувств. В поисках этого пути мне необходимо подолгу быть одному. Уходить в себя, чтобы что-то понять, услышать. — И вы умеете уходить? — У меня есть наушники. Не знаю, у меня получалось. Это для меня главное — вовремя спрятаться. Когда выпускаешь спектакль, то общаешься с большим количеством людей, и это тяжело, а если еще и шум поднимается, то надо скорее сбежать — иначе потом можно просто не вылезти. Все страшно мешает. Вот сейчас следующий спектакль будет, «Разбойники» в Учебном театре ГИТИСа, а у меня истерика и паника, и я совершенно не знаю, что с этим делать. Терпеть поражения очень страшно, выигрывать еще страшнее. — А что для вас поражение? — Прежде всего собственная оценка. Понимаешь, по какой причине не получилось, причина живет в тебе и дает возможность двигаться дальше. Такая бередящая и болезненная. Например, спектакль «Гамлет», вполне успешный: там были вещи, которые я попробовал, но не выиграл, — зато они проросли в других спектаклях. — А что значит «не выиграл»? — Не довел до конца, не додумал, не справился с обстоятельствами. Но это знаю только я. Например, «Человек = человек», которого я ставил в Александринке, не могу сказать, что «проиграл», но и не выиграл, поскольку там был ряд компромиссов, приведших к разрухе внутри спектакля. И все из-за двух вещей: конфликта поколений в театре и странного, вульгарного отношения к Брехту, которое тянется с советских времен, а артисты с удовольствием повторяют штампы. В советском театре было принято считать Брехта социальным, без эмоций, без характеров, без чувств. А это страшное заблуждение: он хоть и был абсолютно левым и, конечно же, провоцировал и дразнил, но истинной его целью, как и у всякого художника, было вызвать в человеке страсть, эмоцию. Он мог полемизировать со Станиславским, но цель у них была одна — живой театр, эмоциональный, захватывающий, заставляющий сопереживать и думать. Сегодня наш зритель абсолютно отучен размышлять, задавать вопросы. — Конфликт поколений — такая серьезная проблема? — Невероятно. Ситуация очень сложная. Разрушилась система театров-домов, а старшее поколение все еще занимает огромное театральное пространство. Яркий пример — происходящее в «Гоголь-центре». Очень желаю Кириллу сохранить и создать на этом месте что-то живое. Он взял на себя такую ответственность, это очень серьезный поступок. Было бы здорово, чтобы новому поколению дали подышать. В Москве еще как-то дают, а в Петербурге совсем сложно: сейчас, например, уничтожается режиссерская лаборатория «ON.Театр» — а это было единственное место, где работали молодые режиссеры. И вот его закрывают. Город мог бы помочь им, мог бы выделить помещение, но городу не до этого. — А вы чувствуете принадлежность к поколению с Карбаускисом, Женовачем и теми, кто ставит сегодня? — Нет, все сами по себе. Хоть по-человечески мы в приятельских отношениях. А с Женовачем у меня вообще особые отношения, поскольку я работаю педагогом на его курсе. В поколение объединяются по принципу «что будем отрицать?» Сегодня, на мой взгляд, такой объединяющей идеи нет. Ощущения поколения нет, но я знаю, что мы в принципе существуем. И есть ощущение, что мы нужны. — С музыкой Пауля Дессау, с зонгами по-немецки спектакль похож на рок-концерт. — Я понимаю. Давным-давно, когда мы делали «Калигулу», я сказал себе: «Это будет рок-концерт». Наверное, потому, что я воспитывался в Петербурге во времена расцвета рок-клуба, с кем-то дружил, но скорее был воспринимающей стороной. Для меня музыка — важнейшая вещь, пока я не найду музыку, для меня нет спектакля. Зонги на немецком я оставил сознательно: этот язык связан с природой Брехта, а русский, напротив, идет вразрез. Я обожаю немецкий, когда слышу его — становлюсь кроликом, которого удав гипнотизирует. — А социальный и политический контекст в искусстве, который вы упомянули, вам интересен? — Главное, чтобы было художественно, а уж круг вопросов, который затрагивается, может быть любым. В любой хорошей пьесе затрагиваются политические вопросы: в конце концов, это вопросы свободы и прав человека, а они есть во всяком большом произведении. Если мне скажут: «Это хороший спектакль, там говорят о политике» — я скорее всего не пойду. Если мне скажут: «Это хороший спектакль, я там плакал» — пойду. Если ты берешь любую тему и переживаешь ее художественно, тогда ты победитель. Если докладываешь: «Я все про это знаю, и у меня есть ответ» — проигравший. Искусство отражает происходящее в обществе: но только все можно сказать не в лоб, не прямым путем. Когда высказываются напрямую — я лично теряю интерес. С этого момента начинается превращение театра в товар. — Сегодня все товар. — Поэтому мне и захотелось сделать «Доброго человека». Потому что любовь не товар. Душа не продается и не должна продаваться: тогда мучительно, но ты будешь жить. Человек — все, что мне интересно; все, чем я хочу заниматься, — сложные внутренние человеческие переживания. И я уверен, что театр как институт может формировать человека, его понимание жизни и самоощущение. Убежден, что хороший спектакль может перевернуть сознание. — А какие спектакли перевернули вас? — Захаровский «Тиль», например. Гинкас с «Записками из подполья». «Гамлет» Някрошюса. «Семейное счастье» Фоменко. «Чайка» Гоша. Много еще... Поскольку театр — единственное место, где мне интересно, то я все время с раннего возраста проводил в театре. И если это проникновение произошло со мной, то и с другим человеком может произойти то же самое. Так я думаю. Меня удивляют те, кто говорит: искусство ничего не решает. По-моему, только искусство что-то и решает. Важно просто хотеть воспринять. Важно понимать, что человек, говорящий с тобой со сцены, не глупее тебя — он просто другой. Мне кажется, это главная проблема наших людей: у нас ничего не происходит с демократией, поскольку мы не умеем слышать и воспринимать других. У русского человека какой-то очень сложный внутренний механизм. — Он всегда такой был? — Я думаю, да. Хотя сейчас и вовсе откат происходит. Агрессивное невосприятие непохожих становится знаменем. Поэтому у меня ощущение осени. — А есть какое-то предчувствие, куда это все заведет? — Не знаю. Спасает существование в локальных экосистемах. Таких, как театр: мы строим вокруг себя свой мир. Сергей Васильевич Женовач строит — и это замечательно. Додину удается — и слава Богу. Мне удается на уровне одного спектакля. Создаешь свой мир и в нем прячешься. click here
бельчонок: click here Odin Biron: Russia has always fascinated me Odin Biron, a young actor from Minnesota, moved to Russia almost seven years ago because he has always believed that Russia is home to real theater. He arrived knowing almost no Russian, but he spent four years studying at the Moscow Academic Art Theater School and, soon after, blended into the acting community. Odin Biron, a young actor from Minnesota, who moved to Russia seven years ago and was recently given the role of an American intern in Russia’s popular sitcom, Interns (a Russian version of Scrubs). Source: Press Photo Biron was recently given the role of an American intern in Russia’s latest popular sitcom, Interns (a Russian version of Scrubs). He spoke with Sofia Raevskaya about his life in the Russian theater scene. Russia Beyond the Headlines: How would you say you imagined Russia before you arrived? What did it turn out to be like? Odin Biron: I had always pictured Russia as a kind of romantic place. A cold, distant country where people work their magic in the dark; a crazy, scruffy, imaginative place. I would picture Russia, first and foremost, as going together with the theater and the arts, and this was personified through Valery Gergiev of the Mariinsky Theatre. This fascinated me, for some reason. I find it a complex, enticing life. Everything at the beginning had to do with the theater, because I had dreamed of coming to Russia to study at the Moscow Academic Art Theater School and to work. I myself come from the very cold state of Minnesota, so I was already prepared for the weather. As it turns out, Russia has a lot of warmth. I can’t say how I got such a romantic picture of Russia. To tell the truth, life here is so seductive, difficult, remote and wild. It was hard at first, but then I got used to it. Things turned out, of course, to be a lot less romantic. As for stereotypes of Russians, I never thought that you drank vodka all day long or that bears wandered around Red Square. I would say that Russians made up most of the stereotypes about themselves. I didn’t even know that Russia’s symbol was the bear. RBTH: Have you had any adventures while in Russia? O.B.: Just being in Russia is a never-ending adventure for me! It’s really interesting to see how things develop here; I’m even afraid to go back to the U.S. This is still all an adventure for me. People ask me what I am doing here, while I say that living in a different culture and a different country is an adventure, don’t you agree? It’s really cool! I find all the old stuff and the history very interesting. Take, for example, when I took the train from Moscow to Irkutsk. I saw so many impressive things! I was on the train for almost four days and saw a lot of the country; I wouldn’t mind doing it again! I dream of going to Vladivostok, Karelia, Sakhalin and Kamchatka. So, all in all, there are more adventures to come. I have also taken the train to Lithuania and Latvia, and we have been on performance tours to various countries. I also decided to come to Russia seven years ago, because there are a lot of really intriguing neighboring countries. I dream of traveling across Asia, including Armenia, Uzbekistan, Kazakhstan and Azerbaijan; this is also in store for me. These are exotic countries for your average American. My friend and colleague Cazimir Liske and I were once invited to an international festival in Iran. I really like these kinds of place. It was really hard to get a visa, almost impossible (because of U.S. foreign policy). Really beautiful cities, Muslim countries, mosques, etc. All this is possible because I am here. RBTH: How hard was it to learn Russian? O.B.: I’ll say right off that I am interested in languages. I used to study a lot of languages: Italian, French, Danish, etc. When I started to study Russian, I forgot them all! I even started to forget English! I started to study Russian back in the U.S. at the University of Michigan. I stopped by this really good library from the university once, with a handful of books. I found a cosy little corner and found an old Russian language textbook for foreigners, published back in the Soviet era. I started to read it and tried to make something out of it on my own. I sat there for three hours and began to read and copy things down. I remember that, at that time, I began with simply copying down the alphabet, and what a discovery it was for me! This was a week before I left. I learned words like Zdrastvuyte (“Hello”), Spasibo (“Thanks”) and Pozhaluysta (“Please/You’re welcome”). How I pronounced them, I don’t know. It sounded awful. Foreigners want to study these words when they visit Russia, which is funny because these are the toughest words in the language. I more or less knew these words and the alphabet. I started off working through interpreters while I was doing a three-month internship at the Moscow Academic Art Theater. After that, living in the school’s dormitory was virtually all I did, while I barely studied at the theater. I’ve never had better Russian practice in my life! I took classes at school and attended Russian-language courses. My teacher, Yelena Lisina, gave me everything. She gave me grammar and introduced me to the Russian language. I started studying in September 2005. I initially acted in silent skits, where language wasn’t important. Then I started to study poems. The most intense Russian lessons I had were when it came time to learning lines for various scenes. I needed to learn Ostrovsky’s The Storm, Shakespeare’s Hamlet and Pasternak. Had to learn everything. This was the most important stage in studying Russian, although I still learn new words every day. There are times when it is really hard to express myself, especially when I’m in a bad mood. The grammar is really tough. When I was playing Hamlet, it was really terrifying one of the first times I went out on stage in front of the audience! I had this feeling that I had just memorized some sounds and believed that they all meant something for the audience. The other actors, if they suddenly forgot something, could make something up and improvise. I, on the other hand, didn’t have that option, especially with Pasternak. Doing so would sound just clumsy and bad. When you have someone else’s thoughts in your head, you usually confused. You forget the words and don’t know how to put a sentence together. It’s really terrifying when, after having spent a long time back home in the US, I come back to the stage, have to learn something really quickly and say the words in front of the camera, while everyone is waiting for you. I get this feeling as if I have forgotten Russian. But I want to overcome this fear.
Локоны: Вечерняя Москва: Максим Аверин: Стараюсь удивлять Райкина 30 мая и следующие три дня на сцене "Сатирикона" премьера! Константин Райкин обратился к знаменитой пьесе Бернарда Шоу "Пигмалион" и на ее основе создал красивый и яркий спектакль "Лондон Шоу". Впрочем, "яркий" в данном случае не самое правильное слово. Почему? Об этом вы узнаете, прочитав интервью с Максимом Авериным, которому в премьере отведена главная мужская роль. - Уже совсем скоро вам выходить на сцену родного театра «Сатирикон» в новой роли, погружаться в новое сценическое пространство… Волнительно? - Вы знаете, сценическое пространство – это мое любимое пространство. Как дельфин в море, так я в сценическом пространстве. Это абсолютно моя территория, где я чувствую себя удобно, комфортно, и даже более удобно, чем в повседневной жизни. - Театр выпускает «Пигмалиона» под более звучным названием «Лондон-шоу», значит ли это, что нас ждет серьезная редакция пьесы Бернарда Шоу? - Естественно, ведь это переводная вещь. Оригинал всегда подвержен взгляду переводчика, так или иначе, в переводе всегда звучит конкретное время, которое для пьесы особенно неумолимо. В работе у нас было несколько переводов и ушло много времени на адаптацию. Бывает, что текст хорош на бумаге, но совсем другое дело дать ему человеческую жизнь, это очень сложная работа. - Действительно, текст пьесы довольно тяжеловесный… - Да, согласен, но давайте не упрощать. В чем еще один из главных конфликтов этой истории и нашей жизни, мы разучились говорить и слушать. В наше время, когда большая часть населения говорить «звОнишь», когда сверху намеренно упрощают язык, когда дозволенность произношения становится слишком широкой, когда язык агрессивно наполняется иностранными словами, текст этой пьесы особенно злободневен. У меня все это вызывает большие вопросы и опасения. Конечно, для кого-то наука фонетика будет странным и пустым звуком. Но для людей, которые работают со словом, некоторые вещи ясны как белый день. Я на днях прочитал такое предложение: «Расставашки, это такая пичалька». Мне, играющему Хиггинса, это доставило особое удовольствие. Я смеялся, очень долго. Боже мой, какой ужас, какая глупость! - А зритель на спектакле будет смеяться? У вас получается комедия? - Комедия - это жанр, в котором можно высмеять пороки общества. Шоу обличает высший свет, напыщенный, а на самом деле имеющий всего два класса образования. Эти люди, не смотря на позу, совсем не обладают изысканностью и аристократизмом. Наличие ботокса в разных частях тела не делает тебя элитой. - У вас в «Лондон Шоу» совсем юная партнерша. Как вам с ней работается? - Она удивительная! Я очарован, потрясен и влюблен в нее. Моя партнерша – Лиза Мартинес, - темнокожая актриса а Дулитла играет Григорий Сиятвинда. Наш театр многонационален, у нас есть и калмыки, и евреи, и американец, и афрорусские. И хотя по пьесе Элиза с Дулитлом пересекаются всего в одной сцене, и особого акцента на национальных особенностях этих артистов нет, но это все-таки придает особый колорит нашей постановке. Хотя оба этих артиста – абсолютно русские. С Гришей мы учились в одно время, поэтому для меня он абсолютно «Наш Гриша», а Лиза родилась и выросла в Москве - они абсолютно русские люди. Поэтому никаких акцентов мы не делали. - Это не первая ваша театральная работа с многонациональной труппой? - У меня сейчас, как я это в шутку называю, «черный период» моей жизни. Совсем недавно мы выпустили спектакль «Отелло», с театральной компанией «Свободная сцена», в лучших традициях шекспировского театра, у нас всех играют только мужчины. Там тоже со мной играет темнокожий артист Иван Иванович. Хотя, между нами говоря, наличием иностранцев уже никого не удивишь. Москва – это почти Нью-Йорк здесь есть все. - Насколько я понимаю из предварительных описаний, спектакль делается в стиле «немого кино». В этом есть перекличка с нашумевшим фильмом «Артист»? - Знаете, все в мире материально, нет ничего случайного. Когда я посмотрел фильм «Артист», то плакал горючими слезами и ушел из кинотеатра в депрессии. Я увидел - то, что я люблю и умею делать, сделано в кино. Мне было так жалко, я думал: «Какая все-таки маленькая и короткая жизнь, я уже никогда это не смогу сделать». Но через некоторое время Константин Аркадьевич предложил мне участвовать в это постановке, и это был абсолютный подарок. Материализация мысли. - Идея сочетания черного и белого в принципе далеко не нова… - Конечно идея возвращения к черно-белому витает в воздухе. Современный человек добился такой колористики, в фотографиях, кино, телевидении, что возникает своеобразный голод по возможности что-то дофантазировать самому. В театре это особенно чувствуется. Как быть ярким без цвета? Выразительным без звука? Интереснейшая задача. Создать сочетание несочетаемого, это очень здорово. - Спектакль ставит Константин Райкин – он «удобный» в работе режиссер? - Если бы мне было неудобно работать с ним, меня бы уже давно здесь не было. Мы уже 17 лет вместе и у Мастера есть ко мне творческий интерес. Я этим очень дорожу. Мне удается быть ему интересным, а ведь это достаточно сложно, режиссёры – они вечно в поиске. Кроме того когда все удобно и замечательно все классные и прекрасные, становится даже скучно. Как и в любой семье у нас есть место и спорам, и конфликтам, но именно это и прекрасно, это и есть творчество. Это здорово, когда люди имеют друг к другу в хорошем смысле, претензии. Мне есть, что показать, рассказать, сыграть, а режиссеру, есть, что с меня спросить. Я очень люблю с ним работать, у нас одна «группа крови» и мы понимаем друг друга с полуслова. Очень люблю, когда он вскакивает со своего режиссерского места, начинает что-то говорить, показывать, я тогда всегда шучу, говорю: «Константин Аркадьевич, только не надо на себе показывать». Он уникальный человек, которого я называю своим Мастером, и слава Богу что все эти годы мы друг друга продолжаем удивлять. Он меня – своими распределениями ролей, а я его стараюсь удивить как артист.
Administrator: Гудок Темнокожий казак Театр «Сатирикон» выпустил спектакль «Лондон Шоу» по пьесе «Пигмалион» Бернарда Шоу Григорий Сиятвинда играет в спектакле, поставленном Константином Райкиным, Мусорщика, папу Элизы Дулитл в исполнении молодой актрисы Елизаветы Мартинес Карденас, тоже темнокожей. – Григорий, вам нравится, когда вас называют «альтер-эго Константина Райкина» из-за того, что вы чем-то неуловимо похожи? – По-моему, когда вашим двойником называют народного артиста, это не так уж плохо. Мы всё время встречаем своих двойников среди знакомых и друзей. У нас есть ещё и третий «близнец» – рэпер Тимати. – Вы недавно снимались во второй части комедийной киноэпопеи Эдуарда Радзюкевича «All inclusive, или Всё включено». – По сюжету, владелец ветеринарной клиники Андрей (Михаил Беспалов) вынужден бежать из России, поскольку провёл ночь с супругой олигарха. Он выбирает Турцию с её программой «всё включено», но обнаруживает, что за ним гонится киллер Рудольф (Эдуард Радзюкевич). Я там играю Карадумана, который выручает Андрея из многих запутанных ситуаций. – Вторую часть картины тоже снимали в Турции? – Да, мы ездили в Стамбул и снимали ужасные погони. Без полицейских служб. Мы каждый день ходили по лезвию ножа и не думали про безопасность. У меня, играющего казака, было ощущение, что у нас казацкая экспедиция в турецкое войско. Результатом гонок стала сломанная сразу в двух местах рука Миши Беспалова. Плюс ещё случился международный скандал с двумя сирийскими самолётами. Мы не знали, в какой момент закроют картину и нас депортируют, но тем не менее всё сняли. – Турция – курортная страна. Удалось ли отдохнуть? – В первый раз – да, во второй – нет. Мы прилетали, снимались и, если не нужны, улетали. Я был занят в параллельном проекте – в Одессе и Брянске. Но ничего: приноровился к такому графику. Я – счастливый человек и прекрасно сплю в самолётах, несмотря на турбулентность и неудобные кресла. Сажусь – засыпаю. Просыпаюсь – прилетел. – Я знаю, что вы служили в армии, хотя редко кто из творческих мужчин, а тем более темнокожих, пополняет её стройные ряды. – Да, я вообще подумываю о том, чтобы поднять материалы и узнать может, я единственный чернокожий, служивший в бывшей Советской армии. – А как вы туда попали? – Тогда была телепрограмма «Служу Советскому Союзу», и я практически добровольцем ушёл в казарму. Родители собирались меня «отмазывать», но я с ними в тот момент был в ссоре и, чтобы доказать свою правоту, пошёл в армию. – От службы остались положительные или отрицательные впечатления? – Разнообразные. На всю жизнь запомнился подъём в первый день службы. Когда меня разбудили в 6 утра в казарме, и я за секунду осознал, где я и что тут торчать ещё два года! А в 18 лет такой срок – абсолютно другая временная дистанция, нежели в 42. С «дедовщиной», конечно, приходилось сталкиваться, но я справлялся с нею хитростью. Я играл на гитаре и пел то, что привёз с гражданки. В большом фаворе был Цой, а также Гребенщиков, Лоза. Ну и, конечно, я вовсю эксплуатировал своё непонятное происхождение. – Когда вы в последний раз виделись с виновником вашего тёмного цвета кожи – отцом? – В 1982 году. Он приезжал на неделю в Россию. – Интересно, а что у вас было написано в теперь уже не существующей графе «национальность»? – Естественно, русский. Вот мой герой – казак, а я – сибиряк по рождению, по языку. Но моё происхождение позволяет мне иметь чуть-чуть отстранённый взгляд на Россию, на её проблемы. – Ваша супруга смотрела первую часть фильма? – Да, всем моим родственникам картина понравилась. – Сувениры привезли? – Да, что-то дурацкое. Главное, что я открыл для себя там, – это турецкий чай! Он потрясающий. Только в Турции я понял смысл этого напитка. Про этот чай я прожужжал уши всей съёмочной группе. Говорил, что нужно везти его домой мешками, но в результате сам его купить забыл! Беседовала Евгения Заболотских
Administrator: РОСБАЛТ Юрий Бутусов: Театр — дело молодое "Росбалт" продолжает проект "Петербургский авангард", посвященный горожанам, которые находятся впереди, в авангарде культуры и искусства. В данный топ-список уже попали яркие деятели арт-сцены Петербурга, чьи достижения выходят за рамки города, часто находя признание в Европе, минуя всероссийскую известность. Новый герой "Росбалта" — Юрий Бутусов, один из самых талантливых режиссеров страны, третий год возглавляющий петербургский Театр имени Ленсовета, где когда-то начинал свой творческий путь. Тогда культовым был его спектакль "В ожидании Годо" с молодыми Константином Хабенским и Михаилом Пореченковым, теперь таким стал "Макбет. Кино", выпущенный в нынешнем сезоне. — Министерство культуры разработало законопроект о проведении раз в пять лет конкурса на должности творческих работников. Предполагается, что это первый шаг к переходу на контрактную систему. Как вы к этому относитесь? — Считаю это правильным. Очень трудно сочинить механизм, как это сделать, но, в принципе, контракт — абсолютно верная история. А что касается главных режиссеров или худруков — должно быть еще и ограничение по возрасту. Так или иначе, организм стареет, и терпеть это старение не всегда просто. И не всегда нужно. В конце концов, руководитель театра — это работник, который должен обеспечивать людям театра праздник. И ты должен вовремя понять, что уже не в состоянии сделать им праздник, — значит, пришла пора уступить место молодым. Но сейчас ситуация стала, на мой взгляд, вообще дикой. Еще можно найти режиссеров, которые хотят строить театр-дом, воспитывать актеров, — то как раз самим актерам это не нужно. Потому что репертуарный театр ограничивает их свободу: они вынуждены играть в спектаклях, в которых не хотят, работать с режиссерами, которые им противны. Наконец, театр просто мешает их съемкам. При этом когда съемок нет, ты продолжаешь числиться штатным артистом труппы и получать хоть маленькую, но стабильную зарплату. Это совершенно нечестная ситуация. — То есть модель государственного репертуарного театра сгнила изнутри? — Мне кажется, да. Она изжила себя совершенно. За окнами что-то меняется, а здесь не меняется ничего. Гниение — я с таким термином согласен. — Вам хочется большей свободы в формировании труппы, чем позволяют нынешние законы? — Конечно, хотелось бы. Но вообще это очень сложный вопрос. Имею смелость полагать, что театр — дело молодое. Вот сейчас прошли экзамены третьего курса Театральной академии, набранного при Театре Ленсовета. На мой взгляд, из 20 человек примерно половина могут претендовать на то, чтобы продолжать жизнь в профессии и работать у нас. — Могут претендовать или имеют право? — То и другое. Они талантливы. Однако раз государство дает им возможность получить образование, вкладывает в это огромные деньги — оно должно принять на себя обязательства по их трудоустройству. У нас ведь нет для них мест, и, значит, в следующем году им придется бродить показываться по другим театрам. Или просто оказаться на улице. Конечно, мы ищем выход, пытаемся придумать схему, чтобы они остались в академии на пятый год, создать какой-то фонд и т.д. Само собой, хотелось бы большей мобильности труппы, когда кто-то приходит, кто-то уходит. Но нельзя же силой расчищать пространство для молодых — даже если б это было возможно, ни у кого не поднимется рука выгнать людей на мизерную пенсию или уволить человека, который ничего не играет, но прожил в этом театре жизнь. — В прошлом году нешуточный скандал разразился, когда тогдашний председатель комитета по культуре Дмитрий Месхиев хотел, как он это называл, повысить вас из главных режиссеров до художественного руководителя, но с запретом постановок на стороне, что было многими воспринято как попытка выдавить вас из театра и города. А есть ли способ в принципе избежать таких ситуаций во взаимоотношениях учредителя и театров? — Не могу предложить общего закона, думаю, это должно решаться индивидуально. Но в городе необходим какой-то орган, который по понятным, известным критериям решал бы, насколько эффективно работает тот или иной государственный театр. Мне кажется, контракт, где ясно прописаны права и обязанности обеих сторон, мог бы как-то упорядочить наши взаимоотношения. Конечно, и он не гарантирует правильной спокойной жизни, но, во всяком случае, хоть какое-то движение должно начаться. Сейчас ситуация застыла. В Петербурге это особенно ощущается — в Москве, конечно, повеселей, там есть какие-то молодые люди, которые пытаются брать на себя ответственность и разрешать сложные вопросы. — Константин Райкин рассказывал, что вы уже начали ставить с ним в "Сатириконе" "Ревизора", а потом позвонили: "Я понял, что нам надо делать не это, а "Короля Лира"!" Что определяет ваш репертуарный выбор? — Конечно, интуиция. Но прежде всего — наличие актерской индивидуальности, которая вызывает у меня сильные чувства. Это единственное необходимое условие. Остальное может меняться, но если этого нет — я как-то не нахожу в себе сил. — В Театре Ленсовета идут две пьесы современных российских драматургов, но вы ставите в основном классику. Как вы относитесь к "новой драме"? — Пройдет время, и она станет старой — как будут судить о нашем времени по этим текстам? Мне интересны и Сигарев, и Вырыпаев, и Яблонская. Все время их читаю, возможно, они будут у нас появляться. Вот буквально сейчас у меня на подоконнике лежит современная пьеса. Не исключено, что сам попробую этим заняться, я даже начинал делать какие-то пробы, но потом отказался от них в пользу "Макбета". А может, не буду, не стану загадывать. Все-таки мне сложно с этими пьесами — они почти всегда настолько прямолинейны, что я не понимаю, в чем тут моя работа. Просто развести артистов — это скучно. Мне нужно придумать какую-то среду, заварить какой-то мир, попробовать в него войти с разных сторон. А эти тексты, как правило, все-таки несколько примитивны. — Лев Додин утверждает: не ставит их потому, что все важное про человека уже сказано у Чехова. — Не буду оспаривать Льва Абрамовича, наверно, так и есть. Но, с другой стороны, существует усталость материала — того же Чехова. Все время думаю: как сегодня произносить этот текст, чтобы его по-настоящему услышать, чтобы он попал? Это хороший энергетический посыл, серьезная, задача, которую интересно решать, может быть, что-то открывая в театральном языке. Я этим занимался и в "Макбете", и в "Чайке" (спектакль московского театра "Сатирикон", "Золотая маска" за режиссуру. — прим. ред.). — Мне кажется, эти спектакли ориентированы лишь на зрителя, который хорошо знает пьесы... — Но я честно пытаюсь изложить сюжет — просто посмотрев с другой стороны, зайдя с другого боку. Мы прилагаем все усилия, чтобы рассказать историю азартно, интересно. Если не вставать в позу человека, которого должны развлекать, или не уходить сразу потому, что увиденное не совпадает с тем, что ты когда-то читал, а попробовать отдаться театру, верить ему, идти за ним, погрузиться вместе с артистами в этот мир, разгадать тайну, которая там существует, — мне кажется, тогда зритель может что-то получить в результате. Очень на это надеюсь. — Сейчас в Москве сразу несколько руководителей театров вступили в весьма преклонный возраст, рано или поздно естественным путем откроются вакансии. Позовут — поедете? — Во-первых, пусть сначала позовут, а потом будем осуждать. Но не думаю, что легко отвечу "нет". Прошло больше двух лет, как я здесь, и не могу сказать, что ощущаю себя благополучно. Скорее, у меня больше тревог. В Театре Ленсовета я работал, вроде бы мы близки — по любви к зрелищности, энергии, азарту. А с другой стороны, не могу не видеть, что раздражаю часть тех, кто тут живет. У нас нет конфликта, но отношения непростые. Хочу быть честным. Если вдруг жизнь поставит вопрос, который вы задали, — буду решать его исходя из логики собственного профессионального развития. У меня есть договоренность с театром и с самим собой: должно пройти какое-то время, чтобы понять, куда я двигаюсь в профессии, — и если почувствую, что не туда, то… Но здесь есть какое-то количество людей, которые мне дороги и о которых беспокоюсь. — Что для вас Петербург? — Не могу ответить на этот вопрос по той простой причине, что у меня нет на него ответа. Иногда мне кажется, что я люблю этот город, но в какой-то момент мне становится смертельно скучно в нем, и я мечтаю только о том, чтобы сбежать… Я любил его раньше, может быть, так — когда был "Сайгон", и рок-фестиваль, и 150 малюсеньких театриков. Да, точно! То есть когда деревья были большими. А теперь не люблю — потому что вместо "Букиниста" на Литейном какой-то уродский банк… Но почему-то приезжаю. И думаю о нем — не скажу, что много, но думаю. Здесь живет моя семья, мои учителя, здесь Моховая, Рубинштейна — а вместо "Идеальной чашки" на Владимирском сумки продают! Кому нужны эти сумочные магазины в таком количестве?! Но все-таки Лев Абрамович здесь, в Питере — это как-то радует… И Дрейден бродит по Литейному с рюкзачком — это вообще чудо. С другой стороны, критикесса Ш… Уфф, как страшно! Она-то всех нас видит насквозь и, конечно, скажет всю правду и разоблачит — от нее не скроешься. Ладно… Эрмитаж все-таки пока не перенесли в Москву — хотя не исключено. А куда дели змейку из скверика перед Мариинской больницей? Я не узнаю свой город — такое ощущение, что он поменял цвет, он пытается стать, как все, — а это единственное, чего не надо делать. Такое ощущение, что, кроме футбола и его болельщиков, тут никто не живет. Нет, неправда, где-то живет Сокуров и ткет что-то прекрасное и никому не нужное. В общем, я не могу ответить на этот вопрос... Дмитрий Циликин
Administrator: Отсюда Рыжая бестия Агриппина Стеклова У нее редкое, старинное и красивое имя Агриппина - в честь прабабушки. Звучная по актерским меркам фамилия - от отца. А все остальное - яркая, колоритная внешность, огненный темперамент, несомненное актерское дарование - что называется, свыше. Когда она выходит на сцену, все вокруг приходит в движение, искрится - такие флюиды от нее носятся по залу. Недаром в родном театре «Сатирикон» ее называют «шаровой молнией». А еще иногда за одержимость профессией (естественно, с любовью!) - «рыжей бестией». Кстати, не все знают, что Агриппина Стеклова - актриса в третьем поколении. Ее бабушка с дедушкой по маминой линии играли на сцене Краснодарского театра. Сама Груня дебютировала в Театре имени Станиславского, будучи школьницей начальных классов. Сегодня заслуженная артистка России играет главные роли в пьесах Мольера, Островского, Чехова, с успехом снимается в кино - широкий зритель знает ее работы в таких фильмах и сериалах, как «Рагин», «Привет, дуралеи!», «Гражданин начальник», «Коктебель», «Охота на изюбря», «Мама по контракту», «Жила-была одна баба». Актриса не скрывает, что в работе очень разборчива - в сомнительных проектах не участвует. - Агриппина, вы учились на курсе Марка Захарова, ваш отец тогда служил в «Ленкоме», а вы выбрали «Сатирикон»? - Когда за год до окончания вуза мы с сокурсниками пошли показываться в театры, «Сатирикон» был первым в нашем списке. Нас приняли там изумительно. Константин Аркадьевич Райкин слушал нас прекрасно, наговорил комплиментов! При этом, узнав, чья я дочка, тут же спросил: «Агриппина, почему не идете в «Ленком»? Я ответила: «Решила проходить пробы, как все». Райкин рассмеялся: «Я бы вас взял только за одно это!» ...Наверное человек способен преодолеть свою инерцию. Мне сложно давать советы людям вообще, а уж тем более из других профессий. Творческим людям проще что-то изменить в своей жизни, и даже довольно резко, круто. Сыграть какую-то неожиданную для себя самой роль, например. Такую, как я сыграла недавно в фильме Александра Велединского «Географ глобус пропил» по знаменитому роману Алексея Иванова. Сыграла школьного завуча, довольно жесткую женщину по имени - представьте себе! - Угроза Борисовна! Отличный текст, талантливый режиссер, прекрасные партнеры. Очень интересная роль - такой работы у меня еще не было. Или в короткометражке «Жизнь после», где моя героиня, налоговый инспектор, полный мой антипод - сухая, грубая, где-то циничная женщина. Меня оторопь берет, когда в быту общаюсь с такими людьми, я теряюсь - не знаю, что делать. Для этой роли пришлось даже выучить их особый чиновничий язык, разные налогово-канцелярские обороты речи типа: «Если сумма налога, исчисленная с учетом применения налоговых вычетов, оказывается меньше суммы уплаченного...» Подобную казуистику так трудно запомнить! Хотя для разных ролей я всякому училась. - Например? - Например, делать уколы на съемках фильма «Коктебель», и несколько раз там видно в кадре, как я всаживаю иглу прекрасному артисту Игорю Черневичу, извините, в попу. И на лошади училась скакать. И с волчицей пыталась дружить... - В каком смысле? Зачем? - Это было на съемках фильма «Нежный барс». Кстати, пока единственная картина, где я снималась вместе с папой. Там моя героиня Людмила, работающая заместителем директора в далеком таежном заповеднике, вынуждена не наукой заниматься, а вести в одиночку борьбу с браконьерами. На 500 километров - тайга, помощи ждать неоткуда... Так вот, по сюжету я там дружу с волчицей. И это была не собака, похожая на волчицу, как часто в кино бывает, а настоящий зверь. Помню, пока шла подготовка, я долгое время просто гуляла с ней - разговаривала, кормила, она привыкала к моему запаху. В кадре мне предстояло ее гладить, и никто не знал, что ей в голову взбредет, ведь волки - одни из немногих животных, которые вообще не поддаются дрессуре. Это было опасно и тем... интересно. Знаете, такой внутренний азарт - победить, приручить... - А вы рисковая женщина! Чего стоит хотя бы студенческая история, когда вы за два дня до родов, сдавая этюд, с огромным животом лихо прыгали со стула, чем всех присутствующих ввели в шоковое состояние. Или не такая уж давняя мечта - прыгнуть с парашютом... - Я бы прыгнула, да муж не разрешает, говорит: «Ты теперь не принадлежишь одной себе!» И тут он прав на все сто, хотя желание прыгнуть было сильное. - Вы сказали, что в «Нежном барсе» снимались вместе с отцом. А часто ли он помогает вам советами в работе? Обычно критикует или, напротив, хвалит? - Мне всегда было важно соответствовать его ожиданиям, не разочаровать, быть лучшей. Поэтому я с особым трепетом жду его прихода на мои спектакли. Да, папа, конечно, влияет на мою работу и оценивает ее в зависимости от эмоционального впечатления, которое произвел на него тот или иной фильм или спектакль. Бывают и споры, и восторги. Это такой естественный процесс, это так нормально. Он абсолютно искренне любит «Сатирикон», тем более что знает наш театр и как зритель, и как актер, поскольку когда-то играл в спектакле «Жак и его господин» на нашей сцене. Вообще-то он не из тех людей, кто любит пересматривать спектакли. А вот «Чайка» (Агриппина сыграла в «Чайке» Нину Заречную. - Ред.) произвела на него такое сильное впечатление, что он приходил на нее уже трижды. И, наверное, придет еще. Какую-то «дверцу» он там открыл, его что-то взволновало... А по какому поводу спорим? Например, по поводу работы в стационарном театре. Сейчас папа много снимается в кино и не служит ни в одном из репертуарных театров. А для меня такой путь неприемлем. Мне нужно место, которому я предана. Тут мы с ним идем разными путями... - Он хотел, чтобы вы стали актрисой? - Помню, когда мне было лет двенадцать, отец давал интервью и я при этом присутствовала. Его спросили: «Как ваша дочь мыслит свое будущее?» Папа ответил: «Агриппина очень хочет быть актрисой, но я не желаю ей этого, потому что это самая кровавая, самая ужасная, самая беспощадная профессия на свете. И я... очень хочу, чтобы моя дочь стала актрисой. Потому что это самая прекрасная, самая таинственная, самая непостижимая профессия. Думай, Агриппина!» Лучше, чем он сказал тогда, я не смогу ничего сформулировать, потому что профессия действительно кровавая и действительно прекрасная. - От таких од в прозе «крылья вырастут» у любого. Вот и ваши с актером и коллегой по театру Владимиром Большовым дети - Данила и Маша - не удержались от соблазна и, судя по всему, продолжат династию. - Это правда - они будущие актеры! Данила еще лет в пять объявил об этом своем решении. Сейчас учится на пятом курсе Школы-студии МХАТ, уже вовсю играет Ромео в известной трагедии Шекспира на нашей сцене в постановке Константина Райкина. Между прочим, когда-то давно его дед, Владимир Стеклов, из-за этой роли уехал на Камчатку, в местный театр... Гены! А Маша поступила в РАТИ на режиссерский факультет, в актерскую группу. Вот уж кто нас с Володей ошарашил выбором профессии, так это она. Сама решила, сама поступила. Не ожидали, честно! - Не опасаетесь, что случится как в поговорке: «Природа на детях... отдыхает»? - Нет. Как говорит всегда моя мама, совершенно героическая женщина: «Будем считать, что природа отдохнула на мне!» - Наверное, трудно всю жизнь доказывать свою профессиональную состоятельность? - Конечно! А что делать?! Вы спросите Константина Аркадьевича Райкина, который переиграл почти весь мировой репертуар, у которого вся стена в кабинете завешана «Золотыми масками» и «Хрустальными Турандот»... Тем не менее думаю, что внутренне он продолжает доказывать свою состоятельность и индивидуальность творческую. - Видел вас в «Тартюфе», «Старшем сыне»... Вы там так играете, аж искры летят. В быту, в семье вы такая же искрометная? - Спасибо. Я разная. Дома я прежде всего мама и жена. В театре конечно же актриса. Но я еще и дочка своих родителей, и друг своих друзей, которых очень люблю. Я заядлая автомобилистка, хозяйка... Я любопытная, вспыльчивая, настырная, пытливая. Стараюсь подавлять в себе повышенную эмоциональность, а спокойствие и нежность культивировать. Люблю море, плавать, люблю путешествовать по самым разным уголкам планеты. - Судя по вашей фильмографии, вы очень трепетно относитесь к работе в кино. В том смысле, что ради денег не снимаетесь в проходных фильмах. - Причина одна - мне жаль ради съемок во второстепенных сериалах отказываться от работы в театре, который для меня всегда на первом месте. - А как насчет хорошей роли в полнометражном фильме? У вас шикарная работа в фильме «Жила-была одна баба». - Для меня было необыкновенным счастьем работать с режиссером Андреем Смирновым, я очень люблю его фильмы «Белорусский вокзал» и «Осень». А когда прочла сценарий его будущей картины, то пришла в полный восторг и даже подумала: «Умру, если не снимусь». И я умолила его взять меня на пробы... Не умерла и снялась. - О каких ролях вы мечтаете? - Я не могу сказать, что вижу себя среди тех или иных героинь. Даже не могу определить роль-мечту. Наверное, надо ответить так: роль, которую дают, та и становится мечтой. (Смеется.) А если серьезно, мне хотелось бы встретиться с античной драматургией, например. С Чеховым, с Гоголем... Сейчас репетируем в «Сатириконе» знаменитую пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион». Кого играю, пока говорить не буду. Чтобы не сглазить... Андрей Колобаев
Administrator: Афиша «Я люблю балдеть в театре» Константин Райкин и Константин Богомолов открывают новые театральные школы Режиссеры Константин Райкин и Константин -Богомолов набирают студентов в собственные школы и в связи с этим отвечают на одни и те же вопросы. Интервью: Алексей Киселёв Фотографии: Иван Кайдаш Радикальный пост-модернист Константин Богомолов, создатель Актерской школы №24 при Московской школе нового кино, и 26 лет руководящий «Сатириконом» Константин -Райкин (его «Высшая школа сценических искусств» открывается, собственно, при его же театре) давали интервью «Афише» по отдельности — но отвечали на одинаковые вопросы — Что такое современный театр и что с ним не так? Райкин: Современный театр — это тот, который сегодня существует. Сильно опережать время театральный спектакль, мне кажется, не должен. В отличие, скажем, от кино. Потому что кино может полежать на полке и подождать зрителя, пока он догонит. Мне в свое время критик Марина Давыдова задавала вопрос: «А вы не хотите ли сделать такой провал, который войдет в анналы?» Да никогда в жизни! А вы не хотите ли убить свое дитя, чтоб потом об этом все написали? Да лучше я помру! Неуспеха боюсь больше, чем смерти. Самое страшное — быть непонятым. Это вообще одно из ответвлений современного театра — намеренно непонятное творчество. Я вижу очень талантливых людей, им нравится быть непонятными. В этом так называемом постдрама-тическом театре все эти уходы от сюжета… Уход от сюжета — вполне возможная вещь, когда из-начально драматургический материал не пред-полагает сюжета. А вот когда это написано гениальным драматургом, когда предполагается ис-тория, а ее не рассказывают специально — мне кажется, это жуткое заблуждение. Нам как бы говорят: «Ну это вы знаете». И адресат в таких случаях часто не рядовой зритель, а фестиваль, театральные дегустаторы. Вино — ну я это говорил уже где-то, — вино нужно делать для любителей вина, а не для дегустаторов. От вина надо балдеть. От театра надо балдеть. А нерассказанная история — это неразвитие характеров, вывернутость на зрителя, фрагментарность, ощущение -несыгранной роли у артистов. Много вижу деструктивных моментов в этом современном -постдраматическом состоянии. Да и потом — -зритель от этого очень страдает, мне кажется. Богомолов: Современный театр — понятие абстрактное. Оценка зрелища в существенной степени зависит от опыта зрителя — не только жизненного, эмоционального, но и эстетическо-го. Современный театр — театр, учитывающий в своем бытии опыт эстетических открытий. Опирающийся на эстетически сложного зрителя. Часто новаторов обвиняют в желании уничтожить традицию. Чушь. Никто не борется с тра-дицией. Наоборот. Борьба идет с нежеланием учитывать опыт новых свершений. С пониманием традиции как раз и навсегда зафиксированного свода правил. Между тем традиция — это постоянно обновляемый опыт поколений, проходящий через фильтр времени. А у нас театральное образование застряло в XIX веке. Поэтому часто современный театр возникает в борьбе с ремеслом, полученным актерами в процессе обучения, на противоходе. Традиционное обучение плохо приспосабливается к новому. Слишком часто сегодня режиссер начинает репетировать со слов: «Давайте не будем играть так, как вас учили». А молодые актеры, только что выпустившиеся, -радостно отвечают: «Ура!» Стоит задуматься. — В чем суть актерской профессии? Богомолов: Это сложная исполнительская профессия. Актер должен быть готов к работе с разными режиссерами и с разными партнерами. Актер должен быть сам себе идеологом, сложной личностью, знающей театр и кино. Он должен знать не меньше, чем режиссер. Но при этом при выборе этой профессии сознательно отказывается от того, чтобы быть руководителем. Если исполнитель знает и понимает не меньше руководителя и при этом готов подчиняться, это идеальная ситуация. Вообще, на мой взгляд, актер — это энергия в состоянии покоя, а не в состоянии крика, вопля и надувания жил. Райкин: Суть в конечном счете — пробуж-дение божественного начала в зрителе. Только не по принципу: «Я разговариваю с Богом, а вы допускаетесь наблюдать». Это, мне кажется, высокомерие. Когда ты говоришь с человеком со сцены, ты Бога в нем, так сказать, прорисовываешь. Если ты правильно с ним говоришь, то в нем, в зрителе, проступает Бог. Если спектакль сильный, в зрителе возникает что-то божественное, в нем проступает ребенок, он растопыривается лицом, уходят защитные бронежилеты, он тон-чает душой, она становится у него нежной — это пока идет спектакль. Потом он опять как не бы-вало — в своем защитном костюме, в своем бронированном среднехамском состоянии. — Как определить качество актерской игры? Райкин: Это вопрос ощущений, которые с театральными зрителями очень легко разделить. Только промозглые профессионалы перестают это ощущать. Я перестаю быть профессионалом, когда смотрю спектакль. Это потом я могу разобрать что-то, проанализировать. Зачем мне лишать себя удовольствия? Я люблю балдеть в театре. То, что я называю хорошей актерской игрой, разделит абсолютное большинство зрителей. Богомолов: Качество игры актера никак не определяется. На сегодняшний день это уже бессмысленный разговор. Игра актера не явля-ется критерием качества зрелища. Мне иногда нужно, чтобы актер в определенном месте играл без-образно. И критик, который потом скажет, что этот актер безобразно играет, будет не прав в том случае, если актер в этот момент блестяще выполняет поставленную задачу. Единственный возможный критерий — соответствие общему -целому, ансамблевость. Элементы должны находиться в гармонии между собой. Не в гармонии с мозгом театрального критика или зрителя. — В чем проблема актерского образования в театральных вузах? Богомолов: Современная театральная система находится вне вроде бы уже открытых принципов системы Станиславского. Современная театральная система воспитывает не столько актера как личность, сколько актера как слугу зрителя. Она воспитывает этакого крепостного артиста, который должен все время чем-то удивлять и все время что-то из себя строить. В первые полгода обучения ему говорится: «Будь собой, вернись к себе, четвертая стена, публичное одиночество…» Проходит полгода, и ему говорят: «Ну все, чем будем удивлять? Свою органику засунь куда--нибудь в другое место. Свое понимание правды засунь туда же. Давай-ка чего-нибудь этакое отчебучь нам. Когда ты выйдешь на большую сцену, чем ты будешь держать?» Вот это печальная позиция. «Огранять алмаз — значит немножко поломать его» Райкин: Чаще всего я вижу трепет вокруг -индивидуальности артиста и боязнь сильно от нее отойти. Таким подходом мы очень обедняем палитру актерского ремесла и сводим его к понятию типажности, с которым в основном -работает кино, пусть даже очень хорошее. Если актерскую индивидуальность не преобразовать и в какой-то степени не погнуть и не закалить это железо, то, выходя на большую сцену со всей своей нетронутой индивидуальностью, он будет никому не слышен и не виден. Нужно огранять этот алмаз. А огранять алмаз — значит немножко поломать его. Богомолов: Вторая позиция: актер живет на сцене и умирает, а театр — это искусство сострадания, сопереживания и эмоционального -воздействия. Мы так не считаем. Мы будем учить обманывать. Никто на сцене не умирает, никто на сцене на самом деле не переживает, и театр — это искусство обмана, холодного и жестокого -обмана, а не траты сердечной. Мы не будем учить людей выходить на сцену, чтобы рвать себя в клочья. Нам это немножко смешно. На людей, которые к нам подходят на улице и просят копеечку, рассказывая слезливые истории и рассчитывая на наше сочувствие, мы не реагируем. Не потому что жестокосердны, а потому что прекрасно знаем, что эти люди не проживали тех -историй, которые они нам рассказывают. За ко-пеечку. Райкин: Есть еще другие крайности — пре-клонение перед правдой проживания. Вроде: «Не надо изображать мне слез, пока не подкатит». А я считаю, что надо уметь в какой-то момент дать пинка своему чувству, надо уметь его изо-бразить. А точно изобразишь — оно придет. Ведь школы переживания в чистом виде не существует. Много неожиданностей встречает хороший студент, попадая после обучения в театр. Его учили взращивать в себе чувства, сочинять персонажу биографию, а тут его сразу вводят в спектакль: «Тут налево, тут направо, там тебе подскажут по ходу». Богомолов: Существует такая вещь, как природная гениальность. Одаренному актеру не надо учиться. Можно что-то развивать, но в целом — одарен и одарен. А задача актерского образования — научать определенным навыкам тех, кто хочет им научаться, и, самое главное, производить высокого качества среднего артиста. Голливудского актера отличает высокий средний уровень. Там есть выдающиеся артисты, но средний уровень чрезвычайно высок. А у нас огромный разрыв между одаренными артистами и просто артистами. Потому что просто артист зависит не от собственной интуиции и мощи собствен-ного таланта, а в существенной степени от тех, кто его развивает, и от того, чему он обучается. И в свой работе он больше использует не ин-туицию, а технологию. Технологию он получает в вузе. И технология эта не годится. — Чему вы их научите такому, чего они не получили бы в вузе? Райкин: Кто-то из великих артистов сказал, что одно из главных свойств и особенностей -актерского таланта заключается в способности удивляться на сцене. Сейчас это совершенно -игнорируется, и очень важно это не утратить совсем, а возродить. Я бесконечно твержу артистам, с которыми работаю: «А кто будет удивляться?! Удивитесь!» Мы всю жизнь проводим в оценках, наше жизненное поведение проистекает от оценки к оценке. Мы сознательно или бессознательно оцениваем тот или иной факт. Мы не только воздействуем на жизнь, но и постоянно ее воспри-нимаем, иногда очень остро, иногда незаметно и для нас, и для окружающих. Но это важнейшая составляющая нашей жизни. На сцене интересно не только то, что случилось, но и то, как это оценивается персонажем. И это едва ли не самое интересное для зрителя из того, что происходит на сцене. «Театральное дело — марафон. Нужно иметь привычку именно к длительной работе» Богомолов: Они должны будут соответствовать требованиям, выдвигаемым им кино- и театральными режиссерами. Они не должны быть театральными артистами, которые могут работать перед камерой, они должны быть синтетическими артистами в этом отношении. Акцент в образовании — на углубленном изучении гуманитарных наук и иностранных языков. Изучение и знание языка развивает психику, как мелкая моторика развивает мозг. Язык развивает чувство формы. Я уж не говорю о возможности смотреть кино на языке оригинала и понимать, как работают там. И в том числе язык нужен, для того чтобы иметь выходы в Европу, на европейский кино-рынок, это обязательно. А что касается углубленных знаний в гуманитарных областях — это опыт, важнейшая вещь для актера. Пример на элементарном уровне: ты работаешь с человеком, а он не понимает каких-то простых стилевых формообразующих вещей. Тебе хочется определенного стиля от него, а он не знает, что это такое. Ты говоришь ему, что нужно сейчас Линча, Триера или, допустим, Ханеке, а он не знает этого. А это важно сейчас — решить сцену так, чтобы зритель считал, что это цитация из Триера или Тарантино. Про обучение в школе мы говорим «монастырское послушание». Монастырь — это место, куда люди сознательно идут служить, от многого отказываясь. И идут ради чего-то. Ради самосовершенствования, очищения или чего-либо еще. Их не взвешивают на весах, чтобы проверить, насколько они соблюдают пост. Они просто там существуют. Так и здесь. Они будут здесь жить и учиться, а педагоги будут за ними наблюдать, никого не экзаменуя. Экзамен — очень порочная практика. Она мобилизует человека к конкретной дате, неизбежно вызывая потом момент расслабления. Это своего рода тренировка таких качеств, как изворотливость и мобилизация. Театральное дело — марафон. Нужно иметь привычку именно к длительной работе. Мобилизацию и изворотливость тренировать не так-то плохо, но неправильно, когда это идет в ущерб образованию, оставляя человеку поверхностные знания. Если, по мнению педагогов, они будут плохо учиться, с ними расстанутся. И это может произойти в любую секунду. Педагоги будут регулярно собираться и обсуждать, кто как занимается. Ситуации экзамена не будет. Просто если человек халтурит на занятиях, то педагоги собираются и говорят ему: «Старик, ты халтуришь». Он продолжает халтурить — до свидания. То есть состояния благости — мы поступили, и жизнь прекрасна — не будет.
Administrator: Караван историй Что Лика Нифонтова скрывает от мужа Елена Михайлина Выхожу на сцену и… не понимаю, что же мы играем, что я должна говорить. Партнеры ждут реплики, а я не могу вспомнить: какой же спектакль? Полный зал, все смотрят на меня. Боже, стыд-то какой! Стою, обливаясь ледяным потом. Не убегать же?.. И вот дама в первом ряду уже говорит своей соседке: «Это жена Урсуляка, как она его подводит…» Просыпаюсь вся в поту. Самый страшный актерский сон — про то, как ты забыл слова. Если снится, что ты вообще забыл роль, — это настоящий ночной кошмар! И я действительно до потери пульса боюсь подвести Сережу. Что бы и где бы ни сыграла, я всегда буду женой режиссера. Обижаться глупо, потому что действительно так и есть. А реагировать — пошло. То есть данность. Кстати, непростая. Мужу о своих страхах я в последнее время не рассказываю. Потому как он разве что смеется: «Ты больная? Считаешь, что я способен так подставиться — взять на тяжелую роль того, кто завалит мне работу? Ну, знаешь, я себе не враг». И в конце концов советует утешаться тем, что у него есть фильмы, в которых я не занята. Кстати, в этом смысле с Сережей просто. Я могу чего-то хотеть, страдать, но если не подхожу, то просто не работаю. Когда я прочла сценарий «Ликвидации», хотела сыграть Иду. Образ невероятно интересный, есть за что зацепиться. В театре у меня в основном роли фигур неоднозначных, многогранных, с надломом, не всегда положительных. И эта Ида как раз из их компании! Сереже я обычно о своих творческих симпатиях напрямую не говорю, но иногда намекаю. И вот как-то обронила фразу: мол, Ида — какая роль! «И что? — невозмутимо ответил господин режиссер. — Ты к этой роли не имеешь ни малейшего отношения, поэтому даже не думай. Нору читай!» Прочла. И: «Какой кошмар! Скучная, положительная, хорошая женщина». У меня вообще сложилось впечатление, что Сережа просто не знал, кому ее предложить. Вот и отдал мне. Что эта работа вызовет такой шквал эмоций, и подумать было нельзя. Кстати, если б я некоторые обсуждения могла увидеть раньше, может, окончательно струсила бы. Оказывается, любовь прекрасного пола к актеру Машкову так велика, что многие оказались прямо-таки не готовы увидеть в картине рядом с ним меня! Нашлись и те, кто категорически мне этого не простил. Что тут сказать? Могу разве что пригласить в театр посмотреть на меня «ничем не прикрытую» — там нет мужа-режиссера. Зато есть удивительные партнеры, которые, может, и не разбили столько сердец, сколько Володя, но планка их также весьма высока. — Вы мечтали попасть в театр Райкина? — Впервые Аркадия Исааковича я увидела, будучи совсем маленькой, из оркестровой ямы. Друг моего папы, актера ТЮЗа Алексея Симковича, работал у Райкина и помог нам просочиться на «места для своих». Дело было в Тбилиси, где мы тогда жили. Город принимал Аркадия Исааковича настолько восторженно, что пробиться на концерт по-другому было нереально. Действо проходило в местной филармонии, и «своим» полагалось сидеть в оркестровой яме, поскольку оркестр, естественно, отсутствовал. Я мало понимала (9 лет — ведь совсем немного) шутки, но все вокруг так смеялись, что тоже хотелось от души хохотать. Метаморфозы, когда артист на сцене превращался то в женщину, то в мужчину, то в старика, завораживали. Это потом я поняла масштаб таланта Аркадия Исааковича, а тогда просто смотрела и удивлялась — умеют же некоторые! В 1984 году я пришла в «Сатирикон». За плечами осталось Щукинское училище. В настоящем — судьба (если повезет) характерной актрисы и брак с замечательным актером Юрием Нифонтовым, от которого мне, собственно, и досталась фамилия. Сережа актерствовал здесь же. Знаете, мне настолько было интересно с ним разговаривать, что я пропустила момент, когда общения стало слишком много. Я вообще долго не понимала, что он за мной ухаживает. В силу своего возраста и почти детского идиотизма думала, что взрослому мужчине со мной примерно так же интересно. Адама соблазняли яблоком, а меня — мандаринами и шоколадом. Приходишь в театр, а Сережа тут как тут: «Держи мандарин!» Репетировали мы в Олимпийской деревне, театра еще не было. От станции метро «Октябрьская» до места работы нас возил специальный автобус. Я всегда так добиралась на спектакль и со спектакля. А Сережа ездил с Мишей Ширвиндтом на машине. И в какой-то момент подхожу к автобусу, а там Урсуляк. Но все равно не поняла, чего это он решил сменить комфортное авто на наш медленно ползающий казенный транспорт. И только когда Сергей пару раз проводил меня до дома, начала смутно догадываться — ко мне неравнодушны. Я жила на Кутузовском проспекте с мужем. А Сережа — на Ленинградском с женой. Год встречались. Сначала из семьи ушла я, а потом и он. 28 декабря мы уехали на гастроли в Красноярск, а обратно 31 декабря уже вместе вернулись на съемную квартирку. Это был наш первый совместный Новый год. Ему все далось тяжелее, потому что дочка, и совсем маленькая… Сашке два годика только исполнилось. Мне проще, я по крайней мере не была связана ребенком. Поэтому однажды просто сказала мужу: «Извини, я полюбила другого человека. Ухожу». Юра поначалу уговаривал не торопиться. Понятно, влюбилась, но и это может пройти! «Одумайся, — говорил, — жизнь длинная». Но для меня ситуация была слишком очевидной, чтобы еще чего-то ждать. Я знала, что это не пройдет. Конечно, сказала, что ухожу к Урсуляку. Скрывать что-то было бы совсем глупо, ведь все они — Юра, Сережа и его первая супруга Галина Надирли — учились в Щукинском на одном курсе. И вот сняли комнатку в Свиблове у одних сильно выпивающих людей. Мы были молоды, и все вокруг казалось ужасно простым. Помню, хозяева не выносили, что мы запираемся на замок, и они его периодически сбивали. Не воровали, да и нечего было — одна тарелка и чемоданчик с вещами. Им просто нравилось, чтобы в любой момент можно было войти и пообщаться. Мы много ездили тогда — гастроли в Болгарию, Венгрию. Там другая жизнь, картинки которой способствовали ощущению полного и безапелляционного счастья. Кстати, в Болгарии Сережа сделал красивый жест. Денег было очень мало. А приличной верхней одежды у меня в наличии не имелось вовсе. И он предложил купить мне маленькую серую дубленку с капюшоном. «Не надо! — перепугалась я. — Тогда мы все истратим и больше вообще ничего купить не сможем!» Он сам с утра пораньше пошел в магазин (у любимого были свои страхи, хотя кто бы тут перехватил из-под носа эту несчастную дубленку — не Советский Союз все-таки!) и купил. А потом начался быт. Однажды вернулись с очередных гастролей ночью и увидели, что все наши пожитки собраны и выставлены в коридор. Надо уезжать. А куда среди ночи? И тут мы вспоминаем, что минутах в десяти отсюда живет заведующая труппой Ольга Василевская. Позвонили. Попросились переночевать. Так полгода и ночевали. Потом, хотя поиметь совесть надо было раньше, мы, неприкаянные, съехали и поселились у Миши Ширвиндта. Они с Сережей вместе учились и очень дружили. Когда совсем не стало работы в кино (его просто не снимали), сколотили концертную бригаду. Потом, когда стало еще жестче, снова Миша очень нас выручил, позвав мужа режиссером в свое «Дог-шоу. Я и моя собака». Но это все было позже. Миша такой, что два раза просить не надо. Говоришь: «У нас проблема» — и сразу следует предложение помощи. Вот пригласил пожить, мы и зависли месяца на три. Ширвиндты пребывали в состоянии обмена, и вышло так, что первыми в их новую квартиру въехали мы. Боже, сколько там было комаров! Птицы какие-то, а не комары. Июнь. Центр города. Патриаршие пруды. Пекло. Окна не закроешь. Никаких средств от агрессивной мошкары еще не продавали, это сейчас хорошо — вставил пластиночку, и нет их, родимых. А как колотить на стенах в чужой квартире? Все же будет в комариных кишках!.. Мы пытались с Серёжей ловить их на лету, получалось смешно. Полночи скачешь как коза… Да! Когда мы оказались в центре, весьма условно, но воплотилась самая смелая моя мечта. Мы очень много с Сережей гуляли. Болтали, что когда-нибудь у нас будет собственная квартира в центре, и… выбирали дома. Как дети! «Смотри, какой. Вот бы здорово там жить!» — говорила я. «Да. Или в этом», — показывал на «свой» дом он. С того времени у нас появилась привычка в любую погоду гулять пешком по центру, которая существует по сей день. …Аркадий Исаакович приходил в театр. Он был уже очень слаб. Но наступал момент выходить на сцену и, как тогда, в детстве, — завораживающие метаморфозы! Играл как дышал. Считается, я стала последней из труппы, кому Райкин успел выбить комнату. В то время московское жилье было непростым вопросом. Но он прекратил наше кочевое существование, за что ему громадное спасибо. Комната в коммуналке на Шелепихинском шоссе показалась нам просто небом в алмазах. Соседи наши, к счастью, были очередниками, поэтому вскоре мы стали полноправными владельцами квартиры. Там появилась на свет в 1989 году наша Даша. За год до ее рождения мы довольно формально расписались. Поэтому вместо дня регистрации отмечаем 31 декабря как день, с которого мы однажды стали жить вместе. И вот только вроде бы все устроилось, как в стране начались истории с дефицитом. Однажды с гастролей из Югославии Сережа привез мне роскошный подарок — макароны. Есть нечего, ребенок маленький… Помните, какие очереди были на молочные кухни? Походы туда стали Сережиной обязанностью, которую он на себя взял и стоически выполнял. Он вообще очень мне помогал. Искал лекарства, которых тоже не было. Стирал. А стирать надо было детским мылом, которого днем с огнем… Однажды ушел в ванную полоскать пеленки и что-то долго не возвращается. Заглядываю, а он сидит на полу, уткнувшись головой в край ванны, и спит. Во весь лоб след от бортика — то есть давно отключился. Сережин брат Денис поехал в свою первую командировку на Восток и привез нам в подарок памперсы. Я их так берегла! Экономила! Памперсы надевались только в детскую поликлинику и в гости. Всерьез думала, не постирать ли уже использованные? Даже смешно вспоминать, какими мы тогда были… Сейчас, мне кажется, рожать — сплошное удовольствие. В то время не было ровным счетом ничего. — Люди путаются и считают Александру тоже вашей общей дочерью, как вам это удалось? — Повезло, что у всех хватило мудрости. С Галиной мы ничего не выясняли и по сей день не общаемся. Я и не ожидала, что Сережу легко отпустят. Там легко быть не могло по определению — ребенок есть. Сереже не запретили общаться с дочкой. Это было самым важным. Саша очень часто у нас бывала. А я никогда не пыталась ей никого заменить, занять чье-то место. Она очень чувствующий человек, с полунамека видит любую фальшь. Помню, как мы ждали рождения Даши, ничего не зная о поле будущего ребенка. А Саша сразу заявила, что будет девочка, и никак иначе. Очень ждала. Когда маленькая Дашка заболела, 6-летняя Саша сказала: «Не надо ее к врачу, я сделаю ей массаж, и все пройдет». Сидела с серьезным видом, держа свои ладошки на Дашкином животике. Я всегда боюсь рассказывать такие подробности, мне кажется, что-то важное выплескивается в такие моменты. Ездила с ними маленькими обеими отдыхать, иногда с Сережей, а когда он не мог, одна. Потом девочки подросли и уже вдвоем ездили в лагерь в Чехословакию, в Париж. Они совершенно родные люди. Обе выбрали актерство. Санька сразу после школы поступила в Школу-студию МХАТ. Даша, проучившись на филфаке четыре года, вдруг поступила в Щукинское… И это невозможно уже! Двадцать четыре часа ты живешь в Этом! Наша собака — единственная, кто не говорит дома о театре и кино. Проблемы с этюдами, отрывками, сценами, на съемках — у всех одно и то же! Кстати, о собаке. Видите, какой старичок. Пока Сережа дома, шагу не сделает, будет ждать, когда тот его отнесет куда надо. А если дома только я, сам встает на свои нетвердые ножки и изо всех сил ковыляет. Понимает, что при всем желании я его не дотащу. Хотя всякое бывало… Он — полноправный член семьи, которого в силу возраста нельзя оставить одного. Если уезжаем мы, сидеть с ним сразу прилетает Даша. Сережа сам делает Чуку уколы, ставит капельницы… 14 февраля мы его подарили Даше, которая лет пять вынимала нам мозг своим «хочу собаку». Честно, Малыш в «Карлсоне, который живет на крыше» не идет и в сравнение с тем, что творила с нами дочь! Вот как только начала говорить предложениями, так собака в них и возникла. Я до последнего держалась, потому как понимала, что пес наверняка ляжет на нашу с Сережей совесть. Ну и в конце концов Дашка нас допекла. Муж работал тогда на дог-шоу и сказал Ширвиндту, что мы собираемся завести собаку: «Лабрадора хотим». «И мы тоже покупаем лабрадора!» — говорит Миша. Так и взяли двух родных братьев-лабрадоров. К сожалению, Чушин брат умер два года назад в возрасте четырнадцати лет. А Чук уже шестнадцать лет с нами, несмотря на то что в годовалом возрасте перенес несколько операций. И простой ветеринарный доктор Кац сказал нам со всей прямотой: «Если неделю продержится, то выживет». Мы гуляли на набережной рядом с тем самым Шелепихинским шоссе, где жили. А Чук — хитрый пес… Вдалеке бродила с хозяйкой собачка-девочка, и мой усиленно делал вид, что она ему совершенно неинтересна, — копался в земле, принюхивался, прижимался к моей ноге. Я вижу, что девица перешла дорогу и они скрылись за поворотом. Растеряла бдительность. Щелчок отстегивающегося поводка почти совпал с рывком поганца за девушкой. Я ничего не успела сделать. Пятнадцать лет прошло, а у меня до сих пор перед глазами: летит Чук и иномарка на огромной скорости прокручивает его между колес… Орала я как сумасшедшая: «Тормози! Тормози же!» У водителя музыка на весь салон, он меня и не услышал, наверное. Не остановился. Чуша весь в крови, и я не понимаю, как мне его поднять. Наверное, только у женщин в экстремальных ситуациях появляется странная неженская сила. Я взяла на руки ненамного меньше собственного веса и понесла в гору. Минут пятнадцать шла. Сейчас вообще не могу понять, как мне удалось это провернуть. Машины не останавливались. Наконец тормознула старенькая «Волга». Я вся в собачьей крови, и салон машины мы, конечно, сильно испачкали. Внесла Чушу домой, обзвонила больницы, нашла ту, в которой нас согласились экстренно принять. Вытаскиваю пса во двор, а там только тот самый мужик с «Волгой» и есть. Как раз заканчивает оттирать кровь и убирать шерсть. «Любые деньги, умоляю вас…» — лепечу я. «Уйди! — орет мужик. — Уйди ради Христа с этой собакой!» Но отвез до клиники, где Чука долго потом собирал в операционной чудесный доктор Кац. — Как у комедийных актеров иногда драматично складывается быт… — На самом деле очень бросалось в глаза, как мужу тесно в актерских рамках... Сережа дважды поступал во ВГИК на режиссерский, и его не принимали. К Хуциеву пробовал, к Соловьеву. Получалось дойти до самого последнего тура, но оттуда его снова скидывали. Я понимала, насколько ему это больно. И мне было не легче, потому что видела, как он пишет, мечтает, как ему это все надо, в конце концов! Почему-то я была уверена, что вторая попытка, в 1989-м, обязательно должна увенчаться успехом. И вот стою в очереди за картошкой в овощном магазине неподалеку от «Сатирикона». Когда на горизонте возник муж, внутри у меня все упало. Я видела, что нам опять сказали: «Нет». Но секунды мне хватило, чтобы взять себя в руки и спросить: «Ну как?» Мне очень не хотелось, чтобы Сережа успел разглядеть, что и я получила удар. Сыграла качественно. Следующая фраза: «Ой, ну господи, какая драма! Еще раз попробуем» — вышла органичной. Но он так не считал. Сказал: «Все. Не берут — не надо». «Ну перестань, ерунда какая, надо просто пробовать», — убеждала я. И что вы думаете? Через год — набор на высшие режиссерские курсы, учиться всего два года, а не четыре, попадает к Мотылю, и тот с ходу его принимает! Я к тому, что никогда не надо опускать руки, даже если дверь перед твоим носом захлопывают не раз и не два. Главное — не паниковать. Затихнуть. Любой кошмар для чего-то нужен. Я и девочкам так говорю. Это знаки, которые даются нам свыше. На первом курсе Сережа ищет деньги на короткометражку, чтобы сдать диплом. И всем дают, а ему — нет. Вот что это? Поделился с друзьями, и вечный Миша Ширвиндт ему посоветовал: «А зачем тебе вообще эта короткометражка? Лучше сними про то, как мы флаг сорвали. Намного ж интереснее». Сережа подумал — а ведь действительно история сюжетная. Накуролесили они в год 70-летия советской власти. Все тогда ждали каких-то акций, провокаций, но ничего не было, кроме трех пьяненьких студентов с историей про знамя. Ширвиндт, Козак и Цимблер ввиду своей национальности должны были в поте лица эти флаги развешивать, а они напились и один сорвали. Конечно, историю обсуждали на каждом углу, ребят поперли из института и из комсомола… Кончилось тем, что Гена Островский пишет сценарий, Олег Капанец его читает и говорит, что надо снимать полный метр, под который он даст денег. И на втором курсе Сережа снимает большое кино! Потом «Русский регтайм» берут на «Кинотавр» — и пошло-поехало. …Сережино «опять студенчество» совпало с непростым временем в государстве. Людям стало совсем не до кино и новых постановок. Денег не хватало уже катастрофически. Ребята, молодцы невероятные, живенько собрали программу юмористических миниатюр, с которой мы начали колесить по стране. Куда только судьба не забрасывала! Иногда нас на сцене было больше, чем зрителей в зале. Случалось, играли и для четырех человек. Программу с феерическим названием «С улыбкой о серьезном» приходили смотреть во время обеденных перерывов, после тяжелого рабочего дня. А мы старались рассмешить замершую в ожидании чего-то неизвестного оторопевшую Родину. И, надо признать, миниатюры великого Райкина снова и снова, как сказочный бальзам, с одинаковым успехом радовали души и врачей, и доярок. Самые «махровые» места концертов в то время были так или иначе связаны с едой. Однажды Сережу с Мишей позвали выступать в универмаг на Новом Арбате. Муж пришел домой гордый, как лев, потому что расплатились с ним продовольственным пайком, а там — и гречка, и тушенка. Рассказывал, как их вели по этажам в эти райские кущи, где выдавали продукты. Мы были молодые, сильные и готовые творить за консервы. — Урсуляка называют семейным режиссером — даже не из-за вас, а потому, что одни и те же актеры кочуют из одной его картины в другую. — У него есть мини-труппа: актеры, с которыми он любит работать. Когда Сережа берет сценарий, сразу примеряет: этого я займу тут, ту — здесь. И, кстати, всегда напрягается, когда для кого-то из его «обоймы» не находится места. — «Ликвидацию» очень тепло приняли. Картину сравнивали со знаменитым «Местом встречи изменить нельзя». В чем секрет, по-вашему? — Вообще те съемки, наверное, самые счастливые и душевные из всех моих съемок. А секрет, возможно, в том, что история очень простая. Про хороших людей, героев. Там даже отрицательные персонажи — хорошие, ведь играют их такие обаятельные актеры, как Миша Пореченков. Между людьми настоящая любовь. Ведь хочется же, чтобы не убили Чекана с Идой, они плохие, но их жаль. Плюс Одесса, юмор, море... Одесситы с 40-х, кажется, вовсе не изменились. Я в этом чудесном городе пару раз была на гастролях, с утра репетиция, потом играем и — по домам. Поэтому по-настоящему Одессу поняла только во время 7-месячной экспедиции «Ликвидации». Я люблю людей с юмором, потому что сама шучу не очень хорошо. А там каждый экспромт был бриллиантом! Помните сцену, когда Гоцман возвращается из тюрьмы? Во дворе его встречает тетя Песя, которую играла Светлана Крючкова. И ее реплика, прописанная в сценарии, была не очень удачной, слишком литературной и не нравилась никому — ни актрисе, ни режиссеру. Не могла одесситка сказать: «Давид Маркович, слава богу!» Думали, чем заменить, думали… «Ну все, пошла в народ», — сказала Крючкова и пошла, благо народ все время находился рядом. Подошла к одной женщине и сказать толком ничего не успела, как та воскликнула: «Светлана, я такая рада, шо вы ко мне…» «Я такая рада» — и стала репликой тети Песи в фильме. Когда снимали во дворе дома Гоцмана, местные жители (квартиры же настоящие, жилые!) относились со всем уважением — выключали телевизоры, нарядно одевались, рассаживались и очень внимательно смотрели. Ни в каком другом городе после просьбы режиссера вести себя потише невозможно услышать: «Ша все! Иначе мы ж мешаем процессу». А что сказали бы в условном российском городе оператору Мише Суслову после того, как он закрыл все небо над двором парашютным шелком, даже подумать боюсь. Одесситы же безропотно снесли и это, с любопытством поглядывая на конструкцию. Там все существует по особенным, одесским законам. Для одной из сцен костюмеры выставили во двор гладильную доску. Через какое-то время надо снимать, а она как в воду канула! «Мы ставили!» — отпирались костюмеры. Причем никто не видел, чтоб ее кто-то забирал... Пока народ думал, где взять и чем заменить, или отработать другую сцену, появился посторонний мужчина. Он деловито пробежался взглядом по дворику и задал вопрос, от которого все застыли, как в финальной сцене «Ревизора»: «А де утюг? Вы не видели? Тут же стоял...» Действительно, погладиться без утюга несколько проблематично, даже если уже раздобыл гладильную доску. Которую он конечно же вернул. Я абсолютная обезьяна, и мне очень хотелось включиться в процесс одесского общения, но муж запретил даже на пляж ходить. Чтобы не «сбить московскую мелодику речи», поскольку моя героиня именно этим должна отличаться от всех прочих. Одесский дух — это непередаваемо. Все на флюидах, нюансах. Кстати, Володя Машков единственный из актеров все 7 месяцев просидел в Одессе безвылазно. Вживался в роль, запоминал, с какими интонациями говорят здешние жители. Когда Машков, «лузгая семачки», ходил по городу, его легко принимали за местного и спрашивали, как пройти куда-либо. Такая степень погружения — это высший пилотаж! Сережа смог собрать прекрасный актерский состав. Поэтому мне всегда очень везет на партнеров. С Володей мы познакомились еще во время его работы над «Трехгрошовой оперой». Потом у нас обоих были небольшие роли в «Сочинении ко Дню победы», то есть пересеклись на площадке. Работать с ним в паре — невероятное удовольствие. Слышала, про Машкова говорят, мол, тяжел характером, но как-то не замечала, чтобы было так. Он прежде всего невероятный трудяга! Из кадра в кадр на износ. И настолько послушен и внимателен к режиссеру… Никакого пафоса. Мне кажется, это и есть отличительная черта настоящей звезды. В «Сочинении ко Дню Победы» я на площадке сталкивалась с Ульяновым, Тихоновым, Ефремовым. Невероятные актеры. Никакой звездности, притом что любой из них актер с большой буквы. Вот Машков из их когорты. За меня заступался. Все знают, как Сергей Владимирович любит дубли. Это имеет отношение ко всем, кроме меня. Мой третий дубль вызывает у него плохо сдерживаемое недоумение: «Как это? На тебя — и столько пленки тратить? Мало того, что жена…» Володя ему говорил: «Дай ей хотя бы сосредоточиться!» Но… Впрочем, я привыкла. Вторая отличительная черта моего мужа — молниеносные съемки моих любовных сцен. Нашу сцену с Машковым с одного дубля снял. Зато когда меня морозили в сугробе, дублей было… «Жизнь и судьба» вообще сложно складывалась. В смысле, физически тяжелые съемки. Очень холодно. Снимали на улице. И вот эпизод, в котором моя героиня лежит на могиле сына... Крупный план лица переходит в общий — камера взлетает, панорама из кладбищенских крестов и на заднем плане машина. Чуть сбилась техника — и снова начинают с моего крупного плана. А потом запоздала машина, а затем… В итоге целый день дубли. Лежу в сугробе. Сцена серьезная, и каждый раз надо прочувствовать. А как, если органы чувств вот-вот отмерзнут навсегда?.. Группа — молодцы, спасали, как могли. Подкладывали что-то в снег и, как только камера уходила с лица, меня на этой тряпке просто вытягивали, как канатом, и тащили греть. А Сережа все требовал и требовал подлинности: «Больше снега на нее сыпьте! Холодно — это правильно!» Я не курю, но тут не выдержала, подошла к мужу: «Дай разок затянусь, не могу, зубы стучат». «С ума сошла? Ну на, если будет легче». Затянулась, голова закружилась, и стало еще хуже. — Актеры на зимних съемках греются по старинке, водочкой? — С таким режиссером, как Урсуляк, фиг погреешься! Он спиртное на площадке не приемлет ни в каком виде! Это «до свидания» сразу в тот же съемочный день. Серьезно, с роли снимет — и глазом не моргнет. Правда, неприятие алкоголя озвучивается на первых же собраниях группы, то есть без сюрпризов. Потом выпили, конечно. Иначе я просто не смогла бы себя поднять. А мне надо было ехать в Москву, на репетицию «Чайки». Вообще Сережа на площадке стал очень строгим и дотошным. Чаще доставалось группе, конечно. Если из пятидесяти положенных взрывов не срабатывала даже пара, переснимал дубль. Чуть серьезнее накладка — вообще грозил отменить смену. Страдал, что на прошлой картине получалось само собой, а на этой все кувырком. Обычно если начинается такая песня, на третьей ноте вступает его добрая жена, то есть я, которая говорит, что на прошлой картине все было точно так же, и если бы не маразм, режиссер об этом помнил бы... Хотя на съемках «Жизни и судьбы», правда, всем досталось. И ему первому. Я старалась как-то сглаживать. В Ярославле он жил на квартире — мы всегда так поступаем, когда экспедиция длительная. Невозможно же после целого дня на площадке еще и жить «на чемоданах». Поэтому никаких гостиниц, всегда съемное жилье, по возможности уютное. Работы в театре тогда было много, но я все равно моталась к нему при малейшей возможности. И собаку с собой возила. Сразу становилось теплее. Вот такая банальность. Но в этой банальности, может, и есть истина? Муж на самом деле человек шумливый, эмоциональный, наговорить много чего может. Я обычно кидаюсь каяться, непонятно, правда, в чем. Потом, как правило, пытаемся выяснить: а что же это было? Не всегда успешно… Хотя некоторые вещи слышать невероятно обидно. «Как ты не понимаешь, это же элементарно! Это для студентки! А ты не можешь сделать». И главное — как он это говорит! Сразу думаешь: «Боже, стыд-то какой». Помню, посмотрел одну мою работу в прогоне и молчит. А потом коротко выдает: «Это катастрофа». Представляете, каково актрисе услышать такое перед показом на зрителя? Да, особой деликатности в оценках и замечаниях даже относительно вещей, к которым и отношения не имеет, супруг не испытывает. Те же мои театральные работы… Если нравится — всей Москве расскажет, если что-то не так, получаю по полной программе… И плачу, и удивляюсь, почему нельзя подобрать другие слова. «Ты должна отстаивать перед режиссером свою точку зрения!» — «А если я у тебя на съемках начну стоять на своем, в какие места ты меня пошлешь, милый?» Тут обычно Сережа надолго замолкает, а потом снова за свое: «И тем не менее!..» Дома за меня обычно вступается Дашка: «Прекрати доканывать мать!» Но как он умеет мириться! О! Это мало кому дано. Все обиды улетучиваются на раз. Однажды поссорились, и очень сильно. Сразу после этого муж поехал на какую-то очень серьезную политическую передачу на радио. А я, на него разобидевшись, естественно, заявила, что слушать ничего не стану и мне вообще все равно. Как только ушел, первое, что я сделала, это, конечно, включила радио. И вот слышу: «Сегодня у нас в гостях известный режиссер Сергей Урсуляк…» А в ответ: «Добрый день! Но прежде чем мы начнем разговор на такую важную тему, я хотел бы извиниться перед женой, которую только что обидел». Если я долго дуюсь, муж начинает собирать народ, вопрошая: «Что мне сделать, чтобы она меня простила?!» Сережа не просто отходчив, он чаще всего вообще не помнит, что именно наговорил. «Неужели я так тебе и сказал?» — это его коронный вопрос. «Да как ты вообще меня за это не убила и не выгнала? Давай я сам себя выгоню!» Обожаю ездить с ним по миру. Сидеть на веранде летнего кафе, пока муж носится по женским магазинам, выбирая мне подарок. Я терпеть не могу магазины. До депрессии просто. Вот совершенно нестандартная в этом смысле женщина. Сережа же получает колоссальное удовольствие. Он любит одевать меня, дочек, внучек, может бесконечно ходить, разглядывая витрины и прилавки. — Лика, а если в «обойме» Урсуляка появится молодое эффектное лицо, женщина, героиня… — Это неизбежно. Мы стареем. А героини в сценариях разные. Так что вопрос времени. Если влюбится? А если завтра все умрут? Думать о том, что вдруг Сережа кого-то другого полюбит, неправильно. Я считаю, все крахи начинаются от скуки. А нам до нее, кажется, еще далеко. По крайней мере, он не стал мне менее интересным, чем 20 лет назад.
Локоны: Известия: Максим Аверин: «В Шекспире — гибельные выси, там невозможно соврать» Популярный артист — о том, чем хороша современная антреприза и почему актер театра и актер кино — противоположные профессии «Отелло» — третий проект петербургской антрепризы «Свободной сцены», после постановок по живому хорватскому классику Миро и Вампилову. Женские роли в премьерном спектакле по шекспировской традиции исполняют мужчины. Любимец публики Максим Аверин сохранил мужскую идентичность — играет Отелло. С актером встретился корреспондент «Известий». — В вашем репертуаре Шекспир занимает особое место. Какие возможности он дает лично вам? — Понимаете, в чем дело... Время, в которое мы живем, окрашено полутонами. Полудружба, полулюбовь — мы оккупированы электронным, синтетическим миром. В Шекспире, пафосно скажем, гибельные выси, и там невозможно соврать. Там нельзя прикрыться режиссерскими «наворотами», инсталляциями. Чтобы играть Шекспира, нужна огромная душа. Театр как рентген, сразу же видно, кто перед тобой. — Актерам, занятым в «Отелло», до этого уже приходилось менять на сцене пол. Вот вы в «Ричарде III» Юрия Бутусова выходили в образе герцогини Йоркской. Как исполнение женских ролей мужчинами оправдывается в данном случае? — Для нас это возврат к шекспировскому театру, когда не имеет особого значения, мужчина на сцене или женщина. Важнее всего здесь — мысль о вечных ценностях. Поэтому подобная условность возможна, да и Шекспир не предполагает бытового погружения. Зрители и так знают историю о мавре. «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — это же хрестоматия. Задача художника — рассказать историю новым языком. О чем для меня эта пьеса? Человек не привык к любви. Рожденный ползать. Отелло говорит: я прежде не ведал такого чувства. Он — воин, он — убийца, генерал, пушечное мясо, он — кто угодно. И вдруг ему дается любовь — как чудо, как сокровище. А что с этой любовью делать? Как с ней ходить, куда поставить? Также мужской состав спектакля оправдан тем, что в пьесе ощущение интимности сведено на нет. Кажется, будто персонажи постоянно ожидают момента, чтобы остаться в одиночестве. И что-то мешает. Пьеса чертовски сложна. — Играть Шекспира у Бутусова или Стуруа, наверное, не то же, что в антрепризе. — Мы не только не гнушаемся слова «антреприза», мы его облагораживаем. Этот спектакль доказывает, что к этому понятию давно пора перестать относиться негативно. Я благодарен судьбе за то, что повстречался на своем пути с театральной компанией «Свободная сцена», создававшей «Отелло». Проходит время, когда антреприза означает, что на сцене два задника и три стула. Поверьте, я не страдаю от отсутствия работы. Я плотно занят в родном театре, «Сатириконе». Мне стало интересно то, что мне здесь предложили. — Можете определить тип режиссера, с которым вам легко работать? — Режиссер должен быть лучше меня. Сильнее, мудрее, талантливее. Должен увлечь, завести. Со мной очень сложно, я очень темпераментный. Но когда вижу, что кто-то круче меня, я, блин... начинаю расцветать, как бактерия в благоприятных условиях. — Как популярность, обретенная благодаря телевидению и кино, сказывается на театре? — Хорошо сказывается. Во всяком случае, не мешает. Дураку она позволяет посылать кого-то на три буквы. Я этого не делаю, потому что уважаю свою публику. Потом, я же очень хитрый и знаю, что популярность дает мне возможность интересно существовать в профессии. Отказываться от неинтересных работ и браться за достойные. Вчера я пошел гулять по Петербургу. Мне очень приятно, что люди, видя меня, улыбаются. Даже страшно представить, что у кого-то бывает иначе. Ведь можно отвернуться и сказать:«Отойдите от меня!». И люди думают: надо же, на экране хороший, а в жизни такое гнилье. Потом, публика, полюбившая меня по экранным ролям, начинает любить и театр. А театр для артиста — его школа, его жизнь, которая воспитывает, все время планочку ставит. — Вы из тех, для кого театр на первом месте? — Я не расставляю по местам: вот первое, здесь второе. Актер театра и актер кино — это разные профессии. Диаметрально противоположные. Как шахтер и космонавт. Кино — искусство интимное. Театр требует от артиста энергетической машинерии, огромных сил, совершенно иных способов существования. Разделяя эти профессии, я не отдаю ни одной первенства (смеется). Считайте, что я работаю по разным специальностям. — Можно ли сказать, что условия антрепризы дают вам бо́льшую свободу, чем репертуарный театр? И что, скажем, с режиссером Яковом Ломкиным — кстати, партнером по «Сатирикону» — вы можете вести себя так, как не можете со своим учителем Райкиным. — Правильно говорите: Константин Аркадьевич для меня учитель, хотя я не учился у него на курсе. С таким мастером и надо формировать себя. Что касается свободы. А что это такое? Свобода одного начинается там, где она заканчивается у другого. Я бы сказал о других вещах в профессии. Это ответственность перед зрителем (а ее никто не отменял ни в антрепризе, ни в гостеатре). И это дисциплина. Быть актером предполагает жесткую работу над собой. Каждый раз надо доказывать, что ты не верблюд. Разумно используя время жизни, которое тебе никто никогда не вернет.
Локоны: Газета Труд: Максим Аверин: Окропить сцену своей кровью - для меня хорошая примета... Известный актер рассказал «Труду» о некоторых издержках профессии, сопряженных с травмами Жизнерадостный, обаятельный, импульсивный, Максим Аверин сейчас необычайно востребован и в кино, и на телевидении. Но, несмотря на плотный график съемок, артист почти каждый вечер выходит на театральную сцену. И в антрепризных спектакл-ях, и прежде всего в постановках своего родного театра «Сатирикон», в котором Аверин служит уже 16 лет. Совсем недавно там состоялась премьера спектакля «Лондон Шоу» по пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион», в котором Аверин сыграл главную роль. — Максим, в спектакле «Лондон Шоу» ваш герой — профессор Хиггинс — необычайно подвижен: он прыгает с ногами на кресло, оттуда на диван, подтягивается на перекладине и только что не летает: Я впервые вижу на сцене столь спортивного ученого. — Почему вы думаете, что профессор должен только сидеть и надувать щеки? Знаете, чем мне интересен Хиггинс? Тем, что он искрометный, яркий, живой: А если бы я не был подвижным, думаю, Константин Аркадьевич Райкин вряд ли взял бы меня в свой театр. — Но при этом в театре вас преследуют травмы. В спектакле «Лев зимой» вы разбили себе голову, в «Макбете» — насквозь проткнули ногу мечом... Да вот только что при мне палец о стол поцарапали! — Окропить сцену своей кровью — для меня хорошая примета. А в другие я не верю. Если текст пьесы выпадет из рук, никогда на него не сяду, мне это кажется глупостью. — Хиггинс почти все время проводит в своей библиотеке, а у вас дома много книг? — Очень. И сейчас я занимаюсь тем, что создаю свой кабинет, где все они наконец займут свои места. А то пока что у меня дома книги лежат повсюду — на полу, на обеденном столе... — Как удается выкроить время для чтения при вашем, я бы сказала, перенасыщенном графике? — Да очень просто: сел в самолет — достал книжку, едешь в поезде — делаешь то же самое. Правда, приходится с собой таскать тяжелые тома. Но к электронной книге никак не могу себя приучить: мне нравится сам момент перелистывания. — В большом кабинете с книгами скорее представляешь себе режиссера, чем актера. — Не могу с вами согласиться. Актер должен быть образованным и, скажем так, любопытствующим. Мне нравится артист, все время находящийся в поиске, недовольный собой: Вот сейчас я читаю письма Ван Гога к брату. И там художник все время высказывает мысль, что лучшая его картина впереди. Мне это настроение очень близко. Вчерашний успех меня не интересует, он эфемерен. — Лето Максима Аверина предполагает отпуск? — Отпуск? Я не очень понимаю, что это такое. Моя работа доставляет огромное удовольствие, чего мне от нее отдыхать-то? Я человек подвижный. Недавно был в Екатеринбурге и Челябинске с антрепризой. Сегодня играю в «Сатириконе». На днях могу полететь к морю дня на три покупаться. А потом пересесть на другой самолет и отправиться в Киев. Там у меня новая роль — интересная, клевая, яркая: я играю собаку (в сериале «Чарли». — «Труд»). Кайф? Кайф! А если ты устал и собрался отдыхать, то надо иметь в виду, что тут же найдется кто-нибудь новый, молодой, который не устал и очень хочет играть. Но я ведь занимаюсь лишь тем, чем мне интересно. Вот сейчас поступило предложение от Евгения Витальевича Миронова участвовать в постановке «Укрощение строптивой» в Театре наций вместе с Чулпан Хаматовой. График у меня действительно забит под завязку. Но как можно отказаться от такой замечательной пьесы, от такой партнерши? Я научился сокращать свой сон — спал сегодня часа четыре. — Худрук «Сатирикона» Константин Аркадьевич Райкин легко вас отпускает поработать в других театрах? — Но я его никогда не подвожу! И в антрепризах играю таких, за которые не стыдно. — Какой вы, однако, неуязвимый. — Да, так и есть! (Смеется.) Нет, вообще-то, конечно, я уязвим. Но, как говорила Людмила Марковна Гурченко, «сломать меня нельзя, убить — можно». Когда четко знаешь, чего ты хочешь от этой жизни, многое можно вытерпеть. А когда усталость хватает за горло, я сажусь в машину и еду в какой-нибудь парк. Могу ходить там в тишине по аллеям час, полтора, два. Это для меня время отдыха и общения с самим с собой. — Ну да, все парки такие безлюдные, Аверина там никто не узнает, поклонницы не устраивают засады в кустах... — Аллеи я выбираю безлюдные. А поклонницы у меня замечательные: понимающие, сочувствующие. Они знают, когда меня можно трогать, а когда нет. — А вас можно трогать? — Ну да, я же такой трогательный! — Все равно не верится, что абсолютно все фанаты обладают столь безукоризненным чувством такта. — Нет, конечно, бывает и чрезмерная демонстрация любви, но я к этому с юмором отношусь. Еще Станиславский писал: «Какой смысл на сцене творить иллюзию, а в жизни ее разрушать?» Знаете, мне было бы стыдно, если б люди стали говорить: «А на сцене-то (или в кино) Аверин намного лучше, чем в жизни». Вот я вам лучше расскажу о приятных моментах общения с поклонниками. Когда, например, идет мне навстречу человек грустный, а потом увидит меня, узнает и улыбнется. Такие моменты для меня — высшая награда. Или когда поклонники, видевшие меня только в кино, приходят на мои спектакли — и влюбляются в театр. А потом пишут на спектакли такие рецензии, какие критикам и не снились. — Не любите критиков? — Я, конечно, читаю в газетах рецензии на спектакли. Но, к сожалению, не все пишущие сейчас люди осознают, что словом можно убить. Мне что, я уже тертый калач, а вот каково молодым актерам? Помню, про меня самого когда-то давно написали: «Помесь Евгения Миронова и Джима Керри». И ведь с хорошими актерами сравнили, но какое ужасное слово «помесь»... — А вы, я знаю, трепетно относитесь к словам, любите поэзию... — Да, и горжусь тем, что недавно открывал на телеканале «Пятница» проект «Живые стихи», где популярные актеры читают поэзию. Кстати, заметьте, что ни на одном другом телеканале (кроме, конечно, «Культуры») никто до сих пор не читал стихов. Думаете, они людям не интересны? Да неправда! У меня есть моноспектакль «Все начинается с любви», где я читаю только поэзию. И я слышу, какая наступает пронзительная тишина, когда люди слушают строки Бродского, Пастернака, Вертинского, Высоцкого, Давида Самойлова: А ведь в зале сидит около тысячи зрителей. — Я знаю, вы сейчас с Лорой Квинт записываете собственный диск... — Да. И там есть замечательная песня на стихи Роберта Рождественского: «Живу, как хочу, — / светло и легко. / Живу, как лечу, — / высоко-высоко». Мне кажется, что эти строки написаны про меня!
Casi: click here Вся правда о трех интернах На наши телеэкраны (канал "Украина") вышел очередной сезон популярного юмористического сериала, главные герои которого рассказали "Комсомолке" о своей новой киножизни. Один Ланд БАЙРОН (Фил Ричардс): "Приехав в Москву, я ни слова не знал по-русски" - Один, русские и украинские зрители настолько вас полюбили, что уже принимают за своего. А родом вы откуда? - Я родился в Миннесоте. Но в 15 лет, после развода родителей, переехал в Мичиган. Мама, с которой я остался жить, нашла там новую работу. - Переживали из-за развода родителей? - Нет. У них все произошло полюбовно. Они до сих пор дружат. - Знаю, что вы, как и Саша Ильин, увлекаетесь музыкой. Откуда эта страсть? - У меня с детства все было связано с музыкой. С четырех лет я начал играть на виолончели, чуть позже - на других инструментах. Петь, правда, стал поздно, учась уже в гимназии. И мне всегда нравился театр. Поэтому играть в мюзиклах я начал еще со школы. И все вышло как-то само собой. В какой-то момент я понял, что умею хорошо петь и перевоплощаться в разные роли. Да и многие знакомые мне об этом говорили. Так что выбор пал на факультет музыкального театра в Мичиганском университете. Но потом мне показалось, что это все же не мое, и я уехал в Россию. - Решили искать счастье на российской сцене? - Я приехал в Москву шесть лет назад, когда мне было 20, чтобы играть исключительно в театре. Приехал на три месяца, но потом меня пригласили остаться в Школе-студии МХАТ. Так и остался работать в Москве. "Интерны" - мой первый большой опыт в кино. А вообще попасть в Россию я мечтал еще с детства. Когда приехал сюда, то не знал ни одного слова по-русски. Язык выучил уже в Москве. - А как вы оказались в "Сатириконе" у Райкина? - В "Сатирикон" я попал в 2010 году. Но еще будучи студентом Школы-студии МХАТ (Райкин является и руководителем курса в Школе. - Авт.), играл Гамлета и Ленского. Русская актерская школа очень сильна. Именно поэтому я приехал учиться актерскому мастерству в Россию. - У вас такая знаменитая "классическая" фамилия. Интересно, лорд Байрон вам кем приходится? - Бабушка говорит, что у нашей семьи - французские корни. А предки лорда Байрона были французами. Не знаю, насколько близка наша родственная связь, но она есть. И это приятно. - Кажется, в вашей жизни очень много совпадений. Например, ваша мама - врач. Скажите, американская медицина отличается от того, что вам сейчас приходится играть в России? - Ну, все-таки "Интерны" - это сериал, к тому же еще и комедийный. Думаю, в обычных российских больницах такого юмора не так много. - А как общаетесь с семьей? - По Скайпу. Ведь мама живет в Новой Зеландии, папа - в Америке, а брат, кстати, вообще в Непале. Поэтому разговариваем мы исключительно посредством Интернета. Правда, раз в год я стараюсь выбраться в гости к маме и папе. Кстати, мама недавно у меня гостила. А теперь я собираюсь домой в отпуск. - С "интернами" сдружились? - Сначала мне было немножко страшно, ведь актеры уже давно работают на съемочной площадке. Но у меня все получилось. Коллеги мне очень помогали. Сейчас у меня со всеми хорошие отношения. Наверное, уже приняли за своего. ИЗ ДОСЬЕ "КП" Один Ланд Байрон, 28 лет, родился в городе Дулут (штат Миннесота, США). В 2004 году переехал в Москву, поступив в Школу-студию МХАТ на курс Константина Райкина. Сыграл роли в спектаклях "Евгений Онегин", "Гамлет" и "Безумие любви". На вопрос, что ему больше всего нравится в России, отвечает с "интерновским" юмором: "Пряники с джемом и потрясающий компот". Сейчас преподает в Школе-студии МХАТ (ассистент-переводчик), а также является участником музыкальной группы Dr. Lector, в которой играет на скрипке.
полная версия страницы